— Милиция теперь в масках.
Они вошли, грубо ее отстранив. И, к удивлению Максимовны, стали раздеваться: сняли куртки и аккуратно повесили их в передней. Милицейской формы на них не оказалось, отчего черные наглазники глянулись еще более устрашающе. Незваные гости прошли в большую комнату. Максимовна всполошилась:
— Ребята, чего нахальничаете?
— Дайте-ка глянуть вашу руку, — попросил один.
— Это к чему?
Но он уже взял ее, закатал халат до локтя и вдруг ладонью зажал женщине рот. Второй мужчина мгновенно извлек из сумки шприц и сделал ловкий укол. Они постояли, пока женщина не обмякла и не закатила глаза. Уложив ее на тахту и связав на всякий случай ноги-руки, мужчины прошли в переднюю, сели и стали ждать…
Через полчаса замки задергались и заскрипели так, словно в них копались отмычками. Наконец дверь поддалась. Костя шагнул в переднюю, пошатнулся, успев схватиться за стенку. Его блуждающий взгляд успел заметить и двух мужчин:
— Во, блин, никак отморозки…
Продолжить фразу он не успел: от сильного удара в подбородок голова ударилась затылком о стену и Малахеев бы рухнул на пол, не подхвати его сильные руки. Эти же руки закатали ему рубашку и сделали укол. От выпитой водки, от удара и от укола парень отключился вглухую, словно умер. Мужчины подхватили его под руки, поволокли в комнату, набитую порнокассетами, и бросили на диван…
Слегка о себе. Я не выступаю на собраниях, не хожу на банкеты и не посещаю увеселительных заведений. Одинокий волк. И следственный кабинет — лучшее место для меня. Допрашиваю людей по одному, на очной ставке — по двое, и лишь на опознании набирается до десятка.
Но есть одно следственное действие, которое по общественному накалу сродни спектаклю, где режиссером выступает следователь. Уж не говоря про серьезность преступления — на мелочь следователь прокуратуры не выезжает, — приходится организовывать работу двух экспертов, двух понятых, десятка оперативников, и зачастую все это на глазах собравшейся толпы.
Для меня эти выезды что крестное знамение для дьявола. А выезды участились…
Я закусил в стоячем кафе напротив прокуратуры. И поскорее вернулся в кабинет, возле которого уже сидели вызванные. Сев, я вздохнул, отпуская съеденным сарделькам пару минут для утряски. Но телефон отпустил лишь одну минуту. Голос прокурора сообщил просительно:
— Сергей Георгиевич, на происшествие…
— Побойтесь Бога! В последнее время я только и делаю, что мотаюсь по происшествиям!
— Некому ехать.
— Как это — некому?
— Двое следователей в тюрьме работают, один болен, второй выехал на пожар, Козлова вызвал прокурор города, Катрич в отпуске, Семенова беременна, не пошлешь. Сергей Георгиевич, бери мою машину и несись. Водитель адрес знает…
Что оставалось делать? Извиниться перед вызванными и понестись. Водитель адрес знал, и я свой район хорошо знал, но уж больно по наезженному пути мы ехали. Неужели к Ольге Черепановой? Меня нехорошо кольнуло: не наложила ли она на себя руки, что опозоренные девицы иногда делают? Но машина затормозила у седьмого подъезда, где уже стоял автомобиль «Скорой помощи».
Квартира Кости Малахеева…
В передней меня встретил майор с каким-то, я бы сказал, блудливым лицом, словно он тут что-то и натворил. По квартире суетились врачи. На тахте сидела мать Малахеева и заведенно твердила скрипуче-плаксивым голосом:
— В масках они были, в масках…
Я прошел в Костину комнату. Низ живота забинтованно белел. Врач делал ему укол, а Костя не то стонал, не то сквозь зубы матюгался.
— Сейчас допрашивать нельзя, мы забираем его в больницу.
— Да что случилось-то?
Врач показал мне полиэтиленовый мешочек с каким-то окровавленным мясом:
— Половой член и все такое прочее.
— То есть…
— Его кастрировали, притом весьма профессионально.
— Кто?
— А это ваша проблема, — усмехнулся доктор.
Проблема моя, поэтому я и стоял онемелым столбом. Или молчал, потому что соприкоснулся с возмездием? Повидав на своем веку разной дряни, я понял, что без возмездия нет ни справедливости, ни истины. Но я же законник и обязан признавать возмездие только законное — через суд.
— Сергей Георгиевич, теперь нет смысла привлекать его за изнасилование, — сказал Леденцов.
— Да, он наказан.
— Интересно, кто бы это мог его кастрировать?
— Боря, не имею представления.
— А я не имею представления, где его искать.
— Если ты и найдешь, расследовать я не стану.
— Сергей Георгиевич, да мне век не найти.
Пусть чаша весов Фемиды уравняется. Я не знаю, есть ли Бог, но не пойму, почему атеисты радуются, что его нет. Плакать же надо: нет Бога, нет и справедливости. Остается только милиция с прокуратурой, да суд.
Когда я уходил, то услышал, как майор Леденцов утешал мать: в Испании дело было хуже — женщины кастрировали насильника осколками бутылки.
Людям нравится слушать рассказы путешественников, геологов, врачей, летчиков… Их работа богата историями. Но они несравнимы с историями следователя, который набит ими, как рюкзак туриста. Набит-то набит, да не всякую откроешь людям. Вот и сейчас думаю, надо ли рассказывать то, чего сам не понял…
Мне позвонил Володька Армянцев, с которым мы в юности бродили по сопкам Приморского края в качестве шурфовщиков геологической партии. Иногда мы перезванивались. Обменявшись словами о житье-бытье, Володька попросил:
— Ты можешь поговорить с одной женщиной?
— Криминал?
— Нет, ей нужен человек с жизненным опытом, психолог и юрист в одном лице.
— Это я, — пришлось мне хихикнуть.
— Завтра можно?
— Лучше к концу дня…
Завтра к концу дня этот разговор я забыл, но женщина появилась, выждав когда кабинет опустеет:
— Я от Володи Армянцева.
— A-а, садитесь.
Женщина лет сорока, в какой-то модной накидке светло-бежевого цвета. На груди желтели два ряда деревянных полированных бус, похожих на крупный янтарь. Главное, волосы: они тяжело висели по бокам головы, закрывая уши, щеки и прямо-таки упирались в плечи черными жесткими потоками. При этой накидке, с бусами да волосами, лицо, мне казалось, уже не имеет значения. Но оно было, лицо: остренький ненавязчивый носик, аккуратные кукольные губки и глаза… А вот глаза вроде бы не ее: голубые, светлые, как бы рвущиеся из сплетенного мрака волос.
— Матильда, — представилась она.
Разумеется, не Клава и не Маша. Поскольку она не была подследственной, а как бы знакомой, то представился и я:
— Сергей Георгиевич.
— Володя говорит, что вы исключительный психолог, статьи писали…
— По криминальной психологии, — уточнил я.
— Я люблю человека.
— Очень приятно.
— И Андрей меня любит.
— Тоже неплохо.
— Но у него есть жена и четырнадцатилетний сын.
— И что?
— Сергей Георгиевич, как нам быть?
Я улыбнулся, поскольку вышла ошибочка.
— Матильда, разве Армянцев не сказал, что я работаю следователем, а не во Дворце бракосочетаний?
Она повела головой и волосы закрыли все лицо — только светлые глаза смотрели на меня из тьмы.
— Сергей Георгиевич, вам же приходилось сталкиваться с семейными конфликтами?
— Только с теми, которые кончались криминалом.
— Дайте мне совет…
Неужели она считает, что влюбленным можно дать совет? Я, посторонний человек, должен понять то, чего она сама не понимает в самой себе? И неужели она думает, что, получив совет, ему последует? В крайнем случае, поступит наоборот. Впрочем, лицо я официальное и совет надо дать официальный.
— Матильда, вы одиноки и этого Андрея любите, так?
— Да.
— Он вас любит?
— Безумно.
— Соединяйтесь, иначе будете мучиться сами, мучить его жену и ребенка.
Она молчала, не намереваясь вставать. Видимо, совет не подошел. Чтобы дать иной, мне нужно погрузиться в их отношения — в сущности, заняться расследованием этого треугольника. На это у меня не было ни времени, ни возможностей.
— Сергей Георгиевич, жена его не отпускает.
— Ну, убедить, уговорить, обратиться в суд, в конце концов просто уйти к вам…
Женщина смотрела на меня с подозрительной недоверчивостью. И правильно делала. Любовь, как таковую, я к вершинам человеческого духа не относил, впрочем, как и к нравственным. Мне неинтересны фильмы и книги о любви, если только она, любовь, не оборачивалась социальной историей.
— Сергей Георгиевич, она может наколдовать.
— Кто? — не схватил я мысли.
— Жена Андрея.
— Ну, голубушка, это не ко мне, это в церковь.
— Вы рассердились?
— Потому что еще Иван Павлов сказал: «Вообще у нашей публики есть какое-то стремление к туманному и темному».
Она встала. Ее лицо выскользнуло из волосяного плена и одарило меня улыбкой, уж не знаю какой — благодарственной ли, обиженной или сердитой. Я был уверен, что другой встречи меж нами не состоится.
Серийный убийца чуть ли ни ежедневно показывал захоронения трупов, и мы с оперативниками искали эти места, откапывали, вытаскивали и паковали. Приходилось ездить в город, приходилось вызывать технику, приходилось приглашать аквалангистов… Замотан я был до бессилья.
И как-то, случайно оказавшись в собственном кабинете, расслабился на стуле и сидел на нем — нет, висел, — как пустой мешок. Не то очки запотели, не то задремал… Когда открыл глаза, то увидел посреди кабинета бесшумную женщину. Все-таки я протер очки…
Матильда все волосы скинула за голову.
— Сергей Георгиевич, вы меня узнали?
— Еще бы.
— Пришла сказать вам спасибо.
— За что?
— За совет.
— Какой? — запамятовал я.
— Вы сказали, что два любящих существа должны соединиться.
— Неужели так сказал? — удивился я, потому что так высокопарно никогда не выражался.
— Андрей ушел от жены ко мне.
— Значит, проблема решена?
Матильда подсела к столу, видимо, желая выразить благодарность жарче. Я подумал, что ничего о ней не знаю. Скажи мне, где ты работаешь, и я скажу, кто ты. Впрочем, и наоборот: скажи мне, кто ты, и я скажу, где ты работаешь.