— Матильда, чем вы занимаетесь?
— Работаю в тейбл-данс-баре.
Я старею не по дням, а по часам. Не потому, что не работаю в Интернете, а потому, что не употребляю жаргона типа «приколы, блин, круто…». Оставляю его для подростков и телеведущих. Тейбл-данс-бар расшифровал:
— Танцуете на столе?
— Занимаюсь рекрутингом.
— Набираете девиц?
— Выбираю.
Ее довольно-таки плотная фигура для танцев на тейбле не годилась. Я устало откинулся на стуле и вернулся к делу:
— Поздравляю вас с успехом.
Мое последнее слово задело ее тревогой: большие светло-голубые, почти прозрачные глаза застыли студено.
— Сергей Георгиевич, мне тревожно.
— Почему?
— Его жена слова плохого не сказала.
— И хорошо.
— Не замышляет ли она колдовскую пакость…
— Матильда, я вам прочел мысль Павлова?
— Читали.
— До свидания и живите с Андреем счастливо.
Семьи разваливаются из-за несходства характеров, из-за сексуального несоответствия, из-за пьянства, из-за материальных проблем… А мне кажется, что все семьи держатся общей жилплощадью: если супругам было бы куда уйти друг от друга — все бы разбежались.
Так я подумал, когда за Матильдой закрылась дверь: есть у нее квартира — вопрос решился. Так я подумал, когда сказал ей вежливое до свидания. А оно, свидание, наступило буквально на следующее утро, стоило мне войти в кабинет. Точнее, стоило нам войти в кабинет, потому что Матильда втиснулась вместе со мной.
— Что случилось? — нелюбезно спросил я.
— Сергей Георгиевич, как я и предполагала… Можно присесть?
Я кивнул, хотя должен пойти народ, вызванный повестками. Матильда выглядела эффектно: розовый плащ-реглан с плечами, заваленный пушистой чернотой волос. Освобожденное лицо оказалось узким и нежно-белокожим.
— Сергей Георгиевич, Андрей человек порядочный…
— Не сомневаюсь.
— Он забрал только свои личные вещи. Могу все перечислить: плащ, электробритва, пишущая машинка и велосипед.
— С его стороны благородно.
Моя ирония не воспринималась: женщина была слишком глубоко погружена в себя. Я молчал, не понимая смысла ее визита и перечная вещей, взятых мужем.
— Сергей Георгиевич, пишущая машинка в моей квартире не работает.
— Вызовите мастера.
— Мгновенно перестала работать электробритва: только жужжит.
— Может, у вас что-то с напряжением?
— Ну, а его плащ?
— Того… не надевается?
— В метро турникет оторвал целую полу.
— Ну, про велосипед я сам догадаюсь: потерял колесо?
— Наехал на бритоголового и забрызгал галстук: теперь бритоголовый требует пятьсот долларов.
Ее нежно-белокожее лицо порозовело, а зря — отменное сочетание с глубокой чернотой волос. Как она не понимала, что ее рассказ я воспринимаю как юмористический?
— Матильда, и чем вы объясняете, как теперь говорят, эти приколы?
— Жена Андрея вредит.
— Каким образом?
— Колдует.
— Чего ж она мелочится, — вздохнул я.
— В каком смысле?
— Не превратит вас в уродину или, скажем, в таксу.
Матильда слабо улыбнулась. Юмор дошел, но глаза смотрели просительно. Я не вытерпел:
— От меня-то чего хотите?
— Помощи…
— Чтобы я машинку с бритвой починил?
— Совет…
— Матильда, я не могу дать совет, потому что не верю в колдунов.
Она обиделась. Волосы мгновенно сползли с головы и застелили ее лицо. Женщина вяло попрощалась, и, думаю, навсегда.
На второй день…
Я знаю способ, как разгрузить поликлиники и прочие медицинские учреждения на две трети — посадить там медицинского психолога. Уверен, что большинство пациентов, особенно пожилых, идут не лечиться, а поговорить, выговориться, быть выслушанными, получить толику сочувствия.
На второй день я выскочил из кабинета и понесся за капитаном Оладько в цех полупроводников, где лежало пять трупов — отравились промывочным спиртом. Матильда задержала меня в коридоре:
— Сергей Георгиевич!
— Извините, я спешу.
— Одну минутку!
— Ну?
— Пишущую машинку и электробритву я накрыла тканью, сверху положила фотографию жены Андрея, а на фотографию положила крестик. И все сразу заработало.
— Надо было туда же сунуть и плащ: пола бы при-шилась, — нашел я секунду для шутки.
— Вы не верите…
— Я рад, что у вас все обошлось. Всего доброго.
И поспешил за уходящим капитаном.
Интересно, какое у Матильды образование? Танцы на столе наверное, гуманитарное? Да, она говорила: гуманитарный университет профсоюзов. Какое громадное количество гуманитарных вузов, и как мало интеллигентных людей. А ведь гуманитарные факультеты должны выпускать прежде всего интеллигентов. Впрочем, Матильду увлекла мода на мистику.
Прошла неделя. Шесть дней работы следователя по накалу для обывателя тянет на шесть месяцев: множество людей, поездки, следственный изолятор, трупы, допросы бандюг, очные ставки… Я хочу сказать, что Матильда выскочила из моего сознания начисто. Но она напомнила о себе, позвонив по телефону:
— Сергей Георгиевич, хочу зайти…
— Опять что-нибудь случилось?
— Хочу поговорить. Только вы всегда спешите…
— Хорошо, приходите в конце дня.
Я, правда, не сказал, на какое время приходится мой конец дня. Дело об отравлении завертело: осмотреть пять трупов, получить пять актов вскрытия, организовать экспертизу промывочного спирта, найти поставщика, допросить до сотни людей…
Когда в семь вечера я подошел к своему кабинету, то Матильда встретила меня радостной улыбкой. И только перед своим столом я разглядел, что улыбка скорее вымученная.
— Ну, слушаю.
— Сергей Георгиевич, я купила фарфорового котика за пятьсот рублей. Поставила на телевизор. Мгновенно свалился на пол, вдребезги…
Я поднял на нее тяжелый взгляд; по крайней мере, очки мне после тяжкого дня показались весомыми.
— Поэтому и пришли?
— Нет. Я живу рядом с Удельным парком, и меня в последнее время туда тянет.
— Неужели?
— Не усмехайтесь. Тянет с такой силой, что ничего с собой не могу поделать.
— Меня тоже тянет на природу.
— Но меня тянет ночью.
Если бы она говорила с юмором, я бы эту ахинею простил. Но лицо серьезно, в ясно-голубоватых глазах ни капли лжи; больше того — капли страха. А неподдельный страх с ложью несовместим; правда, он может быть совместим с глупостью.
— И почему тянет? — спросил я, не надеясь на разумный ответ.
— Дело в том, что Андрей любил по ночам гулять в этом парке. Жена знала. И вот теперь она его желание перенесла на меня.
— Ну, ходили в парк?
— Андрей удерживает.
Я приму или ознакомлюсь с любой идеей, с любым взглядом и е любой мыслью, но только при одном условии — они должны быть собственными, личными, не заемными у соседа, у какой-нибудь партии или у телеведущего. А та мистика, которой была подвержена эта женщина, пропитала наше общество.
Мне захотелось расспросить о ее жизни с уведенным чужим мужем, но Матильда сама поторопилась:
— И с Андреем не все в порядке.
— Электробритва же заработала…
— Его тоже тянет черная сила.
— В парк?
— На красный свет.
— К проституткам? — понял я в силу своей грязной работы.
— На красный свет светофора.
А уж этого я вообще не понял. Любит ездить на поездах? Тогда бы его тянул зеленый свет. Мое недоумение она развеяла:
— Под машины его тянет.
— Зачем же?
— Колдовская черная сила жены.
— Тянет что… с силой?
— Дважды я успевала его задержать, а третий раз милиционер остановил.
— Ваш Андрей того… не пьющий? — задал я самый жизненный вопрос.
— В рот не берет.
Не знаю, что бы я сказал Матильде — скорее всего, ничего, — но меня вызвал прокурор, оборвав встречу.
Не одолевает ли эту Матильду какая-нибудь фобия? Кто-то мне рассказал, что одному мужчине всюду чудились львы. Целитель погрузил его в гипнотический сон и выяснил, что в своей прежней жизни мужчина был гладиатором и его растерзал лев. Узнав причину, мужчина вылечился. Не была ли Матильда в прежней жизни принцессой, влюбленной в принца, и не вредила ли им колдунья?
Кстати, все, кто помнит свою прежнюю жизнь, пребывал там в качестве королей, вельмож, купцов, полководцев. И никогда крестьянами, рабами или, скажем, ассенизаторами…
На милицейской машине я возвращался из районной администрации с загадочного преступления: чиновник, кажется начальник транспортного комитета, пришел из столовой и в своем кармане обнаружил пять тысяч долларов. Испугался и заявил: кто сунул, за что?
Водитель протянул мне трубку:
— Вас.
Я послушал голос дежурного:
— Сергей Георгиевич, тут дамочка в истерике…
Сперва были всхлипы, потом вздохи и какие-то мелкие звуки: не слезы ли капали?
— Сергей Георгиевич, — голос Матильды захлебывался, — Андрей попал под машину.
— Где он?
— В больнице на Купчинской…
Я попросил водителя подкинуть меня туда. В своей жизни я подчинялся логике. Не ошибаюсь ли? Ведь сама жизнь не всегда ей подчинялась и даже много чего делала наоборот. Разговоры Матильды я считал не только лишенными логики, но и лишенными здравого смысла. Но ее Андрей, видимо, по-шел-таки на красный свет…
Он лежал в огромной палате среди побитых и давленых. Врач заверил, что его жизни ничего не угрожает: сломана нога да поцарапана голова. Глаза, нос и рот — все остальное затянуто бинтами. Но губы мне улыбнулись: Андрей обо мне хорошо знал, разумеется, от Матильды, и говорил охотно.
Расспросив о здоровье, я начал издалека:
— Несколько слов о вашей бывшей жене…
— Не дай бог!
— В каком смысле?
— На все способная как по морали, так и физиологически.
— Как понимать «физиологически»?
— Она, например, сильно хрустит суставами не только пальцев рук, но и коленями.
Вот здесь бы, на хрусте в коленях, мне бы остановиться и бросить эту ненужную здравому смыслу историю. Но не хотелось уподобляться массе людей, которые, не сумев разобраться в современности, в жизни, в людях, не верят ни во что и никому.