— Я сварю к пирогу глинтвейн, ладно?
Татьяна заискивала перед подругой. В который раз пообещала не пить, но постоянно искала лазейку.
— Можно обойтись чаем.
— А куда запропастился твой жених?
— Он мне больше не жених.
— То-то я смотрю, дурь тебе некому из башки выбить!
— Ничего себе! Раньше ты возмущалась, что Денис тут постоянно околачивается, а теперь… Соскучилась, что ли?
— Соскучилась. Не мешало бы нам потрясти жирами. Как думаешь?
— Ты поедешь со мной на дискотеку? Сегодня?
— А зачем откладывать? Надо брать радости от жизни сегодня, а то завтра законопатимся в монастырь!
Тряска выдалась отменная. Любимец публики, крикливый немец Скутер, подавал команды: «Быстрее! Смелее! Налево! Направо! Давай-давай!» Из него вышел бы отличный советский пионервожатый, но молодежь, не познавшая прелестей лагерной жизни, приходила в раж от скутерской муштры.
Напрыгавшись от души, девушки взяли по безалкогольному коктейлю и, продравшись сквозь толпу беснующихся, оказались в административной части здания.
Аида здесь была впервые, поэтому старалась не упустить каждую деталь.
— А куда ведет этот коридор?
— Нам туда не надо. Вон кабинет Дена. — Татьяна указала на дверь, обитую черным дерматином.
— А все-таки, куда он ведет?
— Понятия не имею.
Денис вызвался их подвезти. Татьяне пообещал, что проведет ночь в особняке, как только проводит Аиду.
Она заметила в нем перемены. Ден сбросил лишний вес, и африканский загар до сих пор не отмылся. Но главное, за внешней респектабельностью и благополучием угадывался страх. Может, он и раньше был, просто Денису удавалось его закамуфлировать?
— Твой визит меня сегодня застал врасплох, — признался он Аиде, как только они остались вдвоем. — Ты хоть понимаешь, что мы с тобой висим на волоске? Милиция ищет китайца, но людей Сперанского на мякине не проведешь, они ищут того, кто продался литовцам. И подозревают, конечно, меня, хотя я в это время отсутствовал…
— Ты просто не захотел присутствовать, — уточнила она.
— У тебя есть доказательства?
— При желании все можно найти.
— Я бы на твоем месте уехал из города. С тобой многие хотели поговорить, тогда в марте, но ты вовремя смылась. И твое возвращение снова возбудит интерес к этому делу.
— Теперь ты перебрался под крылышко к Бамперу? Он — веселый мужик. Все еще трахает племянницу или переключился на других родственников?
— Как бы он не переключился на тебя, моя радость.
— Пусть сначала докажет, что я причастна к убийству.
— Вот тут у тебя промашка. Если не сказать больше. Серьезное упущение.
— Ты о чем?
— О китайце. Тебя видели с ним в кафе.
— Кто видел?
— Не важно. О, мне пора ехать! — Он посмотрел на часы. — Танька будет ревновать. Спокойной ночи!
Теперь она была уверена, что угроза исходит от Дена. Для него это вопрос жизни и смерти. К тому же он — трус, а трусов следует опасаться пуще всего. Трус продаст, подставит, убьет.
Посещение церкви совсем не входило в ее планы, но спать в это утро она не смогла и приехала к заутрене. Оделась очень скромно, чтобы не выделяться, но на фоне старух-прихожанок все равно бросалась в глаза.
Она старалась не смотреть на Олега.
Она молилась Богородице, как привыкла, на латыни. И расслышав ее страстное «Аве, Мария!», старухи бросали на девушку недобрые взгляды.
Она знала, в котором часу священник обедает, времени было предостаточно, чтобы все хорошенько обдумать. Но отыскав в парке заветную скамейку, под старой разлапистой пихтой, Аида не в силах была противостоять нахлынувшим воспоминаниям. В ту ночь, когда разыгралась гроза, она впервые почувствовала что-то похожее на счастье.
Дверь открыла женщина лет тридцати, простоволосая, в старомодном платье. В ее бесцветных глазах читалось вечное покаяние. Именно такой и представляла ее Аида.
— Могу я видеть отца Олега?
— Проходите, — сказала женщина. — Он с минуты на минуту…
— Его еще нет? Раньше он никогда не опаздывал к обеду.
Женщина вздрогнула, потупила взор.
— Вы, наверно, Аида? — спросила она тихо и поежилась, будто от холода.
— Он вам исповедовался? — усмехнулась девушка. — Или злые языки усердно потрудились?
— У нас нет тайн друг от друга, — призналась женщина и тут же зарделась. — Вы проходите в комнату, а я поставлю чайник. Хотите чаю?
В комнате ничего не изменилось, словно не минуло полгода с того утра, когда он поставил точку, сказав: «Это твой грех. А я в своих грехах покаюсь».
Перемены наблюдались в запахах. В комнате пахло совсем по-другому, пахло чужой женщиной и стряпней, которой Аида его никогда не баловала.
Только она присела за письменный стол, как вернулся со службы хозяин.
— Оля, у нас гости?
Это отец Олег обнаружил в прихожей ее сумку и туфли. Послышался многозначительный шепот, жена объяснялась с мужем.
Наконец он сделал несколько неуверенных шагов в комнату.
— Привет! — расплылась в улыбке Аида. — Как дела?
Он стоял перед ней бледный и растерянный. Она заметила, как он похудел и осунулся и как подросла его рыжая борода. И то, и другое, и третье сильно старили отца Олега. Он выглядел ровесником своей жены, хотя та явно была старше. Часто от жен зависит, молодеет мужчина или наоборот, старится.
— Какими судьбами? — пролепетал он, хотя обладал прекрасным, задушевным баритоном.
— Проходила мимо, дай, думаю, загляну.
— Может, вы отобедаете вместе? — дрожащим голосом предложила Ольга.
— Это кстати! — не мешкая, согласилась Аида. — У меня со вчерашнего вечера — ни маковой росинки…
— А ты не будешь с нами? — спросил он супругу.
— Я уже покушала.
Она налила им по тарелке борща и вынула из духовки пирог с грибами.
— Тебя так каждый день кормят? — искренне удивлялась девушка. — Почему же ты исхудал?
— Соблюдаю посты. — Он поймал за руку Ольгу, явно желающую оставить их наедине. — Может, все-таки поешь?
Женщина высвободила руку и, не сказав ни слова, ушла в комнату, прикрыв ладонью глаза.
— Зря смущаешься, — хихикнула Аида. — Мой отец двенадцать лет прожил в одной квартире, с двумя женами, — и ничего.
— Понятно, — как в воду опущенный, произнес священник и вдруг спохватился: — Борщ, между прочим, со свининой. — Он впервые осмелился поднять на нее глаза и увидел распятие. Отец Олег вытаращился так, будто перед ним материализовалась нечистая сила. — Что это? — вытянул он указательный палец.
Девушка, снова хихикнув, посмотрела себе на грудь.
— Распятие, святой отец.
— Ты крестилась?
— Крестили меня еще во младенчестве.
— Так ты что же, врала мне?
— Есть грех. Люди так легковерны, верят всему, что скажешь, даже всяким нелепостям. А как разоблачишь себя, еще долго не верят в правду. Им хочется быть обманутыми.
— Но зачем? Не понимаю…
— Сама не понимаю. Так вышло. Из чувства противоречия, что ли. А когда тебе безоговорочно верят, очень трудно признаться во лжи.
— Но ведь ты пошла…
— Да, я сделала аборт.
— Господи! Господи! Ты — большая?..
Он больше ничего не мог сказать, потому что слезы душили отца Олега. Аида тоже плакала, но при этом улыбалась.
— Мне теперь — прямая дорога в ад.
Он махнул рукой.
— По твоим представлениям, все будем там.
Она покачала головой.
— Есть еще чистилище.
— Чистилища нет! — строго возразил православный священник.
— Есть. Иначе — никакой надежды, святой отец.
— Так ты — католичка, — догадался он.
— Это плохо?
— По мне — лучше бы мусульманка!
Слезы высохли. Взгляды сделались колючими.
— Что ж ты так разнервничался, когда увидел крест? Жалко стало православного ребенка? А католик и мусульманин пусть подыхают! Так?
— Ты — невежественная женщина! К тому же лживая!
— А ты — не христианин! Ты ограниченный, темный язычник! Тебя близко нельзя подпускать к алтарю!
Не думала она, что все превратится в пошлый, теологический спор, но остановиться уже не могла.
— Думаешь, покаешься, попостишься и простятся грехи? Черта с два!
— Знать тебя не желаю!..
— Привет архиепископу! Подобрал тебе такую красотку, чтобы никто не завидовал!..
— Изыди, Сатана!..
Борщ в тарелках так и остался нетронутым.
Почему так катастрофически не везет, думала она. Почему нет в мире гармонии? Почему человек, так похожий внешне на брата, оказался козлом? Почему брат, которого она любит больше всех на свете, такой нелепый и такой неустроенный? Почему с самого детства ее преследуют семейные дрязги и от семьи остались ничтожные осколки? И еще миллион «почему»…
Долго уговаривать Ивана не пришлось. За одну упоительную ночь он готов был для нее на любой подвиг, а уж за то, чтобы такие ночи повторялись и повторялись…
— Одного не пойму, зачем тебе это надо? Что там можно взять в этой квартире?
— Ничего брать не стоит. Хотя грабеж для отвода глаз неплохая задумка. Пошарь по шкафам, на всякий случай. Может, что-нибудь и найдешь.
— А на хрена? Мне и так хорошо.
Время от времени разговор прерывался. Мадьяр не мог быть слишком долго безучастным к ее телу.
— А знаешь, — признался он, едва отдышавшись, — я соскучился по настоящему делу. Люблю пощекотать себе нервишки. Бизнес — занятие довольно пресное. Эдакое недосоленное и недоперченное блюдо.
— Ну, ты даешь!
— А у тебя разве не так? Просто боишься себе в этом признаться. Не надо лицемерить. Я убиваю, потому что мне это нравится. И пусть от меня не ждут раскаяний и оправданий. Ненавижу, когда распускают сопли!
— А ты страшный человек, Иван.
— Разве? Ты меня не очень-то боишься.
— Ты раньше не был таким. Подобрал меня с улицы, обогрел, приютил.
— Это самая странная история, которая со мной приключилась в жизни. Какая-то загадка без разгадки. Сколько ни пытался узнать, что ты там делала в то утро, бесполезно. Сама ты ничего не расскажешь. И никто из моих друзей, живущих в том дачном поселке, тебя не знает. Ты действительно спала на ходу? Ты лунатик? Но больше это не повторялось, пока ты жила у меня. А еще меня прибила венгерская фраза.