— Я просто… — робко начал он.
— Просто, мой миленький, ничего не бывает. Сколько ты за мной ходишь? Три дня? Четыре?
— Ровно неделю…
— Вот как?
— Вы мне нравитесь, — еле выдавил он из себя.
Она захохотала точно так же, как сегодня утром в лесопарке. Что-то фальшивое было в этом смехе. И она уже совсем ему не нравилась, хотя унижение продолжалось.
— Что ж, пойдем погуляем, если я тебе нравлюсь, — предложила она, когда автобус остановился на конечной.
Она сразу повернула к лесу, а он замер в нерешительности. В. июне довольно светлые ночи, но над лесом стоял непроглядный мрак. И парня опять пробрал холод, как неделю назад.
— Смелее, сынок, — подбадривала Аида, заливаясь фальшивым смехом.
Сколько раз он рисовал в своей фантазии этот миг, какие только ухищрения не выдумывал, чтобы заманить ее в лес. И вот эта наглая девка сама взяла в руки инициативу, и он плетется за ней, как домашний скот на заклание, без воли, без желания, с трусливым сердцем.
Они пересекли автостраду и вошли в ворота лесопарка. Веселые деревянные медведи в темноте выглядели зловеще. Аида явно держала курс на кинологическую площадку. В лесу она стала серьезней. Не проронила ни слова. И шла уже не так быстро.
Он все время озирался по сторонам. Ему даже показалось, что за ними кто-то идет следом. Он видел в свете фонарей с автострады мелькнувшую тень, но потом все исчезло. А впереди, за соснами, в голубоватой дымке, угадывалась луна. И больше никаких свидетелей.
Молчание Аиды придало ему смелости, и он решил действовать. Он схватил ее за руку, выше локтя, и дернул на себя.
— А по морде не хочешь? — мягко спросила она. И снова улыбка и голос ласкали, а глаза ненавидели. И он не знал, чему верить. Ее тонкие, легкие пальцы нежно пригладили его взлохмаченные волосы. — Погоди немного. Не здесь, — прошептала она и, высвободив руку, продолжила путь.
Теперь ему каждый шаг давался с трудом, потому что позвоночник не отпускал.
Поравнявшись с площадкой, Аида резко повернулась к нему и спросила:
— Так, значит, я тебе нравлюсь? И что дальше? Что ты хотел от меня?
— Я… — неуверенно начал он, — заманить сюда… ночью…
— Зачем?
Вместо ответа он набросился на нее, но получил сильный пинок в область паха и застонал, согнувшись в три погибели.
— Вот мудил о! — воскликнула она. — Кого ты хочешь надеть? Я слежу за тобой три дня. Ты не похож на маньяка, сынок. Кто тебя «приставил» ко мне?
— Никто… Я сам… — Он услышал, как щелкнул замок ее сумочки, и поднял голову, чтобы посмотреть, чего она там еще придумала. На ее расположение он больше не рассчитывал, и все же…
Лес огласился диким воплем, когда из балончика ему в глаза выстрелила струя. Глаза горели на медленном огне. Он больше не видел ни леса, ни луны, ни Аиды.
— Кто тебя «приставил» ко мне? — требовала мучительница. — Бампер? Мадьяр? Или этот хрен в рясе? Говори, а то будет хуже.
Он не знал, что ей ответить. И не понимал, что может быть хуже слепоты.
— Ты будешь говорить?
— Я не знаю…
Откуда-то налетел ветер, тот самый, пронзающий до костей. Где-то хрустнули ветки и каркнула ворона.
«Скорей бы проснуться!» — подумал он.
И в тот же миг прогремел выстрел.
1
Утро выдалось зябкое. Солнце еще не взошло, но было довольно светло. Во всяком случае, фары он не включил.
Проселочная дорога славилась рытвинами и ухабами, но главное — не угодить с моста в речку. После ночных возлияний на даче у друга был бы вполне закономерный исход.
Ее он увидел, когда она переходила мост, и сначала решил, что ему показалось. Из предметов туалета на девушке имелась только юбка, длинная, с вырезами по бокам. Спина же абсолютно голая. В предрассветный час кожа девушки отливала голубым. Или она замерзла?
Он нагнал ее уже за мостом. Она шла с гордо поднятой головой, скрестив руки на груди. И не обращала никакого внимания на его развалюху «Волгу». Появись на проселочной дороге танк, она бы не среагировала. «Может, не в себе?» — подумал он и крикнул:
— Эй, малышка, может, тебе совсем раздеться?
Она встрепенулась, будто сбросив сон, и воскликнула:
— Эдьэ мэг а фэнэ![1]
— Что ты сказала? Ну-ка, повтори! — Он до такой степени обалдел, что даже высунулся наполовину из своей трахомы. — Эдьэ мэг а фэнэ? Вот это новость! До сих пор я считался единственным носителем венгерского языка в области!
— Как видишь, появился еще один носитель, — усмехнулась девушка. Она смерила его долгим взглядом, после чего спокойно сообщила: — Ты меня разбудил.
— Прости, не знал, что можно спать в таком положении. — Он бы попрощался и продолжил путь, но незнакомка завораживала. Мимо такой не проедет даже закоренелый женоненавистник. — У меня есть запасная рубаха. Примерь!
— Очень кстати! — вдруг обрадовалась она. — А ты — в город?
— Ну, конечно!
— Подвезешь?
— Какие могут быть сомнения? — Он пригладил свои черные, гуцульские усы, и в его темных, глубоко посаженных глазах сверкнули озорные огоньки.
Она утонула в его белой, нейлоновой рубахе. Пришлось закатать рукава.
— Держишь для торжественного случая? — поинтересовалась она.
— Считай, что он представился.
Девушка снова смерила его долгим взглядом, отчего парню стало не по себе. Но он был человеком веселого нрава и при любых обстоятельствах улыбался.
— Иван, — протянул он ей руку, — можно Иштван, можно просто Мадьяр.
Она пожала плечами, хмыкнула и вложила свою узенькую ладонь в его широкую и грубую.
— Аида…
Когда девушка уселась на заднее сиденье и вновь затарахтел мотор, Иван заговорил, время от времени посматривая на Аиду в зеркало:
— Вообще-то я с Западной Украины, угораздило родиться в мадьярской деревушке. Венгерский знаю лучше родного украинского. Когда мать умерла, меня отправили сюда, на Урал, к родственникам. Тут и пришла ко мне слава, — произнес он с иронией. — Нет, конечно, в таком большом городе, как Свердловск, жили мадьяры, совершенно обрусевшие. Единственный носитель языка обитал в Каменск-Уральском, старина Габор, но с ним возникали проблемы, возраст, расстояние… Меня взяли на заметку уже в девятом классе. Тогда я заработал свои первые бабки, во время Московского кинофестиваля. Дублировал целый фильм. Представляешь? И не кого-нибудь, а Золтана Фабри! С тех пор пошло-поехало. Старину Габора оставили в покое. Ох, и зарабатывал же я! По советским временам — целое состояние. Да все профукал по молодости! Теперь мне перевалило за тридцать, и бабки даются намного труднее. Сама знаешь, после перестройки связи с Восточной Европой у нас похерили, и моя переводческая деятельность пошла на дно…
Некоторое время ехали молча. Иван вырулил на автостраду с большим движением и внимательно следил за дорогой.
— Ну, а ты о себе не расскажешь? — спросил он и тут же спел хорошо поставленным голосом: — Са-ай сарро позор бибарледи ингоше[2]…
Аида хмыкнула и повела плечом.
— Ты что, принял меня за вампиршу?
— Да это старая мадьярская песенка. Ей уже лет двадцать. Неужели не знаешь? Впрочем, тебе, наверно, нет еще и двадцати?
— Я — не мадьярка, — огорошила она Ивана, — а венгерскому меня научила прабабка-цыганка. Она другого языка не знает. Старуху никто не понимает, кроме меня.
— И сколько ей, твоей прабабке?
— Девяносто с хвостиком. Точный возраст не скажу, она — все-таки женщина. Молодость ее прошла в Венгрии, а в Страну Советов попала после ихней революции…
— Коммунистка, что ли?
— Вроде того. Давай сменим пластинку, — предложила Аида. — Не люблю рассказывать о себе, да и рассказывать-™ нечего. Сам же определил мой возраст. Жизнь только начинается…
— Слушай, ты в карты играешь? — перебил ее Мадьяр.
— Нет.
— Давай научу! Мы могли бы с тобой такие дела прокручивать! Прикинь, подаем друг другу знаки по-венгерски! Никто не врубается. Ведь кроме нас в городе…
— Цыгане знают венгерский, — перебила его Аида, — и в карты они играть не дураки! И потом, что ты мне предлагаешь?
— У тебя что, бабок куры не клюют?! — возмутился он. — Ходила бы ты тогда с голой… спиной… — Иван вдруг рассмеялся, но поймав в зеркале заднего вида ее взгляд, сразу угомонился и примиренческим тоном сказал: — Ладно, не сердись. Ведь надо как-то крутиться! Я, если честно, на мели. Можно сказать, ищу партнера по бизнесу. Вот встретил тебя. Вижу — умная, красивая, и палец в рот не клади, да еще цыганка. Сразу в голову пришла шальная мысль.
— Держи свои мысли при себе, — попросила она, — я не из тех, что цепляются, как репей, и просят позолотить ручку. Эта погань мне ненавистна так же, как любому здравомыслящему человеку.
— А ты из каких? — усмехнулся Мадьяр.
— Я — девушка набожная, — снова огорошила Аида. — Вот погляди!
Она выудила из-под его же нейлоновой рубахи серебряный крестик с распятием. И в тот же миг, будто нарочно, заглох мотор.
— Что за чертовщина! — выругался Иван.
Его раздолбанная «Волга» застряла в самом неподходящем месте, возле поста ГАИ.
Работа нашлась только через месяц. Правда, Аида приносила какие-то деньги, иногда возвращаясь под утро. Он ее не спрашивал, каким путем добываются эти крохи. Кто он, чтобы следить за моральным обликом девушки? А в то, что эта набожная недотрога может быть уличной шлюхой, ему не верилось.
Иван тоже не сидел сложа руки, выискивал, вынюхивал, где можно отхватить хороший кусок, да пожирнее. У него появились новые друзья, личности сплошь подозрительные. Кое с кем он даже познакомил Аиду, и она не пришла от этого в восторг.
«Они сожрут тебя с потрохами!»
Он знал, что девчонка видит людей насквозь, будто ей самой уже за девяносто, как ее прабабке, и поэтому был осторожен и немногословен, общаясь с новыми друзьями. А немногословность популярна среди волков. И вскоре Иван вошел в доверие, то есть прибился к одной стае.