Мы довольно прохладно расстались. Я вышла на Волгоградской и пересела в другой автобус, идущий следом.
Я знала, куда они держат путь, поэтому сама держалась на приличном расстоянии от них. Я разрядила револьвер, которым так легко воспользовалась Аида.
Я догнала их уже в лесопарке. Они шли по дорожке, а я пробиралась за соснами. Вряд ли они могли меня слышать, ведь рядом проходит автомагистраль, а еще поднялся сильный ветер.
Дойдя до площадки, Аида устроила парню настоящий допрос с пристрастием, пнула коленом в пах, брызнула в глаза лаком для волос. Сосунок, видимо, не рассчитывал на такой поворот. Думал, она повела его в лес, чтобы там отдаться. Придурок! Он закричал, и я воспользовалась этим, подошла к ним поближе. Я стояла у нее за спиной, метрах в трех, на небольшом пригорке. Идеальная позиция для охоты на хищника. В тот момент мне было приятно осознавать себя хищником, а ее — жертвой. Да и потом, кому не хочется укротить шаровую молнию? Не знаю, может, я сумасшедшая, но я твердо решила, если убью Аиду, навсегда избавлюсь от своей проклятой страсти.
Рука медленно поднималась, тряслась, как у последнего алкоголика. Я прицелилась и дернула спусковой крючок. Аида вскрикнула, и я со всех ног бросилась наутек. Мне показалось, что она успела развернуться в мою сторону и, возможно, даже выстрелила. Но не могу утверждать точно, потому что неслась со всех ног, к тому же обронила револьвер.
Я всю ночь глушила водку. Мне мерещилось, что на кухню входит Аида, и мы даже поболтали о том о сем. Но уснуть никак не удавалось, и наутро я позвонила в милицию и обо всем рассказала.
Здесь, в КПЗ, я сразу почувствовала облегчение. Меня не мучают угрызения совести. Наоборот, я очень рада, что так получилось. Я готова отсидеть любой срок…
Историю о какой-то мифической девушке по имени Аида следователь выслушал без особого интереса. Ему часто приходилось выслушивать подобный бред. Преступники, особенно убийцы, любят прикидываться сумасшедшими. И подследственная Татьяна Патрикеева не придумала ничего оригинального, она всячески пыталась себя обелить.
Следователь, мужчина средних лет, с лицом преждевременно постаревшим, с унылым взглядом, с мешками под глазами и презрительно выпяченной нижней губой, производил впечатление застоявшейся в кадке воды. Пить еще можно, хоть и попахивает гнилью.
— Давайте посмотрим фактам в лицо, — предложил он подследственной. — Мы имеем два трупа в «Планете Малахит» и труп в лесопарке. Все трое убиты из вашего револьвера. Вы действительно обронили его возле кинологической площадки. И на нем, между прочим, только ваши отпечатки. И больше никаких.
— Так я же вам объясняю. Аида в тот вечер была в перчатках.
— Летом в перчатках?
— Такие дамские, до локтей. Она любила вырядиться.
— Охранник, которому вы пробили череп, утверждает, что стреляли именно вы.
— Он просто хочет меня засадить! Это же ясно!
— Вот именно. Все очень даже ясно, — произнес он безразличным голосом. — А юноша, который, по вашим рассказам, преследовал вашу подругу и которого она заманила в лес, обнаружен с простреленной головой. Правда, экспертизой установлено, что предварительно его облили лаком для волос. А вот трупа девушки, раскрасавицы из раскрасавиц, мы не нашли.
— Не может быть!
— Наверно, она превратилась в эту самую шаровую молнию, — пошутил следователь, и его нижняя губа растянулась в улыбке. — Советую вам во всем сознаться, а свои лесбиянские чувства оставить для женской колонии.
Когда ее вывели из кабинета следователя, Татьяна как-то странно, по-мышачьи, пискнула и опустила голову. Она плакала от обиды, от несправедливости навета, от одиночества, но главное от того, что волна страсти, от которой она стремилась избавиться, захлестнула ее с новой силой. Если бы ей предложили начать все сначала, с того самого отцовского юбилея, она бы согласилась, но на этот раз, дойдя до последней черты, метилась бы поточнее.
А в ту злополучную ночь поезд, бегущий на запад, навсегда увозил Аиду, Патимат и старуху.
Мачеха, уставшая от забот и треволнений, решила спать до самого Петербурга, чтобы, проснувшись, увидеть любимого Родю, обнять его и больше не расставаться.
Аида сидела на бабушкиной полке и гладила ее руку; сжатую в кулак.
Старуха вдруг приподнялась, уставилась на нее воспаленным взором и произнесла:
— Вера! Верочка! Как ты исхудала!
— Бабуля, я — не Вера, я — Аида!
Но старуха будто не слышала ее.
— Ничего, ничего, Верочка. Надо терпеть, надо терпеть… Я вот принесла тебе хлеба. На, покушай! — Она разжала кулак. На ладони лежали помертвевшие яблоневые лепестки. — Ешь, не стесняйся!..
Аида собрала лепестки и сделала вид, что кушает. Выкатившаяся слеза защипала царапину на щеке, след от шальной пули.
Анна МАЛЫШЕВА
МАНЕКЕНЫ
НОВЫЕ ИМЕНА
Анна Малышева родилась в 1973 году, в Караганде. Училась в Санкт-Петербурге в Институте живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина, а также в Литературном институте в Москве. За пять лет написала 14 книг детективных романов: «Преступная натура», «Вкус убийства», «Западня», «Отравленная жизнь», «Пассажир без багажа»… На Московской международной книжной ярмарке 1999 года была удостоена звания «Писатель года».
Я понимаю естественное удивление моих читателей, которые привыкли к тому, что я работаю только в детективном жанре. И предупреждаю — я только начинаю их удивлять, предоставив журналу «Искатель» свой ранее не публиковавшийся рассказ, написанный совсем в другом ключе. Я всегда мечтала писать еще и мистику— и писала ее. Думаю, пора познакомить публику со своими экспериментами. Моя заветная мечта — попробовать себя во многих жанрах, — и я сделаю это, потому что чувствую, что сил хватит на все. Также хочу поблагодарить замечательный журнал «Искатель»— от своего имени и от имени моего супруга, Анатолия Ковалева, чей роман вы прочтете под этой же обложкой. Мы уже давно идем вместе по жизни, а вот на соседних страницах встретились впервые. И я очень рада этой встрече!
В городе считали, что Маничино — итальянец. Во всяком случае, он прибыл из Милана еще в незапамятные времена. Его, вместе со своей многочисленной семьей, привез в общем вагоне Гаэтано — очень представительный блондин-кондитер. Гаэтано открыл кафе-кондитерскую на главной торговой площади города и сразу начал преуспевать. Здесь можно было заказать торт к празднику, купить удивительные конфеты и помадки, а также сесть за столик и попробовать свежую выпечку, запивая ее кофе или коньяком. Гаэтано вместе со старшим сыном день-деньской колдовал на кухне. За прилавком стояла его хорошенькая, затянутая в корсет дочка, за кассой сидела жена. Младшие дети разносили заказы по домам и подавали кофе на столики. И только Маничино ничего, совершенно ничего не делал.
Целые дни он сидел в кафе, за маленьким столиком возле самого окна, и через цельное огромное стекло рассматривал прохожих. Перед ним в стеклянной вазочке всегда лежало несколько свежих пирожных, но Маничино ни разу не откусил ни кусочка. В руке он держал рюмку с коньяком, и даже подносил ее к губам — но не пил ни капли. Одет он был прекрасно — голубой суконный костюм с иголочки, крахмальная рубашка, шелковый галстук, сверкающие узкие ботинки. И такими же новенькими, будто с журнальной картинки, были его светлые, слегка подвитые волосы, и голубые, юношески ясные глаза. Маничино всегда улыбался почти неуловимо, очень легко, необыкновенно нежно — как будто знал, что все на него смотрят.
Всем запомнился день открытия кафе-кондитерской, когда у витрин мало-помалу собрался народ, еще не решаясь зайти вовнутрь. В первых рядах стояли легонькие девчонки в кисейных платьицах, за ними застыли дородные, пахнущие рассолом крестьянки, приехавшие на воскресную ярмарку, а также молоденькие няньки с детьми, о которых они почти забыли — так жадно рассматривали Маничино. А он встречал их ясным взглядом голубых глаз и чуть приподнимал им навстречу рюмку коньяка. «Это, наверное, брат хозяина», — сказала какая-то смышленая нянька, давно уже отпустившая ручку своего подопечного, который затерялся в толпе. Ее подруга высказала мнение, что этот красавец скорее похож на хозяйку. Их отделяло от Маничино стекло, и они, ничуть не стесняясь, обсуждали его внешность и костюм, строили ему глазки и только немного удивлялись, что он не прикасается к восхитительным пирожным. Появились первые посетители: нарядная дама в большой шляпе и с крохотной девочкой, горничная в кружевном переднике, посланная за конфетами, двое мужчин в котелках. Мало-помалу все столики в кондитерской были заняты. Здесь сошлись люди, давно знакомые между собой — цвет городского общества. Они непринужденно разговаривали, приветствуя друг друга, пересмеивались, но время от времени голоса утихали, и на Маничино устремлялись косые взгляды. Он все еще не сказал ни слова, не повернул ни в чью сторону головы, не отпил ни капли коньяку, не надкусил ни одного пирожного. Из кухни появился довольный Гаэтано — он вышел поприветствовать самого городского главу. И только когда тот попросил его представить Маничино, обнаружилась удивительная истина.
В первые минуты все были в шоке — как можно было так ошибиться! Мужчины первыми стали смеяться и придумывать шуточки в адрес Маничино. Больше всего их заинтересовало, какой механизм приводит куклу в движение. Что это — пружина, как в часах, или, может быть, какой-то хитрый балансир? Как заводится Маничино и как его остановить? Гаэтано улыбался и уклончиво отвечал, что это секрет. Дамы были уязвлены — любой рекламе есть предел, нельзя ведь ставить живых людей на одну доску с этим… Если бы столик Маничино отделяла от остальных какая-нибудь перегородка или хотя бы горшок с цветами, а то ведь он сидит среди людей, как равный! Зато дети были в восторге, и украдкой подбирались к Маничино поближе, вглядываясь в его нежное лицо, пытаясь встретить его взгляд, поймать улыбку… И почти все они остались при убеждении, что Маничино — живой. Иначе — зачем ему на тарелку положили самые настоящие пирожные?! И он, как будто благодаря их за участие, чуть наклонял голову — всегда одинаковым, но таким изящным движением! На центральной площади, где находилось кафе, уже два года как появились электрические фонари, а недавно зажглас