— И вы решили вернуть ей детей?
— Клянусь вам, я ничего не решал! Светлану словно подменили. Я стал бояться за ее психику. Понимаете, в одночасье она стала ненавидеть всех тех матерей, которые воспитывали ее детей. Лютой, неоправданной ненавистью. Она закатывала мне истерики, кричала, что они не имеют никакого права на ее детей, что они не могут их любить, как может любить родная мать, что только она может сделать их счастливыми. Я боялся, что она сойдет с ума. Так продолжалось несколько месяцев. Чтобы хоть как-то ее отвлечь, я свозил ее в турне по Европе. Я старался ни в чем ей не отказывать… Но чувствовал, что она что-то замышляет. Со мной своими планами она не делилась. Только сказала, что скоро будет готова уехать за границу.
— А потом продала свою квартиру и машину?
— Нет, машину она не продала. Она сняла ее с учета, и я переоформил ее на свое имя. Чтобы я мог ее спокойно продать, когда она уедет. А сама пока продолжала на ней ездить. По моей доверенности.
— А не проще ли было ей выписать на вас генеральную доверенность на свою машину, чем снимать, снова ставить. Это и время, и деньги…
— Может оно, конечно, и проще, но Светлана хотела, чтобы, уехав за границу, ее ничего с Россией не связывало. Даже машина, числящаяся на ее имени. Она сказала — хочу уехать чистой и свободной.
— Однако… — протянул Дворецкий. — А вы сами?..
— Я планировал к ней приехать через несколько месяцев, может, через полгода. Мне тоже надо было здесь кое-что продать, закончить все дела…
— Вы знали, что у нее есть оружие?
— Про пистолет знал. Она давно его купила. Сказала, что для самообороны, на всякий случай. Я знал, что она очень хорошо умеет обращаться с оружием и был за нее спокоен. А про винтовку — нет. Честно. Я об этом узнал только после убийства Тополевой. Когда она продала свою квартиру, то переехала ко мне на старую, еще дедушкину дачу. В моей городской квартире она жить наотрез отказалась… Вечером в прошлую пятницу я к ней приехал, и она похвалилась, что треть дела сделала и показала винтовку. Тогда я окончательно понял, что она сошла с ума.
— Треть?
— Да. Она находилась в какой-то полной эйфории, порхала от счастья и поделилась со мной своими планами. Сказала, что теперь на очереди Котова и Павлик. Похвалилась, что все продумано до мелочей и никаких сбоев не будет. Я у нее спросил, зачем она это делает, она ответила, что только во имя любви к своим детям.
— Так она собиралась и у Тополевых похитить ребенка?
— Нет. Только у Котовых. Просто Тополеву Светлана возненавидела с самого начала. Как только я ее с ней познакомил. Мне с трудом удалось уговорить ее родить и для них… Хотя Ирине — я имею в виду Тополеву — Светлана очень понравилась. Да по другому она и не согласилась бы иметь от нее ребенка… — Бруевич первый раз за время разговора усмехнулся. Но это был очень грустный смешок. — Вот, черт, «она и не согласилась бы иметь от нее ребенка»… Бред какой!.. А Павлик ей был особенно дорог. Он был последним. — Повисла долгая пауза. — Это, во-первых. А во-вторых, — продолжил Бруевич, — может, это покажется вам смешным и несерьезным… — Он замялся.
— Да чего уж там. Мы и так уж обхохотались! — вставил Дворецкий.
— Зачатие Павлика и ребенка Шаровичей происходило естественным образом. Несмотря на всю симпатию к Светлане, Тополева наотрез отказалась, чтобы ее муж вступал со Светланой в контакт. Сказала, что будет очень его ревновать…
— Вот сам-то Тополев, небось, расстроился…
— Не очень… — И перехватив недоуменный взгляд Дворецкого, пояснил: — Я его знаю очень давно. Было время, когда он ко мне пачками привозил своих любовниц. То аборт, то еще что-нибудь… Но потом у него начала прогрессировать импотенция… В общем, мне пришлось порядком с ним помучиться, прежде чем Светлана забеременела… Спасибо, медсестра моя одна помогла.
Дворецкий повернулся к Петренко:
— Помнишь, Володь, я сразу тогда сказал, что либо Тополев импотент, либо имеет отношение к убийству. Чудес-то не бывает! Второе мы быстро отмели. Оказалось первое… Ладно, — он кивнул Бруевичу, — закрывай дверь и поехали на встречу с прекрасным…
Время шло, и я заметил, что Филатова начала нервничать. Она ногой подвинула к себе стул и села на него, не убирая пистолета от головы ребенка. Все попытки Гладышева завязать с ней разговор, она обрывала окриком «Всем молчать!», хотя только он один пытался что-то ей сказать.
Находящийся на улице омоновец периодически аккуратно заглядывал в окно, но так и не мог придумать, как помочь своим товарищам, оказавшимся в заложниках. Выстрелить в Филатову он не решался. Не знаю, чего он опасался больше — или слишком велика была вероятность попасть в ребенка, или того, что Филатова сама успеет нажать на спусковой крючок.
Мальчик перестал плакать и теперь с испугом, смешанным с неподдельным детским любопытством, разглядывал незнакомых людей. Время от времени он даже произносил какие-то малопонятные неразборчивые слова.
— За нами должны приехать! — неожиданно с вызовом выкрикнула Филатова.
— Очень хорошо. — Гладышев немного подумал и спросил: — Вы планируете уехать?
— Это не ваше дело!
— Конечно, не наше. Просто на улице наши люди. И тот, кто должен за вами приехать, может их испугаться и уехать обратно. Вы же не хотите остаться здесь навечно?
Филатова задумалась.
— Ты, — она метнула быстрый взгляд на Гладышева, — выходишь на улицу и приказываешь своим людям сложить оружие. Потом выхожу я. Если у кого-то увижу пистолет или автомат — я за себя не отвечаю! — Филатова сорвалась на крик: — Понятно? Все, иди! — Она кивнула в сторону двери. И снова задумалась. — Вы! — Она посмотрела на омоновцев. — Идете следом за ним! Руки не опускать!
Едва Гладышев вышел, омоновец, находящийся на улице, бросил последний взгляд в окно и, пригибаясь, завернул за угол дома.
Я не стал ждать особых приглашений и тем же путем, что попал на дачу Бруевича, вернулся к своей машине, перебежал через дорогу и, толкнув калитку на нечетной стороне улицы, скрылся за забором.
Машина с Дворецким, Петренко и Бруевичем остановилась чуть в стороне от пятьдесят второго дома как раз в тот момент, когда Филатова с ребенком на руках вышла из калитки. В нескольких метрах впереди нее и немного сбоку шли Гладышев и трое омоновцев. Четвертого видно не было.
— Это кто? — выкрикнула Филатова, пытаясь разглядеть сидящих в машине. И когда узнала Бруевича, вжавшегося в переднее сиденье, истерично заголосила: — Ты кого сюда привез? Где твоя машина? Что это за люди?
Дворецкий, стараясь не делать резких движений, появился из салона.
— Светлана Тимофеевна, не надо глупостей! Бросьте пистолет! — И, четко выговаривая каждое слово, добавил: — Вы же не будете стрелять в своего сына?!
Доли секунды для Филатовой оказалось достаточно, чтобы принять решение. Она отняла пистолет от головы ребенка и со словами: «Как ты смел им все рассказать?! Ненавижу! Гад! Гад! Гад!» навскидку, несколько раз выстрелила в сторону машины.
И в этот момент, откуда-то сбоку, раздался еще один выстрел. Филатова неловко дернула головой и завалилась на бок, продолжая прижимать к себе мальчишку.
Наступила тишина.
Все замерли и не могли отвести взглядов от упавшей Филатовой.
Первым из оцепенения вышел омоновец, выбравший себе позицию для стрельбы где-то за забором. Он перемахнул, сломав несколько досок, через ветхое деревянное ограждение, сорвал закрывающую лицо маску, подскочил к Филатовой, перевернул ее на спину и взял на руки ребенка.
Мальчишка испуганно на него посмотрел и через секунду, словно подавая для всех команду, что с ним все нормально и можно подходить, зашелся в плаче.
Омоновец прижал его к груди и забормотал, поглаживая по головке:
— Ну, ладно, маленький, ладно, тебе. Все уже позади… Ну, хочешь — поплачь, поплачь… А ты как думал в заложники попадать?.. Хорошего-то мало…
Через мгновенье все уже стояли рядом с ними, и только один Бруевич продолжал сидеть в машине и широко раскрытыми глазами невидяще смотреть на три аккуратные дырки в лобовом стекле, как раз напротив его головы…
Я включил компьютер, нашел файл с началом обзорной статьи по состоянию преступности в нашем регионе и перечитал.
«Убийством в наше время никого не удивишь.
Убивают банкиров и финансовых воротил, владельцев игорных заведений и нефтяных королей, политиков и журналистов, бандитских авторитетов и телевизионных знаменитостей.
Если хотя бы раз в неделю средства массовой информации не сообщают об убийстве всероссийского масштаба, то у законопослушного обывателя мелькает радостная мысль — неужели с беспределом покончено? Неужели жизнь входит в нормальное русло? Неужели?..
Но нет. Вечером, потешив себя размышлениями о новой, спокойной и безопасной жизни, утром, включив телевизор или раскрыв свежую газету, снова окунаешься в пучину кровавых разборок.
И снова перестаешь удивляться.
Но убивают, и не только по-крупному.
Убивают мелких предпринимателей и рыночных торговцев, водителей-дальнобойщиков и постовых милиционеров, дачников и горожан, бомжей и граждан с постоянной пропиской.
Убивают мужчин и женщин, стариков и детей.
Убивают и мужчины, и женщины, и старики, и дети. Убивают за миллион долларов и за мешок картошки. Убивают за дело и просто так.
Убивают, чтобы нагнать ужас на окружающих, и убивают, чтобы избавиться от разъедающего душу животного страха.
К убийствам привыкаешь, если можно привыкнуть к кровоточащей язве.
С убийствами смиряешься, если можно смириться с постоянным страхом за себя и своих близких.
И какими бы изощренными способами не совершались убийства, ими уже никого не удивишь.
И от этого становится жутко…»
Я поставил курсор после слов «…животного страха» и с нового абзаца дописал:
«Убивают в порыве ненависти и во имя любви».