— Да. То, что я вам рассказала, я видела из окна дома. С берега-то этого не разглядеть. Если стоять рядом с водой, тот берег круче… А в пятницу я как раз после болезни первый раз вышла рисовать на природу. И рисовала где-то до обеда. Часов, может, до двух или до трех… Я на часы не смотрела… А когда вернулась, то, знаете, практически случайно взглянула в окно. И что же вы думаете, я там увидела? — Девушка выдержала небольшую паузу. — Машина стояла на своем обычном месте!..
Они спустились с крыльца и направились по посыпанной мелким гравием дорожке к стоящей за воротами машине. Петренко начал рассуждать:
— И что мы имеем? Не исключено, что кто-то выслеживал Тополеву? Не исключено. Радости нам от этого много? Не очень. Это и без того понятно. Прежде чем убить, нужно выследить. Об этом человеке мы что-то знаем? Только то, что он среднего роста, на нем была темная одежда и приезжал он на темной машине.
— Тополев тоже среднего роста и ездит на черной машине. И на работе его в пятницу не было с часу до четырех.
— Но у него же «Волга», а девушка сказала, что там была или иномарка, или «восьмерка», или «девятка».
— Она могла и ошибиться…
Я решил проверить свое предположение.
Для этого мне нужно было попасть на крышу пятиэтажного дома, стоящего ближе всех к «Дубраве», и с которого — я думал, что все именно так и считают, — застрелили Котову.
Я возвратился на Центральный проспект за машиной, перегнал ее к ресторану и поставил точно на то место, где стоял «Сааб». Теперь моя машина стала для меня ориентиром. Я прошел в соседний двор и, прикинув, что, как правило, в домах старой постройки выходы на чердак есть только в крайних подъездах, вошел в первый.
Перепачкав джинсы, я вылез на крышу и огляделся. Площадка, где я оставил машину, лежала передо мной как на ладони. Но с этого места я смотрел на нее немного сбоку. И если бы снайпер стрелял именно отсюда, то Котова упала бы в противоположную от «Сааба» сторону. А она завалилась на капот. Значит, угол стрельбы был другим.
Я прошелся по крыше до противоположного конца дома. Угол зрения на площадку значительно изменился. Сейчас я на нее смотрел так же, как должен был смотреть и снайпер.
Но это было уже и не важно. Теперь я был более чем уверен, что снайпер стрелял не отсюда.
Метрах в ста пятидесяти от дома, на крыше которого я находился, в противоположной от ресторана стороне, стоял еще один. Шестнадцатиэтажная башня. И было бы глупо занимать позицию здесь, где тебя не только хорошо видно из окон башни, но и где не дадут прицелиться кроны старых деревьев, растущих почти вплотную к этому дому.
Значит, я был прав, когда еще внизу предположил, что снайпер выбрал позицию не на этом доме. Только я один видел, как упала Котова. Только я один видел ее за мгновенье до выстрела. И только я один мог точно определить, с какого места стреляли.
Утром во время совещания в отдел по расследованию убийств поднялся офицер дежурной оперативной группы.
— Только что в дежурную часть позвонила женщина, сказала, что работает у Котовых, в смысле, дома у этой банкирши… В общем, утром она обнаружила в доме труп мужчины, и ребенок у нее пропал.
Завьялов поднялся со своего места:
— Труп — муж Котовой?
— У Котовой муж полгода назад разбился на машине. — Дворецкий закурил.
— Точно, я-то что!.. — спохватился начальник отдела. — А ребенок этой женщины?
— Нет, ребенок Котовой. Я так понял, что она живет в их доме, вчера уложила его спать, а утром встает — ребенка нет.
Начальник отдела прошелся по кабинету.
— Что-то, ребята, мне эта история совсем не нравится. Женщину убивают, ее ребенок пропадает, да еще появляется какой-то непонятный труп… Ладно, Леонид, и ты, Юр, — он кивнул Гладышеву и Дворецкому, — поезжайте в дом Котовой вместе с оперативной группой и все выяните на месте.
— Степан Петрович, — Дворецкий поднялся со своего места, — у меня есть еще одна свежая информация.
— По Котовой?
— Да. Вчера вечером я встречался с Николаевым. Он успел побывать на крыше дома, с которого предположительно застрелили Котову. И обстоятельно доказал мне, что с этого дома ее застрелить не могли.
— А откуда могли?
— С шестнадцатиэтажки, которая стоит над ним.
Котова жила в старой части города в новом двухэтажном особняке, окруженном высоким кирпичным забором. Заостренные верхушки изящной кованой решетки по его верху наводили на мысль, что за ним притаился полк средневековых рыцарей с копьями.
На крыльце дома стояла полноватая молодая женщина в короткой дубленке, из-под которой виднелась розовая ночная рубашка. В руке она держала носовой платок и время от времени промокала им заплаканные глаза.
Дворецкий шел впереди, и, когда он поднялся на крыльцо, она бросилась к нему на грудь и зарыдала.
— Это ужас! Он там лежит… Я не могу смотреть… За что они его?..
Она, словно маленькая девочка, взяла его за руку и, продолжая всхлипывать, потянула направо, как только они вошли в дом.
— Я не пойду туда… Давайте сядем на кухне…
— Вы готовы ответить на наши вопросы?
— Не знаю… Попробую… Но… Я ничего не видела и не слышала. Я как таблетку вечером приняла, так и проспала всю ночь. А утром встала, смотрю, Виктора рядом нет. Подумала, может душ принимает или на кухню пошел? Но почему без тапочек? Они же рядом с кроватью стоят. Прислушалась, вообще никаких звуков. Тишина мертвая… — Дворецкий подумал, что женщина сейчас опять заплачет, но она промокнула глаза платком и продолжила: — Мне стало страшно. Понимаете, ни с того ни с сего навалился такой страх, что я даже боялась выйти из комнаты. И дверь закрыта. Сижу, как дура, и выйти боюсь и позвать его боюсь. Думаю, хоть бы ребенок какие-нибудь звуки начал издавать. А в голове мысли нехорошие вертятся, и Лариса Павловна перед глазами стоит. Ужас! Потом собралась с силами… Везде на первом этаже посмотрела — нет Виктора. Еще зачем-то даже к входной двери подошла… — Женщина внезапно замолчала. — Подождите, подождите… А дверь-то…
— Что — дверь? — быстро переспросил Дворецкий.
— Дверь-то была закрыта на нижний замок…
— А что в этом странного?
— Как «что странного»? Я ее лично вечером на щеколду закрывала. А когда подошла, щеколда была отодвинута, а дверь закрыта на нижний замок.
— А этот нижний замок как закрывается?
— Да очень просто. На нем кнопка есть, и когда вы дверь снаружи захлопнули, то надо нажать на кнопку, и замок сам закрывается. Автоматически.
— То есть вы хотите сказать, что этого человека в дом впустил Виктор?
— Виктор? — быстро переспросила женщина, и ее глаза снова наполнились слезами. — Зачем?..
— И что же было дальше? Вы сказали, что осмотрели первый этаж, кроме не так закрытой входной двери ничего подозрительного не обнаружили, а дальше?
— Дальше? А что — дальше? Стою, как дура, у входной двери, знаю, что нужно подниматься на второй этаж, а идти туда — еще страшней. Еле-еле себя переборола, поднялась, а там… Я… я… — Было заметно, что она собирается с силами. — Он там лежит. Поперек коридора. А на груди кровавое пятно. Я его обошла и еще из коридора увидела, что в кроватке одеялка нет и Павлуши тоже нет… Я бросилась вниз, схватила телефон — а там тишина. Я к другому — то же самое. Здесь все телефоны — радио, а они же еще и от электричества питаются. Тут-то до меня дошло, что наверное свет отключили. Я быстрей к соседям. От них вас и вызвала…
— Вы давно у Котовой работаете? — спросил Гладышев.
— Два года. Вообще-то я ее дальняя родственница.
— Виктор — кто он?
— Он был моим хорошим знакомым. Можно сказать, и женихом. Хотя об этом мы еще серьезно ни разу и не говорили.
— А вчера вы Виктору сами позвонили?
— Да… Когда я узнала, что Ларису убили, я разревелась… А потом подумала, слезами горю не поможешь… Я телеграммы родственникам разослала. Так, мол, и так. Приезжайте. А самой страшно, невозможно. Дом-то большой. А я одна, с маленьким ребенком… Я Виктору позвонила, все объяснила, он, конечно, мне очень посочувствовал и сказал, что скоро будет. И приехал часов, наверное, в девять вечера. Я Павлушу как раз под душем немного помыла, бальзамом растерла — грипп же сейчас ходит, он вроде заболевать начал, — и мы с ним «баечку» по телевизору смотрели. — И, поймав недоуменный взгляд Дворецкого, пояснила: — Он так называет «Спокойной ночи, малыши».
— В поведении Ларисы Павловны в последние дни вы ничего необычного не замечали? Может, она вам на что-то жаловалась, или говорила про какие-нибудь угрозы, или…
— Нет, ничего подобного не было… — Она задумалась. — Впрочем, если не считать одной гостьи в позапрошлое воскресенье. Понимаете, Лариса всегда вела очень уединенный образ жизни. А после гибели мужа еще больше замкнулась. А в то воскресенье у Павлуши день рождения был. Кое-кто приезжал, поздравлял. Из близких. Застолья, правда, особого никакого не было. Так, дети в одной комнате, взрослые в другой. Сладкий стол, чай, кофе, фрукты. Часов в семь уже все и разошлись… А потом, уже ближе к девяти, приехала еще одна женщина. Ее я раньше никогда в нашем доме не видела. Привезла кучу подарков. По реакции Ларисы я сразу поняла, что этот визит ей неприятен. Меня она отправила на кухню, а с гостьей уединилась наверху в кабинете. О чем они говорили, я не слышала, кроме одной фразы. Я принесла им кофе, и когда открывала дверь, то в этот момент Лариса ей говорила, что просит больше не приезжать…
— А вы потом у нее не спрашивали, кто эта женщина?
— Так, сказала, знакомая… Не буду же я к ней с расспросами лезть, если сама не хочет говорить?! Не знаю почему, но я подумала, может, она хочет на работу в банк к ней устроиться? И приехала ее уговаривать? Знаете, вроде под видом поздравить ребенка… Подарочки там всякие…
— Все может быть… — задумчиво произнес Дворецкий. — А имени ее вы не слышали?
— Нет. Мне она не представилась, а Лариса по имени ее при мне не называла.