Ирина Владимировна встрепенулась: сколько же она сидит на кухне? Не только чай остыл, а уже и полдень наступил. Надо было съездить на дачу, привезти остатки ревеня, сходить в гастроном, погладить, попить чаю.
Она заварила новый, выждала минут десять, прежний из чашки выплеснула в раковину и налила свежего. Надо же, чаинка опять металась в кипятке, отыскивая точку попрохладнее. Та же самая или другая?
А мысли те же мечутся, как и эта чаинка…
Ирина Владимировна детство провела в глуховатой деревне, к которой вела единственная проселочная дорога. Газа и телефона не было, свет давали урывками. Может быть, поэтому в деревне жил колдун, лечивший шептанием. Говорили, умел «доить тучи» — вызывать дождь, — отвращать градобитие, насылать порчу… Мог сделать так, что лошадь бешено неслась в никуда: мазал ей морду медвежьим жиром.
Да мало ли в жизни чудес. Соседка по даче рассказала…
Жила она со взрослой дочкой раздельно. И слышит ночью тонкий звук: пискнула любимая дочкина кукла. Наверное, упала. Нет, сидит на буфете. Соседка повернулась на другой бок: мало ли отчего может пискнуть кукла? И вдруг вспомнила, что пищик давно сломан и выброшен. Соседка вскочила, как накрапивленная: с дочкой худо! И ночью примчалась к ней — дочка лежала без сознания от высокой температуры.
Но там живые. Виктор же умер и похоронен. Обещал прийти?
Ирина Владимировна потерла виски. Форм психических расстройств много. Есть внешне не проявляемые, а человек болен; есть и такие, что уживаются с гениальностью. А у нее всего лишь вялотекущая психопатия.
Ирина Владимировна вылила в раковину вторую остывшую чашку чая и удивилась: за окном темнело. В июне, днем? Нет, уже не день — пять вечера. Но сумерки от тучи, волокущей над городом черные лохмотья, задевавшие крыши как мокрые тряпки.
Опять ставить чай? Она выпила чашку холодной воды: чаинка, все та же, прилипла к белому фаянсу микроскопическим знаком вопроса. И поставленный вопрос непонятным путем вытащил за собой ответ ясный, как выпитая вода: Виктор зовет ее к себе!
О том, что грядет лето, Ацетон чувствовал желтоватолысым темечком. Была у него кепка, широкая, восточная, но в ней спаришься. Почему у родственников покойных нет обычая оставлять на могилах шляпы летние, соломенные?
Ацетон шел к своему заветно-тихому месту у ограды. Сер-дцеч грела, а вернее, бок холодила бутылка пива. Выпить ее следовало с умом, то есть одному и в покое.
Он миновал коротенький ряд могил ребят, погибших в Чечне. Ухожены, цветы, на граните высечены высокие слова… И Ацетон поймал себя на зависти к этим мертвым ребятам. У них — судьбы. А тут одно плохо, второе худо, третье вообще поперек. Как-то жил на кладбище бомж Вася-интеллигент, общавшийся с колдуньей Ираидой. Она научила быть весь год при деньгах. Положить на дно рюмки серебряную или, в крайнем случае, монету белого металла, налить водки, тридцать первого декабря выпить, а монету год хранить. Ацетон так и сделал. То ли водка оказалась паленой, то ли монета — пять рублей — слишком крупной, но Ацетон подавился ею чуть ли не до смертельного исхода.
Он добрел до своего малинника у ограды. Мать твою в досочку! Место опять занято, и той же самой парочкой. Люди намеков не понимают.
Ацетон притаился за надгробием. Впрочем, листья на малиннике расправились по-летнему, закрыв парочку надежно. Мужчина сказал, видимо продолжая прерванный разговор:
— Впереди лето, будем чаще встречаться.
— Мне нужен мужчина не на грибной сезон, — отрезала женщина без всякой ласковости.
— Снимем номер в гостинице.
— А я не шлюха!
Ацетон устроился поудобнее: разговор обещал быть прикольным. Она не шлюха — она дура. Мужик ей дело предлагает: трахаться в гостинице или на могилке?
— Виталий, я отдаю тебе свое время, здоровье, душу… Энергетику… А ты даже не понимаешь слова «любовь».
Мужчина не отвечал. Ацетон еле сдержался, чтобы ему не помочь, поскольку он знал, что такое любовь — это когда два дурака решили сделать третьего. Но мужчина ответил вопросом:
— Зачем говорить о том, о чем все давно оговорено?
— И что? Продолжаешь жить с ней.
— Не могу я сбежать как пес, укравший кусок мяса.
— А я могу есть объедки с чужого стола?
Разговор для Ацетона терял интерес. Настоящий скандал должен перейти в драку. А эти будут препираться до тех пор, пока пиво в его кармане не потеплеет. Но женщина взорвалась:
— Она же дура! Не подходит тебе ни с какой стороны. Она ни в чем, кроме консервирования огурцов, не разбирается. И старше тебя. У нее же шизофрения! Вялая! Текущая!
— Нет, что-то вроде психозов.
— Подумай о себе. Продолжать жить с этой психичкой?
— Она, в сущности, добрая.
— Добрая, больная, жалко ее… Виталий, но ведь ты ее не любишь.
Видимо, последние ее слова попали в точку. Мужчина по имени Виталий язык проглотил. Ацетону подумалось: мама в досочку, насколько жизнь бомжа того… демократичнее, Хочешь есть — поищи яичек на могилках; захотел отдохнуть — растянись в склепе; приспичило выпить — набери пустых бутылок да сдай. А уж что касается секса, из-за чего грызется эта парочка, то шагай к любой пивнухе: хочешь натуральную блондинку, а хочешь блондинку, в натуре.
— Виталий, может быть, я перестала тебя возбуждать?
В малиннике зашелестела одежда, зашуршала трава и зачмокали губы; Ацетон догадался, что он доказывает ей свое возбуждение. Так сказать, шорохи оргазма. Поскольку вышел перерыв, Ацетон зубами сорвал пробку и отпил половину бутылки.
— Виталий, — осторожно заговорила женщина, — если не решишься ты, то решусь я.
— На что?
— На крайнюю меру.
— На какую же?
— Виталий, ты не знаешь возможностей любящей женщины…
— Выцарапаешь ей глаза? — засмеялся он.
— Умертвлю своим биополем.
— Кого умертвишь? — почему-то не понял мужчина.
— Твою супругу.
Этот Виталий, похоже, от неожиданности окозлел. Ацетон допил пиво и осмотрелся: явно антисанитарное место. Грязно и мусорно: покойникам все равно, живым некогда.
Ацетон встал во весь рост, но прежде чем пойти, выдал на все кладбище уже знакомый им звук:
— Бэ-э-э!
Аржанников смотрел на Эльгу взглядом, в котором смешались тоска и восхищение. Так смотрят на белый теплоход, уплывающий в загадочную романтическую синь. Эльга сидела за своим секретарским столом и никуда не уплывала, но Игорю виделось это море, которое их разделяло. От напряжения — какого, почему? — его бороздки вокруг глаз заметно уплотнились, став почти ровными полукружьями. И лицо осовело еще явственнее.
— Давай пить кофе, — предложила Эльга.
Аржанников ценил этот яркий знак внимания с ее стороны. Почти интимная услуга, потому что кофе она пила только с тремя лицами: с завлабом, с Лузгиным и вот с ним, с младшим научным сотрудником.
— Игорь, как твое отчество: Осипович или Иосифович?
— Отца звали Осипом, но он в свое время из-за любви к Сталину переименовался в Иосифовича. И я стал Иосифовичем.
Игорь следил, как она готовит кофе. Светлые волосы отливали желтизной переспелого лимона, зеленоватые глаза блестели лимоном недоспелым. Платье из льна свободного плетения, «рогожки», цвета шариков созревших одуванчиков.
— Эльга, у тебя опять новая сумочка?
— Сумочка покупается на один сезон.
Ему хотелось узнать про воду с покойника, но задать вопрос что-то мешало. Поэтому сообщил невыразительным голосом как о пустяке:
— В городе появился новый прорицатель Саша. Помогает сбрасывать грязную энергетику.
— С кого?
— С пациентов. Может отсрочить событие.
— Как — отсрочить?
— Допустим, человеку суждено попасть под машину, а Саша это событие отсрочит на год.
— А приблизить событие?
— С Лузгиным? — не удержался Игорь.
Эльга блеснула зеленоватым отливом глаз. И Аржанников приготовился к отповеди или воспеванию Виталия Витальевича. Но Эльга почему-то молча разглядывала его свитер. Игорь стеснительно одернул довольно-таки потертую ткань. Да, пора снимать, поскольку пришло лето.
— Игорь, нельзя жить настолько несовременным…
— Ты про одежду? — Он насупился.
— Нет, про твое поведение. Я тебе нравлюсь?
Аржанников что-то буркнул, потому что вопрос в ответе не нуждался. Она его и не ждала.
— Нравлюсь… А о чем ты со мной говоришь? О своем одиночестве. О своей тоске и неудачах. О неустроенности жизни. Наверное, этим пичкаешь и других девушек. Кто же тебя полюбит?
— Раскрывать душу.» не модно?
— Современная девица мечтает о жизни элегантной, о бизнесмене, о вип-персоне, о продвинутом хакере… О собственном счете в банке… О лимузине, длиной с трамвай… О турпоездках в швейцарский курорт Валь д’Изер, где отдыхают шейхи со своими гаремами. О посещении стрип-баров… О дайвинге, рафтинге…
Телефонный звонок прервал длинный ряд признаков элегантной жизни. Эльга взяла трубку, что-то ответила и бросила Игорю уже на ходу:
— Завлаб вызывает. Побудь в приемной.
Она ушла. Выждав с минутку, Аржанников потянулся к городскому телефону и набрал номер. В трубке прерывисто зашипело, но он знал, что это ее голос, колдуньи.
— Говорите.
— Ираида, это я, Аржанников.
— Ну?
— Маме стало хуже.
— Как — хуже?
— Иногда теряет сознание.
— Разговаривает?
— Шепчет.
Целительница, видимо, задумалась. Аржанников ждал, но молчание походило на бесконечное. Он не решался торопить, хотя в любую минуту могла вернуться Эльга. Стесняло и обращение к колдунье — она не называла своего отчества. Наконец он услышал шелестяще-скрипучее:
— Осталось одно средство…
— Какое?
— Вода.
— Приворотная, что ли? — вспомнил он.
— Нет, тут поможет только вода дьявольская.
— У какого же дьявола ее достать?
— Да, это проблема.
— Тогда о чем говорить…
— Но проблема решаемая.
Возвратилась Эльга, и Аржанников дернулся, чуть не бросив трубку. В конце концов, можно разговаривать односложно, Эльга тоже пользовалась услугами колдуньи.