В городе стояла жара, пожалуй, небывалая. Раньше, до сексуальной перестройки, девушки ограничились бы мини-юбками. Теперь ноги были оголены до трусиков и мини висели кукольными клочками материи. А то и вообще без них, без мини, лишь какие-то пляжные штанишки. Парни надели шорты, как на Западе, от которых Эльга морщилась. Эти просторные штаны были рассчитаны на крепкие высокие мужские ноги. Вокруг же тонких, да еще волосатых ножек цветные широкие штанины полоскались как флаги на ветру.
На Эльге был топ из вискозы, мини-юбка и неожакет из рогожки. И сумочка из белой замши.
До метро Эльга шла пешком. Ей казалось, что жара на улице не от уходящего солнца и не от перегретого камня, а от обилия людей. От голых тел, от блеска бутылок с пепси, от грубых разговоров и от нецивилизованного утробного смеха. Парни в майках со стрижеными круглыми головами пьют на ходу пиво, матерятся и держат за шеи девиц, похожих на дрессированных овец.
Один такой, шароголовый, шел сзади, ступая почти след в след. Эльга замедлила шаг, но и парень притормозил. Тогда она сдвинулась к самому краю панели — перегруппировался и он. Неужели преследует?
Впрочем, с ней на улице частенько заигрывали: просили домашний телефончик, но чаще начинали высокоинтеллектуальные разговоры: что-нибудь о сверхновой волне в кино или про инсталляции художника Кулика. Правда, сообразив, что она не их пошиба, скоренько отваливали. Этот не отставал, может быть, потому, что не спрашивал про инсталляции.
До метро оставался еще добрый квартал, когда Эльга почувствовала, что он шагает сзади плотно, след в след. Обернуться? Какие страхи, когда рядом движется народ стеной?..
Эльга обернулась бы, но вдруг заметила, как его рука тянется к ее запястью. Сперва она подумала, что к французским дорогим часикам «Одемар Пиге» на плетеном металлическом браслете.
Но загорелая короткопалая рука коснулась сумки.
Карманник. Можно было обернуться и ударить его по лицу, спросить: «Что вы делаете?», припустить к метро, закричать… Но с честным человеком в подобных ситуациях происходит чаще всего одно — он немеет.
Несколько секунд Эльга шла в легком шоке. Короткопалая загорелая рука погладила сумку и коснулась застежки.
— Гражданка, неужели вы не чувствуете? — спросил возникший ниоткуда рыжевато-белесый дядя небольшого роста.
— А что? — удивилась она, удивляясь своему идиотскому удивлению.
— Вас же чистят!
И, перехватив руку парня, заломил ее за спину. Круглоголовый что-то пролепетал, но мужчина разговор обрезал:
— В милиции разберемся.
И махнул второй, свободной рукой. Вдоль поребрика прошуршали скаты, и просторная «волга» остановилась. Мужчина без особого труда запихнул карманника рядом с водителем. Распахнув заднюю дверцу, предложил:
— Прошу, гражданка.
— Я зачем?
— Ну и вопросик! Лезли-то к вам в сумку.
— Вы же видели, достаточно…
— Нет, не достаточно: вы потерпевшая.
— Я спешу домой.
— Мадам, что у нас за электорат? Требуют борьбы с преступностью, а когда просишь помочь, то, видите ли, спешат домой.
Эльга нехотя полезла в машину. Рыжеватый мужчина сел рядом и успокоил:
— Тут рукой подать.
Рукой подать оказалось квартала четыре. Эльга знала, где находится РУВД. Первое беспокойство задело тогда, когда машина не повернула на ту улицу, где располагалось районное управление милиции.
— Нам не туда, — удивилась она.
— Тут короче, — невнятно заверил рыжеватый.
Второй раз удивилась Эльга, когда задержанный вор достал из кармана сигарету и приятельски тронул плечо водителя. Тот протянул ему зажигалку. Вор спокойно закурил, окутав свою стриженную наголо голову голубоватым нимбом. Никакой строгости, никаких наручников… Эльга упорно глянула на своего рыжеватого соседа. Тот понимающе кивнул:
— Он должен был спросить разрешения у дамы.
Беспокойство Эльги перешло в страх, когда машина въехала в палисадничек и стала у серого четырехэтажного особняка. Курящий вор открыл дверцу, свободно вышел, размял плечи и пошел в здание. За ним ушел и водитель. Только рыжий ждал ее появления из машины. Эльга уже не сомневалась, что похищена какой-то мафией; задрожавшей рукой открыв дверцу не ту, у которой ждал рыжий, а противоположную, она ступила на землю и, перепрыгнув куст, побежала к проспекту: Ей казалось, что она несется со скоростью автомобиля, и не так испугалась, как удивилась, когда рыжеволосый пошел с ней рядом.
— Мадам, к чему приколы? — И взял ее под руку, как механический манипулятор берет деталь.
— Отпустите меня!
— Вас ждет шеф, — пообещал он, почти втолкнул в здание и провел в конец коридора.
Остановились они у двери с табличкой «Ст. следователь С. Г. Рябинин». Рыжий девушку придержал, усадив на коридорный стул.
— Рябинин занят, подождем.
— Да где я?
— В прокуратуре.
Следователь прокуратуры Рябинин слишком часто протирал очки, на капитане накал разговора внешне никак не отражался. В маленьком кабинете было душно: из открытой форточки почти не тянуло, да и как тянуть, если на улице еще теплее. Рябинин был в пиджаке, потому что редко его снимал; Оладько не снимал легкую куртку, потому что под ней висел пистолет.
— Взорвут предпринимателя, — Рябинин взмахнул руками, показывая, как взрывают, — и уголовный розыск бегает по городу зигзагами…
— Главным образом пятнадцатый отдел ГУВД бегает, — перебил капитан.
— А украли ребенка, какой отдел бегает?
— Я бегаю.
— По-моему, кража младенца по тяжести преступления равнозначна убийству.
Разговор вышел напряженным оттого, что похищение детей в последнее время выросло до состояния проблемы. В их районе на частной квартире функционировал тайный родильный дом: мамашам за рожденного и оставленного ребенка платили по тысяче долларов. Зимой Леденцов накрыл одно агентство, продававшее ребят за границу по двадцать тысяч долларов за ребенка. В государственном родильном доме уже дважды объявляли женщинам, что они родили мертвых детей, — живехоньких младенцев продавали в руки заказчицы. В городе висели объявления «Семья усыновит будущего ребенка».
— Что есть? — спросил Рябинин.
— Свидетели и убедительный портрет. Сперва сделали фоторобот, а потом поработал художник.
Капитан рассказал про допросы двух парней и работников булочной и положил на стол размноженный портрет. На Рябинина из-под, вернее, из-за растрепанных волос смотрели большие пустые глаза: художник смог сделать портрет, но не смог наполнить его взгляд смыслом.
— А коляска? — спросил Рябинин.
— Брошена в сквере. Отпечатки пальцев смазаны.
— Версия?
— Навалом. Первая: ребенок на продажу.
— Кто этим промышляет, у того не только прикид богатый, но и машина есть.
— Религиозная секта.
— Нет их в нашем районе, да и в городе не слышно.
— Лишилась своего ребенка во время родов.
— Она, вроде бы, не первой молодости, — опять усомнился следователь.
— Или умер собственный ребенок.
— Как замена? Вряд ли мать, пережившая горе, причинит подобное же горе другой матери.
— Ну, а с целью мести?
— Из показаний свидетелей вытекает, что похитительница оживилась не тогда, когда увидела мамашу, а когда увидела ребенка.
— Если месть отпадает, то моя последняя версия… Часто воруют детей, чтобы доказать мужику, что родила от него.
Рябинин кивнул согласно, но глубоким печальным вздохом задробил и это предположение:
— Глянь на портрет внимательно.
Капитан глянул, хотя смотрел на него вторые сутки. Длинные волосы, большие глаза… Ведь не фотография.
— Замечаешь асимметричность черт лица?
— Ну, рука художника дрожала.
— Капитан, боюсь, ты упустил версию самую вероятную и для нас наихудшую.
— Какую же?
— Душевнобольная.
— Я спрашивал: ребятам она показалась в порядке. Поступки и мотивы душевнобольной непредсказуемы. Никакой версии не построишь. — Вопреки рекомендациям учебников по криминалистике и уголовному процессу работать одновременно по нескольким версиям Рябинин давно отказался. Версии могут сосуществовать, но работать надо по самой плодотворной.
— Сергей Георгиевич, ваши волосы лохматы, а черты лица тоже асимметричны, — улыбнулся Оладько.
— Потому что у меня в сейфе более двадцати уголовных дел.
Капитан пригладил свои волосы, через которые все просматривалось: солнце ли их выжигало, время ли выщипывало? Он встал — ему было не до психоанализа. Надо искать ребенка. Да и майор Леденцов вошел в кабинет с какой-то девицей и вытеснил капитана.
Рябинин улыбнулся: после сурового оперативника, после нудного разговора, после прокуренного воздуха — аромат летних духов и девушка, словно сошедшая с подиума, по пути кое-что на себя набросившая. Майор эту сладкую улыбку решил пресечь, положив перед следователем донесение агента. Рябинин прочел и улыбку не потерял, но она стала резиновой гримасой.
— За что меня забрали? — спросила Эльга.
— Пока вызвали в качестве свидетеля.
— Вызвали? — удивилась она.
Майор не понял:
— Гражданка Вольпе, вам бы хотелось получить повестку, которую, скажем, вынула из почтового ящика ваша мама?
— Но к чему устроили театр?
— Лучше, если бы мы пришли в приемную? Или стали бы задерживать на улице, среди толпы и добровольных заступников? Или в метро, в набитом вагоне?
Эльга не ответила. Майор сел в сторонке, добавив:
— Или бы стали отстреливаться.
— Я?
— Садитесь, гражданка, — предложил Рябинин, разворачивая бланки протоколов. — Паспорт, пожалуйста.
Рябинин заполнял анкетную сторону протокола допроса и думал о первом впечатлении. Из чего оно складывается о человеке? Из его одежды, взгляда, слов, тона, мимики… И главное, первое впечатление зависит от свежести взгляда того, кто смотрит. Следователь был уверен, что предстоящие ее показания уже ничего не добавят к тому, что он определил взглядом.
— Зачем вам понадобился младенец?