— Иногда гуляю в обеденный перерыв по кладбищу.
— Виталий, у мужчины должна быть только одна работа.
— У меня одна, — удивился он.
— И только одна женщина, — добавила она.
— Почему? — вырвался у него неразумный вопрос.
— Потому что все втрое — это уже суррогат.
— К чему говоришь?
Лузгину показалось, что правая рука, державшая чашку, мелко дрогнула; он взял чашку левой, но и она держалась некрепко — пришлось локтем упереться в стол. Но Ирина Владимировна этого не заметила, потому что думала о другом. Не расспросил, как она провела день, что ела-пила, как себя чувствует, зачем приходила Людмила…
— Виталий, я знаю не только о том, что у тебя есть женщина, но даже знаю, с какого числа.
— Кто тебе сказал? — вырвалось у него, потому что он мог утаивать, но не мог хитрить.
— В тот день ты подал мне кофе в кровать.
— Но отсюда не вытекает…
— Вытекает. Заговорила твоя совесть — чувство вины.
Лузгину показалось, что волна чего-то теплого и тоскливого окатила его с головы до ног. Жалость… Любому человеческому чувству можно найти аналог в поведении животных: любовь — секс, родительские чувства — продолжение рода, дружба — стадность… И только аналога жалости нет: звери жалости не знают. Откуда же она у человека? От разума, от интеллекта, ибо каждому бывает больно.
— Ирина, что бы ни случилось, я тебя никогда не брошу.
Он хотел добавить слов, она хотела что-то сказать… Он бы объяснил… Они бы разговорились, и неизвестно, чем бы кончился разговор и по какому бы пути пошла их жизнь…
Но в комнате давно надрывался телефон. Лузгин успел ответить:
— Слушаю!
— Виталий Витальевич, хорошо, что я вас поймал, — сказал завлаб своим тяжелым, с одышкой голосом.
— В чем дело?
— Немедленно приезжайте в лабораторию.
— Десять вечера… В машине бак пустой…
— Берите такси, но немедленно!
— Да что случилось-то?
— Осмий украли.
— То есть… как это украли?
— Все десять капсул!
Громадное помещение, размером с хороший кинозал, было центром лаборатории. И как понял Рябинин, сама лаборатория была центром всего научно-исследовательского института. Серьезные преступления вызывают наезд разноведомственных сотрудников. Кроме него, следователя районной прокуратуры, была милиция в лице майора Леденцова, капитана Оладько, криминалиста и еще двух оперативников из спецмилиции, присутствовал чекист, но Рябинин знал, что ФСБ это дело не возьмет; не возьмет его и спецпрокуратура, поскольку этот научно-исследовательский институт перестал числиться в секретных.
Все приехавшие сгрудились у сейфа, представлявшего металлический шкаф с несколькими разгороженными отделениями.
— Почему сейф не у вас в кабинете? — спросил Рябинин завлаба.
— Не входит, очень массивен.
Стальной мамонт, старинный, с гербом. Использовался не для хранения денег, поэтому и стоял здесь. То, что в нем лежало, требовалось им в повседневной работе.
— Рассказывайте, — велел Рябинин.
Низенький и мучнисто-бледный завлаб начал говорить, но слова шли трудно.
— Сотрудники ушли в шесть-семь часов. Лузгин ушел около девяти… Я уходил последним… Закрываю сейф… Вижу в правом отсеке некоторую дисгармонию… Коробка с осмием пуста! Обзвонил всех сотрудников… Господи, завтра за ним должны приехать с таможни…
— А днем был на месте?
— Разумеется.
— Сейф открывается одним ключом?
— Двумя.
— У кого они хранятся?
— У меня.
— Где?
— В столе, но ключами пользуются и другие работники.
— Все?
— Строго ограниченное число лиц. Я, старший научный сотрудник Лузгин и младший научный сотрудник Аржанников.
— Сегодня эти лица брали ключи?
— Да.
— Все брали?
— Все и по нескольку раз.
— Дайте-ка ключи.
Завлаб протянул, удивившись, что следователь взял их бумажкой, словно боялся испачкаться. Старинные ключи, как и сам сейф, были огромны, вроде тех, что вручают от города. На кольце и с широченной пластиковой биркой размером с записную книжку. Рябинин протянул их криминалисту, который упаковал, объяснив завлабу:
— На одни сутки.
— Да, — спохватился тот. — Сегодня я давал ключи секретарше Эльге и посылал ее в сейф за синей папкой.
— Итак, брали ключи и открывали сейф четыре человека, — заключил Рябинин. — А кто-то другой мог взять?
— Исключено.
Следственная бригада скованно переминалась. Трупа не было, взлома не было, подозреваемые известны — четыре человека. Отсутствовали привычные объекты для изучения: испачканная одежда, пятна крови, следы отмычек, беспорядок, бутылки… Осмотр места происшествия свелся к описанию сейфа для запоминания окружающей обстановки.
— Боря, — предложил Рябинин, — надо организовать тщательный обыск всех помещений лаборатории.
Предложил, испугавшись собственных слов: их окружало нагромождение приборов. Тут век ничего не отыщешь.
— Как хоть он выглядит? — полюбопытствовал майор.
— Вор? — удивился завлаб.
— Этот осмий.
— Десять стальных пробирок, тонких, похожих на карандаши.
— А если пройтись с радиометром?
— Он очень слабо реактивен, — объяснил завлаб.
Рябинин давно пришел к выводу, что на месте происшествия надо не только осматривать, но и делать обыск. Однажды он прямо-таки изучил место убийства, но без обыска всей квартиры. А орудие убийства, нож, лежал за шкафом, брошенный туда преступником. И вспомнился обыск в пригороде у мошенника: нашли две крупные заначки, а хозяин лишь напевает «Клен ты мой опавший…». Слишком нагл или не все отыскали? Рябинин вышел во двор и увидел в саду клен, опавший. Под ним копнули просмоленный чемодан с золотом и деньгами.
— Вызывайте сюда Аржанникова и секретаршу, — попросил Рябинин завлаба.
Допросить и снять отпечатки пальцев у всех четверых. Впрочем, зачем отпечатки? Все лица известны, все пользовались ключами. А пока оперативники рассыпались по лаборатории.
— Я вам нужен? — спросил Лузгин.
— А как же, — заверил Рябинин.
Старший научный сотрудник был похож на военпреда в штатском: сухощав, собран и спокоен. В сущности, один из четверых подозреваемых, а Рябинину казалось, что тот своими серыми глазами изучает следователя, а не наоборот.
— Виталий Витальевич, какой он из себя, этот осмий?
— Серый порошок, в каждой капсуле примерно по два кубических сантиметра. Обогащенный осмий сто восемьдесят семь.
— А есть и другие номера?
— Сто восемьдесят седьмой последний, содержит девяносто девять процентов осмия. Платиновая группа. Редок, потому что очень длителен процесс распада исходных веществ.
— Где применяется?
— Компонент сверхтвердых сплавов, без них теперь никуда.
— В военной технике?
— Не только. Мы гнались за тоннами стали. Потом занялись ураном, пренебрегая редкоземельными. А они, редкоземельные, теперь определяют технический прогресс. Иридий, осмий, тантал, гафний…
— Точные приборы?
— Да. И трубы. Мы кладем их в землю без антикоррозийного покрытия. Надолго ли?
Рябинин осмотрелся. Мир науки и техники в ярком электрическом свете казался миром нечеловеческим и чужим. Стекло и никель, медь и пластмасса… На заинтересованный взгляд следователя Лузгин называл камеру высокого давления, компрессорную систему, победитовые пуансоны. Потом посетовал, что им не хватает электрической трубчатой печи до трех тысяч градусов.
— Виталий Витальевич, осмий самый редкий и дорогой?
— Самый редкий элемент — астат, шестнадцать граммов в земной коре. Самый дорогой, пожалуй, калифорний, десять долларов за одну тысячную миллиграмма.
— Ну, а эти десять капсул осмия сколько стоят?
— Нужно уточнить по прайс-листу.
— Примерно.
— Думаю, полмиллиона долларов.
— За рубежом?
— За рубежом.
Пришел Аржанников, пришла секретарь. Рябинин начал первые допросы, как говорится, по свежим следам. Оперативники обшарили все, даже туалеты. Криминалист снял отпечатки пальцев как с ручки и дверцы сейфа, так и взял их у четырех работников. И хотя Рябинин задавал им вопрос о предполагаемом воре, Лузгину он задал его как бы на прощанье еще раз:
— Виталий Витальевич, вы кого-нибудь подозреваете?
— Могу только сказать, кого не подозреваю.
— Кого?
— Себя.
На второй день по лаборатории ползло уныние. Оно заползло не только в приемную, но, похоже, и в то кофе, которое пила Эльга с Аржанниковым. Они молчали — говорить не хотелось. Да и о чем, кроме пропавшего осмия? Эльга все-таки сказала:
— Завлаб на работу не явился, заболел.
— А Лузгин вкалывает, — усмехнулся Аржанников.
— Игорь, за это я и люблю его.
— За трудолюбие?
— За характер.
Она удержалась, чтобы не добавить другое, глупое, даже страшное: и полюбила бы сильнее, если бы Виталий Витальевич взял этот самый осмий. Из карманов, из квартир, из магазинов — кражи. А взять редкоземельный элемент из сейфа — это поступок.
— Игорь, мы теперь подозреваемые?
— Именно.
— А что потом?
— Один из нас, из четырех, станет обвиняемым за хищение в крупных размерах.
Эльгины глаза, приподнятый краешек губ, втянутые щеки и светлая прядка на лбу — все это выразило такое удивление, что Аржанников решил: таких женщин в камеры не сажают.
— Игорь, по-твоему, кто взял?
— Давай пройдемся методом исключения… Принято о присутствующих не говорить. Себя исключим. Завлаб?
— Вряд ли.
— Остается Лузгин.
Аржанников ждал эмоционального взрыва, женского. К его удивлению, Эльга не только не возмутилась, но даже не стала опровергать. Странная ее любовь — не защищает любимого человека. Неужели и следователю дала повод для подозрения Лузгина?
— Игорь, а не мог этот осмий разложиться?
— В каком смысле?
— Все-таки редкоземельный. Распад, полураспад…
— Вместе со стальными капсулами? — усмехнулся Аржанников.
Он веселостью и энергией не отличался — всегда казался понурым. Видеть же сникшую Эльгу было непривычно. Пожалуй, ее настроение сильнее передавало не лицо, а тело — оно утратило былую стать. За столом сидела обычная равнодушная секретарша. Она и сказала равнодушно: