— Гражданка Кулибич, значит, вы не отрицаете, что подстрекали гражданку Змеющенко топить ребенка?
— С чего вы так решили?
— Вы же научили взять некрещеного…
— Я много чему учу. А если вам посоветую залезть на крышу и прыгнуть? Прыгнете?
— Тогда какой же смысл в ваших советах?
— Очень большой: совет невыполним и человек успокаивается. Известный в психиатрии метод.
— Вы знали, что Змеющенко состоит на психучете?
— Откуда же?
— Она последовала вашему совету: украла ребенка и утопила.
— За дураков не отвечаю.
— Все-таки я вас привлеку за подстрекательство к убийству, — заверил Рябинин неуверенно.
Юридические вузы, школы и академии напекли тысячи адвокатов, которые буквально рыскали по городу в поисках работы. За хорошие деньги брались развалить любое дело. Недавно присяжные оправдали под чистую человека, который облил жену бензином и сжег. Адвокаты доказали, что жена не стоила доброго слова. Как корчилась в муках погибшая, присяжные не видели — они видели в суде плачущего мужа. Его и пожалели.
— Перейдем ко второму эпизоду: вы уморили Аржанникову.
— Глупости.
— Гражданка Кулибич, вы лечили, то есть незаконно занимались частной медицинской практикой, что повлекло смерть Аржанниковой.
— Я уже вам говорила, что не лечу, а облегчаю страдания.
— И не допускали к ней врача.
— Что, силой?
— Да, психической.
Она улыбнулась своей насекомной, или несекомистой, или насекомоядной улыбкой и спросила вкрадчиво:
— А от чего умерла старушка?
— У меня еще нет акта вскрытия.
— И не будет.
— Это почему же?
— Ее похоронили.
— Без вскрытия?
— Да, сын запретил тревожить тело восьмидесятилетней женщины.
Этого Рябинин не ожидал. Производить эксгумацию трупа? Но сын может и ее запретить. Оба криминальных эпизода делались нечеткими и какими-то приблизительными.
Ираида смотрела на следователя с откровенным превосходством. Он не мог бы описать ее лицо — не запоминается. Впрочем, смог бы: черные прожигающие глаза да улыбка насекомого. Сейчас ему хотелось не так привлечь ее к уголовной ответственности, как сбить с нее спесь.
— Ираида Афанасьевна, почему все прорицатели так комично серьезны?
— Потому что их дело серьезное.
— Почему у них совсем нет скромности и свои достижения они преувеличивают до мировых? Одна из ваших, массажистка, зовется теперь профессором…
— Мне нет нужды преувеличивать.
— Почему все вы делаете вид, что владеете тайнами, которыми обычные смертные не владеют?
— Мы ими действительно владеем.
— Я тоже одной владею. Хотите узнать на прощание?
— Очень.
— Ираида Афанасьевна, вы любите деньги. Деньги придуманы для удобства, а не для счастья.
Ацетон бетонировал основание креста. Обещали триста рублей. Ранняя майская жара работе способствовала: хорошо сох цемент. Иметь дело с камнем да бетоном бомж не любил. Иное дело сосна: податлива, пахуча, глаз радует смолистой желтизной. На кладбище должно пахнуть сосной и цветами. И легонько водочкой, поскольку горе тут витает…
Ацетон отер пот и сел покурить. Невесть откуда протянутая длинная рука Коли Большого поддела сигарету из его пачки. И как бы расплачиваясь за угощение, Коля поделился:
— Баба черная по кладбищу бродит.
— Сейчас?
— Ночью.
— То-то каменную плиту над моей головой иногда потряхивает, — догадался Ацетон.
— Может, выпивает кто?
— Нет, шаги.
— И что, по-твоему, за баба?
— Ведьма.
— Тебя страх не берет?
— Я двести грамм с вечера вдену, и пущай хоть танцует над головой.
Они помолчали. Жара разговору не способствовала, только. что распустившиеся деревья тень давали какую-то сетчатую. От сохнувшего бетона шел кислый запах.
— А может, и не ведьма, — решил Коля Большой.
— На Морской улице мужик жену насмерть убил — ведьмой оказалась.
— Как же он ее расшифровал?
— Это проще щепки: ведьмы не плачут.
— Совсем?
— Хочет, а слеза не идет.
Коля Большой встал и попрощался:
— До вечера.
В конце дня встреча неминуема, поскольку Ацетон получит деньги за работу. Фестиваль обещал пройти на высоком уровне.
Но до вечера долгонько и внутри организма все может сгореть. Ацетон вынул из кармана пузырек натуральный, с этикеткой, которая уведомляла, что в нем настой боярышника. Разумеется, на спирту. Количество жидкости этикетка не сообщала, но Ацетон определил это на глаз: граммов семьдесят пять. Он зажмурился, высосал — худо текло, — вытер губы сорванными березовыми листиками, теплыми и липкими. После всей процедуры вздохнул и глаза открыл широко…
Она, черная колдунья, стояла рядом и душила его каким-то приторным запахом, более сильным, чем тройной одеколон. Бомж вскочил:
— Чего?
Колдунья молчала. А может, и не колдунья, потому что волосы под шляпкой светлели, сама шляпка чернела, темные очки закрывали половину лица, и хрен его знает, что под стеклами.
— Ну? — еще раз спросил Ацетон.
— Ты блеял?
Он не понял, чего испугался. Ее молчания, ее черных очков или того, что под ними не просматривались глаза?
— Где я блеял?
— У ограды.
Выпитый боярышник смелости капнул.
— Ну, я блеял.
— Зачем?
— Кладбище для покоя усопших, а не для траханья.
— Ты сторож?
— Живу здесь.
— Иди сюда, — приказала женщина, ступив в чужую оградку и усаживаясь на крохотную скамейку.
Ацетон послушался и сел прямо на острые штакетники заборчика. Ему было бы удобнее, сними она очки. Поэтому попробовал высмотреть что-нибудь в ее одежде: длинный френч с металлическими пуговицами, туфли на толстом каблуке. А губы-то черные и разлепляются с трудом.
— Так зачем блеял?
— Дамочка, объявления о знакомстве я не подавал и тампаксами не торгую.
— Грубишь, Ацетон.
Она знала кличку. И его осенило поздненько, потому что боярышник отбил сообразительность: дело у нее к нему кладбищенское.
— Хотите могилку вырыть?
— Нет.
— Оградку починить, крест подправить?..
— Нет.
— Гробик индивидуальный?..
— Нет, — уже зло оборвала она. — Сперва ответь, зачем блеял, тогда и заказ будет.
— Чтобы пугнуть! — разозлился и Ацетон.
— Бесплатно?
— Что «бесплатно»?
— Блеял.
Это боярышник отбил сообразительность. Не могла же эта прилично одетая дама спрашивать, бесплатно ли он блеял. И Ацетон ответил народной мудростью, сказанной к месту и ни к чему его не обязывающей:
— Бесплатный сыр только в мышеловке.
— Думаю, теперь и в мышеловках сыр платный.
— Это к чему?
— Блеять надо тоже за плату.
— Дамочка, кто же станет платить за козье блеяние?
— Я.
Ацетон помолчал. Видать, пила она что-то покруче шампанского. Или похоронила здесь родственника и теперь не в себе. На кладбищах всегда водились блаженные. Ацетон вдаваться не стал.
— Мадам, я вам бесплатно поблею.
— Мне надо пугнуть одного человека.
— Блеянием?
— Блеянием ты уже пугал.
— Пугнуть того… у изгороди?
— Нет.
Ацетон хмуро улыбался, принимая разговор за трепотню. Но женщина раскрыла сумку, достала купюру и протянула. Ацетон взял. Мама в досочку — пятьдесят долларов! Женщина предупредила:
— Аванс. Испугаешь, еще три таких дам.
— Как пугать-то?
— До смерти.
— Берите ваши деньги, дамочка, я не киллер.
— Ты не киллер, ты дурак. Тебя просят не замочить, а пугнуть покруче.
Женщина встала, и Ацетону показалось, что злой блеск ее глаз пробил черноту стекол. Она намеревалась уйти — заказ уплывал. Ацетон козлиным скачком преградил ей дорогу:
— Зачем пугать-то?
— Много будешь знать — плешь вспучит.
— Чем пугать? — поставил он вопрос правильно.
— Другой разговор…
Они вновь сели. Дамочка достала из кармана своего френча блокнот, ручку и минуты три что-то писала и рисовала. Затем этот листок долго держала перед глазами Ацетона.
— Запомни где.
— Все до заковыки.
Она спрятала блокнот, извлекла крохотный пакетик, вручила Ацетону и сказала, что надо сделать. Он удивился:
— Дамочка, детский сад…
— Возьми с собой своего приятеля, — сказала она, не обратив внимания на его удивление. — Длинный рост пригодится.
Ацетон сидел, словно упал с часовни. Пугает не страшное — пугает непонятное. Киллерское дело хуже некуда, но понятно. А тут, в сущности, за детские игрушки платили доллары. И чтобы он не сомневался в серьезности дела, дама предупредила:
— Язык держи за зубами, а то задохнешься в своем склепе.
Ирину Владимировну тянуло на дачу, но ездить одной Виталий запретил. Опасался за ее здоровье. А уже черемуха отцвела. Яблони стояли с набухшими почками: пропустить их цветение, что пропустить чудо. Жаль, что Виталий признавал чудеса только в науке и технике.
Звонил телефон. Теперь она боялась его настойчивого зова — даже днем. Трубку пришлось взять, потому что мог звонить Виталий. Голос подруги, как всегда энергичный, походил на газированную воду, кипевшую в стакане:
— Иринушка, как здоровье?
— Спасибо, все в порядке. Только ты одна и заботишься.
— Ну-ну, Виталий муж чуткий.
— Люда, не волнуйся из-за меня.
— После того случая ты у меня из головы не выходишь. А тут еще всякие слухи. В булочной услышала, в парикмахерской говорят, соседка рассказала…
— Какие слухи?
— Ерунда, а до тебя дойдет, ты же сразу за сердце схватишься. Решила предупредить, чтобы ты пропустила их мимо ушей.
— Да какие слухи-то?
— Женщина заплатила колдунье большие деньги, чтобы та вызвала дух умершего мужа. Дух появился. А колдунья то ли заболела, то ли забыла свои рецепты, но вернуть дух обратно в загробный мир не может. Он и остался на земле.
— У жены?
— Говорят, ходит ночью по квартирам, женщин пугает. Иринушка, услышишь эту глупость — внимания не обращай. Пока, на работу бегу.