— Вот именно, а берут бейсбольную биту.
— И почему же? — не сдавался криминалист.
— Носят американские магазины русские названия?
— Вряд ли.
— А пойдите на наш главный проспект: на всех вывесках английские буквы.
Криминалист глянул на майора, требуя поддержки — он не понимал следователя прокуратуры. Леденцов деланно улыбнулся: мол, понял, но объяснять не стану. Не выдержал судмедэксперт и на правах ровесника следователя вмешался:
— При чем тут американские магазины?
— Мы перенимаем все американское: еду, одежду, напитки, искусство… А чем в американских фильмах бандиты убивают? Бейсбольными битами. А вы говорите, скалка… Наш отечественный подонок хочет быть модненьким.
Они бы еще поговорили, но на безлюдном кладбище сложилась мини-толпа. Слух о трупе добежал до церквушки, где всегда был народ. Теперь он перетек сюда.
Рябинина давно удивляло трепетное внимание людей ко всякой гадости: криминалу, проституткам, сплетням об артистах, монстрам, извращенцам… Любопытство, пресность собственной жизни, необычность увиденного?.. В конце концов он пришел к выводу, что в основе влечения к плохому лежит подсознательное удовлетворение: ага, есть ситуации тяжелее моей и есть люди хуже меня. Может быть, даже чувство превосходства.
Майор привел бомжа, которого Рябинин помнил. Что-то в этом худеньком мужичке изменилось. Лицо поглупело, и казалось, что его опалило сильное пламя; не только лицо, но прошлось и по лысине, сделав ее тоже красной.
— Свидетель, видел избиение, — сообщил Леденцов.
— Не видел, — сипло возразил Ацетон.
— Сам же сказал, что находился рядом…
— Слышал.
— Что слышали? — потребовал Рябинин.
— Один спрашивал: «Где могила?» Второй отвечал: «Не скажу». А потом мне, как по ушам: хряк-хряк-хряк…
— Что дальше?
— Ушел я в другом направлении.
— Что, по-вашему, между ними было?
— Один другого метелил.
Ацетон даже изложил свою версию: мужик с рыжей бородой метелил Алхимика, поскольку вечером искал его. Рябинин с версией согласился.
Неожиданно и ниоткуда заморосил дождик, бескапельный, словно оседал туман. Мертвое тело накрыли полиэтиленовой пленкой. Рябинин отошел под ель, росшую за оградой, но распростертую над куском кладбища. Под ель встал и Леденцов.
— Протокол дописали, Сергей Георгиевич?
— Что там писать, когда и так все ясно.
— Неужели?
— Осталось только арестовать. Догадался, кого?
— Ноздрю?
— Да, наклеил бороду да приделал нос, чтобы скрыть ноздри.
— По носу я и догадался. Но все остальное в тумане: зачем Ноздре убивать Аржанникова, где осмий, кто убил Лузгину?..
Мелкий дождь, на свободном пространстве почти неощутимый, осел на еловые ветки и падал редкими тяжелыми каплями, как крыша протекала.
— Боря, Ноздря убил Аржанникова, потому что тот не показал могилы матери.
— А зачем ему это?
— Осмий там, в могиле.
Майор был не из тех, кто съедал любую информацию. Он думал и наверняка к чему-то пришел, но себя перепроверил:
— Хотите сказать, что Аржанников спрятал осмий в могилу?
— Спрятал в гроб матери перед похоронами.
— Ноздря мог найти могилу по фамилии…
— У нее другая фамилия, а светиться в конторе он не решился.
Приехала труповозка. Они вышли из-под ели, где продолжало капать, хотя никакого дождика уже не было. Рябинин подумал, что для него посещение кладбища — что выезд за город: вот под елкой постоял, цветы увидел…
— Сергей Георгиевич, получается, преступление раскрыто?
— Боря, версия, как и уравнение, должна удовлетворять всем значениям. А я, например, не знаю, кто и за что убил Лузгину.
— Спишем на естественную смерть.
— Ага, и мать Аржанникова спишем на естественную. Не многовато ли: три трупа?
— Сергей Георгиевич, больше их не будет.
— Уверен?
— А что?
— Боря, последи за Эльгой, беспокоюсь я за нее.
После похорон Аржанникова поминок не было. Устраивать их в лаборатории сочли неудобным — убитого подозревали в краже осмия: прокуратура намеревалась эксгумировать труп его матери. А родственников у Игоря не осталось.
После кладбища Эльга ускользнула от сотрудников и в институт сразу не поехала. Она шла по улице и ей казалось, что в городе так же пусто, как в ее душе.
Лузгина на несколько дней услали в командировку. Игорь, которого она ласково презирала, оказалось, в ее жизни занимал какое-то место. И теперь вокруг стало пустовато, словно разрядился воздух. Укол совести…
Ей казалось, что она каким-то образом повинна в смерти Игоря. Но каким? Хотелось найти истоки этой вины и успокоиться; она нашла, не успокоившись, — виновата в том, что скрыла от следователя просьбу Ираиды украсть осмий. Сказав, возможно, спасла бы Игоря.
И не с кем посоветоваться. Был бы Виталий Витальевич…
Эльгу тянули за рубеж не политические мотивы и не тамошняя комфортность — она не любила российских мужчин. Да мужчин и не было — сплошные мужики. Работают спустя рукава, пьют, без мата не говорят, неряшливы, воспитанием детей не занимаются, за женщинами ухаживать не умеют. Замужние подруги не могли похвастаться семейным счастьем, и что удивляло, они никогда не говорили о любви. До замужества — любовь, после замужества — семейная жизни.
Нет, один мужчина в мире есть, но он в командировке. Она дождется его. Потом переждет его тоску по жене, потому что жена — это прошлое. А прошлое необратимо.
Эльга не поняла, осознанно ли стремилась сюда или ноги бездумно принесли… Кафе, где она была с Лузгиным.
Она вошла так, словно надеялась увидеть Виталия Витальевича. Сегодня народу собралось больше. Из-за чашки кофе не стоило садиться за столик, но бар отсутствовал. Нет, стоило: она хотела ощутить то волшебное состояние, которое пережила здесь с Лузгиным. Один свободный столик нашелся. Она села и заказала чашку кофе. В одиночестве Эльга пробыла несколько секунд: напротив опустился парень с тяжелым лицом и тяжелым взглядом. Заказывал он долго: мясо, водку, пиво…
Эльга смотрела на пустые подсвечники, в которых зажигать свечи запрещали пожарные. В этом кафе они с Лузгиным ели салат из крабов и свиной лангет.
Принесли заказы.
— Ну, будем знакомиться? — предложил парень.
— Не будем.
— И компанию мне не составишь?
— Не составлю.
На свою удачу она увидела, как освободился именно тот столик, где они сидели с Виталием Витальевичем. Эльга вскочила, подошла к официанту и попросила разрешения пересесть за него. Официант кивнул. Она вернулась, чтобы взять сумочку и кофе.
— Дерьма-пирога, — попрощался с ней парень, ухмыльнувшись не только губами, а и широкими ноздрями.
Эльга села за пустой столик и принялась за кофе.
Она подождет. Сорок дней кончаются. Лузгин наверняка срок продлит, может быть, до года. Но она подождет. Потому что его жена ушла в прошлое. То, что было давно, то было давно; то, что было очень давно, того не было.
Кофе сегодня необычное — голова закружилась. От похорон, от мыслей, от волнения. Эльга поскорее допила чашку и хотела уходить, но вышли музыканты — будут играть Гайдна. Нельзя уходить, да и не хотелось…
Она вспомнила, что Лузгин упоминал женщину, которая у. него якобы есть. Врунишка. Она эту соперницу высветила бы интуицией, как радар засекает вражеский самолет. Если и была женщина, то давно. То, что было давно, то было давно; то, что было очень давно, того не было.
Оркестрик заиграл. Но что? Это не Гайдн, это блатная «Мурка». Эльга подозвала официанта:
— Почему они играют блатные песни?
— Они играют «Лунный свет» Дебюсси.
Эльга до рези распахнула глаза — музыканты приплясывали. Или шатались? И подсвечники шатаются. Смешное кофе. От смеха ноги не держат. От этого дурацкого смеха даже затошнило и все кафе завертелось. Эльга глянула на того парня, от которого она пересела, — у него вместо растопыренного носа рос хобот…
Она попробовала встать. Ноги подогнулись. Чтобы удержаться, Эльга схватилась за сумочку…
Сперва тело вновь осело на стул, а затем плотный туман стукнул в голову с такой силой, что Эльга свалилась на пол, словно ее ударили в темечко.
Она не поняла, что с ней, сколько прошло времени, где она и очнулась ли. Топчан, покрытый белой простыней, на котором она лежит. Над ней склонились двое: мужчина в милицейской форме и женщина в белом халате.
— Говорить можете? — спросила женщина.
— Да. — И Эльга села. — Где я?
— В вытрезвителе.
— Что со мной?
— Многовато приняла наркоты, — усмехнулся милиционер.
— Я вообще не принимала.
— Анализ крови показал.
Эльга спустила ноги на пол и сделала рывок, намереваясь встать. Милиционер удивился:
— Куда?
— Домой.
— Нет, гражданка, не домой, а в ИВС.
— Что такое ИВС?
— Изолятор временного содержания.
— Изолятор… Это больница?
— Это камера для заключенного. Тюрьма, короче.
Видимо, Эльгино лицо так исказилось, что женщина в белом халате бросила скороговоркой:
— Девушка, успокойся, говори правду, и там разберутся.
— Какую говорить правду?
Милиционер встал, посчитав разговор оконченным, и чтобы подтвердить это, да и правду обозначить, сказал резко:
— В твой сумочке обнаружен героин и психотропы.
Рябинин вызвал в качестве свидетеля девицу, ехавшую в автомобиле со знакомым, который сбил человека. Девица по повестке не явилась. Следователь задумался: нет, не над тем, что не пришла — дело обычное, — а над своим возрастом. Все чаще он упирался в собственное непонимание — себя, разговорных выражений, людских поступков…
Девица ехала в автомобиле «ягуар ХК8». Что за машина, откуда, чья? Гоночная, что ли? Почему милицейское дело передали в прокуратуру — из-за редкой марки автомобиля? И кстати, что такое платок бандана? И уж совсем поставила в тупик официальная бумага, которая пришла вместо свидетельницы. Рябинин перечитал еще раз, третий: «… нет возможности явиться в прокуратуру, поскольку она будет пробоваться на участие в международном компьютерном ток-шоу пользователей глобальной сети элитного ин-тернет-мега-клуба». Во!