— Куда? — воспротивился Лузгин.
— На Липовый бульвар, семнадцать.
В машине Лузгин не вытерпел:
— Может быть, все-таки…
— Сейчас приедем, Виталий Витальевич, — перебил Рябинин.
Двухэтажный старинный дом был тих и приземист. Толстенная липа, наверное, постарше дома, прикрывала его кроной, словно облокотилась на крышу. В дом вела парадная лестница, но сбоку имелся еще один скромный вход. Доска из нержавейки объявляла:
«ИЧП «Ритуал».
— Что такое ИЧП? — спросил Лузгин, далекий от главного потока жизни.
— Индивидуально-частное предприятие, — объяснил Рябинин.
Но вход в индивидуально-частное предприятие загораживал молодец в камуфляжке. Рябинин показал удостоверение, майор тоже было полез за своим, но передумал.
— Хозяйка не принимает, — с некоторым самодовольством сообщил охранник.
— Какая хозяйка?
— Директор.
— Молодой человек, вы, вероятно, не поняли — я следователь прокуратуры.
— А я — мент в чине майора, — добавил Леденцов.
— Да хоть генерал. Это частное предприятие, и приказано сегодня никого не пускать.
Видимо, один только Лузгин способен был подчиниться, отчего запереминался. У Рябинина запотели очки, он стал их протирать. Леденцов спросил у Оладько:
— Капитан, почему постовых не хватает?
— Потому что вроде этого отъели морды и стоят без дела.
— Кто отъел морды? — спросил охранник, распрямляясь.
— Ему выгоднее охранять частный капитал, чем государство, — вклинился Рябинин.
— Хотя бы законы почитал, — заметил Оладько.
— Зачем ему законы, когда он каратист? — объяснил майор.
— Козел он, а не каратист, — заключил разговор Оладько.
— Кто козел? — Охранник высвободил руки из-за спины.
Что произошло дальше, Рябинин толком не понял. Как удалось капитану Оладько, бывшему позади всех, мгновенно подцепить своей длинной ногой лодыжку охранника? Тот только что стоял — и уже сидит на ступеньках, уставившись в портфель следователя, который оказался как раз на уровне его глаз.
Они так и прошли гуськом мимо него, сидящего…
В небольшом аккуратном кабинетике никого не было. Нет, было: женщина чуть ли не по пояс просунула туловище в сейф. Услышав шаги, она обернулась, захлопнула сейф и села за стол. И замерла, как сфинкс, высеченный из мрачного камня.
Лицо прикрыто черной надвинутой шляпой, из-под которой серо-каштановые волосы едва проступали. Темные очки, прямо-таки иллюминаторных размеров, не смогли закрыть лишь носа и губ. Не то длинный пиджак цвета слегка просветленной сажи, не то комбинезон прятал ее тело.
— В чем дело, господа? — спросила она не совсем уверенно, зная, что нужно господам.
— Вы директор «Ритуала»?
— Да.
— Хороните усопших?
— Хороним.
— Виталий Витальевич, — обратился Рябинин к Лузгину, — работники этой организации бросили тело вашей жены на Троицкое кладбище.
— Зачем же вы это сделали? — тихо спросил Лузгин.
— Рыночные отношения, — объяснил за нее Оладько.
Рябинин разглядывал стол. Беспорядок на нем, да и торчавшие из сейфа бумаги указывали на поспешные сборы. Следователя одолело раздражение. Голосом, скорее присущим скрипу старой пружины, чем ему, он спросил Лузгина:
— И эту женщину вы любили?
— Эту женщину я вижу впервые, — огрызнулся Лузгин.
Рябинин глянул на майора. Тот стремительно обогнул стол и сорвал с головы директорши шляпку, очки и парик, тем более что они были хитро сочленены в единый комплекс. Желтоватые кудряшки рассыпались по лбу.
— Людмила… — прошептал Лузгин.
Щадить… Но времени для пощады не осталось, да и понятие «истина» таких слов, как «пощада», не признает — истина не гуманна.
— Виталий Витальевич, она организовала убийство вашей жены и убийство Аржанникова.
Директорша встала, двинулась бочком вдоль стены и пропала в ней, в стене. Майор предупредил:
— Сбежит, там есть запасной выход.
— А мы догоним, — заверил следователь.
Майор опечатал помещение, поскольку никого в нем не было — даже охранник испарился. К вечеру Рябинин приедет сюда с понятыми и санкцией на обыск.
— Подбросьте меня домой, — сказал Лузгин; он, видимо, ехать в лабораторию был не в силах.
— Виталий Витальевич, заскочим еще в одно место…
… Майор выключил приемник — приехали. Они вышли. Дом, поделенный на мелкие конторы, неказистые службы и крохотные офисы походили на студенческое общежитие. У стенда с объявлениями они задержались, разминая ноги. Длинный Оладько вычитал где-то наверху:
— Послушайте. «Молодой человек оказывает интимные услуги за харчи».
Но Рябинин поторопил. Они двинулись по коридорам мимо вывесок маникюрш, парикмахеров, визажистов и массажистов. Пока не уперлись в черную дверь. Рябинин постучал. Никто не отозвался. Он трижды стукнул, с каждым разом усиливая силу удара. Тишина. Рябинин не вытерпел:
— Ломайте!
Оладько саданул ногой с разбега, и дверь провалилась, повиснув на каком-то одном шурупчике. Они вошли.
Черный блеск может ослепить? Горела люстра из трех ламп, зажатых углистыми палочками, как паучьими лапками. Обожженное и отполированное дерево делало стены антрацитными…
По комнате металась темная фигура, бегая от ящиков стола к сейфу. Увидев сорванную дверь и вошедших людей, она вроде бы успокоилась и села за стол.
— Кто это? — спросил Лузгин.
— Колдунья Ираида, — усмехнулся Рябинин.
За столом сидела старуха. Из-под черной косынки выбилась седая прядь. Серая кожа лица в бугорках и морщинках. Тело закутано в темную ткань. Взгляд же вобрал всю черноту кабинета — зрачки слились с темным цветом радужки.
— И эту женщину вы любили, — сказал Рябинин.
— Не говорите чепухи! — устало, но зло отозвался Лузгин.
Но Леденцов повторил свой маневр, от которого колдунья опять не успела защититься: он сдернул повязку вместе с приклеенной седой прядью. Желто-прокуренные кудряшки рассыпались по голове, как испачканные цветочные бутоны.
— Людмила… — в который раз на дню опешил Лузгин.
— Ираида Афанасьевна Кулибич, — поправил следователь.
— Ничего не понимаю…
— До обеда референт в бизнес-центре, после обеда директор коммерческого предприятия ритуальных услуг, вечером — известная колдунья Ираида, — объявил Рябинин.
— Ничего не понимаю, — повторил Лузгин.
Они поняли, чего не понимал Лузгин, у которого жизнь забрала двух женщин. Пьют ли ученые? Ему бы сейчас вдеть стакан водки. И Рябинин инстинктивно положил руку на плечо ученого. Кто-то сказал, что в беде слабые натуры спиваются, сильные — стреляются. Нет, ему бы сейчас поплакать, но лицо Лузгина казалось даже усохшим. Лицу и телу может быть больно, но они не умеют плакать — плачет душа.
— Что вам надо? — с хриплой яростью спросила колдунья.
— Гражданка Кулибич, вы арестованы, — сообщил Рябинин.
— За что?
— Минимум за подстрекательство к трем убийствам.
Оперативники защелкнули наручники. Ираида вдруг утратила всю свою грозность и даже чернота глаз просветлела. Голосом неузнаваемым, женским и жалобным она крикнула:
— Виталий, любимый!..
Потому что у каждого своя истина.
Асфальтированный двор РУВД Центрального района делился как бы на две половины: деловую и бездельную. На деловой стояли машины, водили задержанных, ругались пьяные, топтались омоновцы. На бездельной и тихой, под тополями белели скамейки. На одной сидел Лузгин и внимательно смотрел в одну точку.
В бугорок, похожий на мини-вулкан. Асфальт вспучило. Чем? Не водой и не землей — с непомерной силой лез тополек. Откуда она у него? От жажды жизни. Эта жажда кругом — Лузгин вдруг обнаружил, что скамейки совсем не белые, а усыпаны тополиным пухом. Он встал, отряхиваясь. Майор обещал через полчасика…
Эльга появилась из здания, щурясь от свободного солнца. Лузгин подошел, не зная — что сказать, он знал, — что сделать. Пожать руку, погладить по щеке, обнять?..
Она положила голову ему на плечо и заплакала. Гордая Эльга… Посреди милицейского двора плакала женщина.
Привыкшие ко всему милиционеры не обращали внимания. Лузгин обнял ее, подвел к скамейке и посадил на тополиный пух, бегающий от ветерка, как живой.
— Двое суток в камере, — всхлипнула Эльга.
— Я виноват…
— Почему вы?
— Из-за меня эта женщина шла на все.
Эльгу не заинтересовала ни женщина, ни детали, ни подброшенные ей наркотики. Она так и не сняла голову с его плеча, прижавшись к нему всем телом. И Лузгину ничего не оставалось, как держать руку на ее плече. Они сидели так долго, что рука затекла и пришлось сместить ее на талию.
— Виталий Витальевич, я хотела от жизни взять все…
Эльга, кто хочет от жизни взять все, тот, как правило, не знает, что от нее брать.
— Я знала.
— Что же?
— Вашу любовь.
Она глянула на него мокрыми глазами, зелеными, но без обычной искры и как бы слегка притуманенными. Волосы по-прежнему были светлы, но без лимонного отлива. Тело оставалось статным, но возникало впечатление, что оно готово преломиться. Или девичья голова на его плече гнула Эльгину спину?
— Опять хочешь объясниться в любви? — спросил Лузгин.
— Виталий Витальевич, по-настоящему я еще не объяснилась…
— Эльга, а ты чувствуешь бессмысленность этого выражения?
— В книгах, в кино…
— Во-первых, объяснить любовь словами невозможно; во-вторых, любовь в объяснении не нуждается — она видна.
— А любовь неразделенная?
— Прекрасное изобретение природы. Представь, вся любовь была бы разделенной. Знакомились, женились и размножались. Но чувства, ревность, драмы, коллизии и даже убийства — от любви неразделенной. Искусство держится на любви неразделенной.
— Виталий Витальевич, тогда я вас убью, — с легким смехом Эльга смахнула слезы со щек.
— Подожди, — засмеялся и он.
Асфальтовый вулканчик, который вздымался жизнелюбивым ростком, пропал — его замело тополиным пухом. По двору побежали мимолетные тени. Лузгин глянул в небо, акварельно-синее. Ни тучки. Откуда же тени? Городской пейзаж: ветер рвал дым из труб ТЭЦ на куски, которые застили землю. Существует ли жизнь без теней? Почему Эльга не понимает, что он сейчас душевно болен? Нет, понимает, потому что спохватилась: