— Угощаешь, что ли? — удивился тот.
— Ну.
— Чего-нибудь надо?
— Надо.
— Тогда ошибся адресом: я тут винтик.
— Без винтика маховик не вертится. Да у меня пустяк.
Они принялись за пиво. Даже на темной зелени халата его нового знакомого выделялись темные пятна и грязнокрасные полосы. Никакой рубашки под халатом не просматривалось. Руки наверняка не мыты пару дней. Взгляд парня ни на чем не задерживался, впрочем, банка подаренного пива его зацепила. И Аржанников предположил:
— Ты здесь дворник?
— Медработник.
— С образованием?
— Отчислен со второго курса медицинского.
— Все-таки… специалист.
— Учусь снимать скальпы, пилить черепа, зашивать, одевать трупы.
— Хирург?
— Санитар морга.
— Хорошо, — обрадовался Игорь.
— Тогда пошли.
— Куда?
— В прозекторскую, там сейчас никого нет, кроме кадавров.
— Каких кадавров?
— Мертвое тело, по-латыни.
Коридорами они прошли в зал, белый от кафеля стен, от кафельных топчанов, от высоких светопропускающих окон… Аржанников врос в порог: на кафельных топчанах лежали трупы. На каждом по одному. Кадавры. Санитар спросил:
— Испугался?
— Неприятно.
— Представляешь, совсем недавно варили головы.
— Кто варил?
— Был приказ судмедэкспертам, для сохранения неопознанных трупов вываривали головы. Каков уровень технологии, а? Сидят мужики и варят головы.
Аржанников не мог сделать лишнего шага. Кровавые лица, вывернутые ноги, вздутые животы, скрюченные руки, зеленая кожа, адские улыбки… И запах какого-то сладкого препарата, гнили и мяса. Санитар показал на труп женщины:
— У нее на половых губах выколото имя мужчины. Хочешь глянуть?
— Нет-нет.
— Тут, брат, происходят случаи из самой крутой фантастики. Приходит отморозок с просьбой: дай ухо от покойника.
— От чьего… покойника?
— Да хоть от чьего. От любого.
— Зачем ему ухо?
— Доказать своему шефу, что он крутой. Тебе, случаем, не член нужен?
Аржанников мотнул головой: он забыл, что ему здесь нужно. Ему всегда казалось, что морг священен, как мавзолей. Он судил по торжественности похорон, музыке, цветам, скорбным лицам… Санитар сказал впопад:
— Морг — это фильм ужасов. Эти ребята все подобраны с улиц, поэтому что я хочу, то с ними и делаю.
Подтверждая эту мысль, санитар подошел к одному трупу, подтянул его так, чтобы голова провисла на край лежака— и, размахнувшись, трижды двинул кулаком по лицу. Слабо хрустнули кости. Оставив голову провисать, объяснил:
— Пусть затекает.
Затем подошел к следующему трупу и проделал аналогичную экзекуцию. И к третьему, и к четвертому… Аржанникова затошнило. Он сделал шаг назад, намереваясь припустить из морга. Но санитар остановил рассудочным голосом:
— Думаешь, я спятил?
Игорь не только думал, что санитар сумасшедший, но и хотел сбегать за милицией. Да и вид санитара говорил о ненормальности: лицо бурое, дыхание тяжелое, и как только Аржанников заметил теперь, у санитара не было носа; вернее, он имелся, но как бы состоял из одних вздернутых ноздрей. Игорю почудилось дикое: санитар сейчас его схватит, бросит на топчан, заломит голову, хряснет кулаком по лицу. Но тот свое сумасшествие объяснил:
— Бизнес.
— Для покойников? — не понял Игорь.
— Для меня.
— В чем же?
— Родственники отказываются делать туалеты трупу. Мол, чистенький был. А я поработаю, к утру сукровица натечет. Труп обезображен. Родственники вынуждены мне платить за туалет трупа. Короче, рынок.
Санитар начал рассказывать истории: про оживление покойника, о краже трупа, о бутылке спирта с эмбрионом, о спекуляции гробами… Игорь задумался: умирать, конечно, придется, но нельзя ли без морга, как-нибудь прямо туда, куда надо?
— Ну, в чем твоя проблема? — спросил санитар.
От всего увиденного и от понимания того, что его просьба мало чем отличается от бизнеса санитара, Игорь заговорил сбивчиво, больше напирая на обещаемую полсотню. Полсотню санитар понял, а остальное…
— Помыть покойника, и что?
— Воду вот в эту бутылочку.
— На хрена?
— Мне.
— Зачем она тебе?
— Для науки, для ядерно-магнитного резонанса.
— A-а, хотите путем атома душу найти? — догадался санитар, отчего его ноздри и вовсе олошадели. — А какого трупа?
— Любого.
— Тогда с промежности дамы, у которой выколото слово.
— Нет!
— Да мне все равно…
Аржанников отвернулся и все свои концентрические бороздки вокруг глаз собрал так, что веки прикрылись. Поплескав воду — похоже на ногу крайнего покойника, — санитар передал бутылку, взял деньги и порекомендовал:
— Если для научных целей потребуется голова, то заходи. Но уже с баксами.
— Почему с баксами?
— Голова же с мозгами. И передавай привет.
— Кому? — удивился Игорь.
— Ираиде, — санитар хихикнул одними ноздрями.
Сегодня Ацетону повезло сказочно. В могильной загородке нашел полиэтиленовый мешок, в котором были: один помидор, два яйца вкрутую, кусок вареной колбасы и, главное, початая, без ста граммов, бутылка «Столичной». То ли забыли, что ли, покойнику оставили для пропитания.
Ацетон, как пес с краденым мясом, понесся меж могил. Употребить находку следовало с умом — в тишине и без свидетелей. Лучше опуститься в склеп, где тише не бывает.
Гранитные полированные кресты играли солнышком. Свежевыкрашенные оградки тоже блестели. Распушились березы — здесь их обламывать стеснялись. Пахло землей, весенней, не затоптанной. И тишина особая, кладбищенская — тишина уже иного мира.
Лезть в сумрак склепа не хотелось.
Было у Ацетона любимое местечко. В старых захоронениях, среди заброшенных могил с косыми или упавшими крестами. Кусок неиспользованной земли примыкал к изгороди, на которой уже открывался пустырь. Упомянутый клочок, два метра на два, занавесил малинник, безнадзорно проникший на территорию кладбища. Травка там короткая и мягкая, кочковатая, как пружины старого дивана.
Ацетон подошел скованно — его заповедное место заняли. Он притаился за просевшим каменным надгробием. В малиннике шумно дышали, но молчали. Ага, женщина стонала. Опять та парочка. Повадились трахаться на кладбище.
— Блин, в натуре, — буркнул Ацетон.
В склеп лезть не хотелось еще по одной причине: туда могли заглянуть землекопы. Например, Коля Большой. Тогда водкой пришлось бы делиться. Ацетон злобно глянул на малинник — надо показать этой парочке, чьи шишки в лесу. Дать ему в дыню, а ей по заднице. А если мужик лось здоровенный? Швырнуть в них каменюгу? Или позвать Колю Большого.
— Кучеряво трахаются, — шепотом решил Ацетон.
Парочка затихла. Видать, устали. Бомж прислушался. Что дальше? Ага, разговор вполголоса.
— Ну? — спросила она.
— Не могу, — голос мужчины был невнятен, словно путался в прутьях малинника.
— Мы же решили, милый…
— У психологов есть понятие «синдром опустевшего гнезда». Когда человека бросают.
— А мое опустевшее гнездо? — Ее голос взвился над оградой.
— Бросить ее не хватает сил.
— Разве она малолетка? Была замужем.
— Муж умер.
— Разве у вас есть дети?
— Дочь взрослая.
— Тогда что же тебя держит — любовь?
— Совесть.
— Ах, совесть. А на меня твоей совести не хватает? — Голос женщины разгорячался не по-кладбищенски.
— У нее больное сердце.
— Твое присутствие его не вылечит.
— Подожди немного.
— Запомни, ты мой и больше ничей!
Разговор неинтересен, как надмогильная речь. Спугнуть их, к хренам собачьим…
Бомж достал помидор, крупный, переспелый, сочноволокнистый. Положив на свою лысину, ударом кулака Ацентон его расплющил. Мутно-розовый сок побежал двумя потеками по щекам, а помидор, ставший плоским, сполз на лоб, как раздавленная красная тварь. Раздвинув еще малолистные стебли малинника, он просунулся ближе к парочке, распахнул рот до ушей и вывалил язык до безобразного предела. Сейчас они обалдеют…
Он не понял, парочка лежит или сидит, одета или раздета, женщина на нем или мужчина на ней… Парочка, дерьма ей досыта, бомжа не замечала. Ацетон набрал воздуху и проблеял на все кладбище:
— Бэ-э-э-э!
Женщина вскрикнула. Ацетон пошел прочь спокойно, даже шага не убыстрив — не побегут же они за ним голышом. Главное, в склепе есть стакан, а за кустами пришлось бы сосать из горла.
Он спустился под землю, старым ватником отер следы помидора, выпил и закусил, как нормальный белый человек. Хотел уже было задвинуть плиту и вздремнуть…
Коля Большой заглянул в склеп:
— Ацетон, козу не видел?
— Какую козу?
— Которая блеет.
— Пусть блеет, — зевнул бомж.
— Наверное, бабка, рожа пенсионная, где-то пасет. Директор приказал выгнать.
— Коза ушла.
— Видел, что ли?
— Ага, оделась и ушла.
— Кто оделась?
— Коза, и ушла вместе с ним.
— С кем с ним?
— С козлом.
Поскольку двери в кабинет Лузгина отсутствовали, то нужно либо входить, либо проходить мимо. Эльгу ни одно из этих положений не устраивало, поэтому она стояла, прижавшись к стене в странной позе, словно готовилась к прыжку. Впрочем, прыжок не вышел бы по той причине, что правая рука держала чашку с кофе. Левая же с пугливой — или брезгливой? — силой прижимала карман сарафана. Лето, лучшего доказательства не требовалось. Сарафан белехонький, но в частых местах как бы отпечатались веточки, сучочки, неровная кора… Живая березка.
Она дрожала, потому что Лузгин сидел за столом будто изваяние. Утекал момент, стыло кофе… Могла войти, но ей требовалась спонтанность. Она, спонтанность, пришла откуда-то из недр лаборатории — Лузгина звали к телефону.
Виталий Витальевич вышел и наткнулся, как напоролся, на секретаршу. Эльга ойкнула. По всем законам гидродинамики кофе из чашки должно бы плеснуться на грудь Лузгина. Но, похоже, кофе подчинялось другим законам, потому что черно-блесткая поверхность чашки лишь качнулась; зато другая жидкость в бутылочке из-под кетчупа вопреки всем законам метнулась из горлышка и тонкой струей прыснула в широкий галстук. Лузгин стряхнул капли, поморщился и пошел — он спешил к телефону.