— Заброшенный, говорите, стадион? Несомненно это то самое место, — снова загадочно пробормотал Степанов и приказал шоферу: — Семеныч, поехали на Заморенова… Семеныч, здесь останови, — сказал он, когда они поравнялись с Киноцентром. — Нас не жди. Поезжай в отдел. Мы, судя по всему, задержимся надолго.
— Максимыч, нехорошая эта история, со второй Джокондой. Пахнет чертовщиной, — неодобрительно покачал головой пожилой водитель, связанный с полковником многолетней боевой дружбой. — Не лучше ли мне пойти с вами? Не знаю, как лейтенант, а я все же крещеный.
— Тут, Семеныч, совсем иное. Из другой, можно сказать, сферы. Так что мы обойдемся своими силами, — промолвил Степанов. — Лейтенант, прихватите с собой портрет. Сегодня мы, если повезет, вернем его хозяевам.
По-прежнему ничего не понимая, Телков выбрался из машины и, открыв первую дверцу, взял Джоконду.
Впереди, на правой стороне улицы начиналась решетчатая ограда стадиона, а чуть подальше, за стволами деревьев виднелись его металлические ворота. Возле них как раз в этот момент мелькнула неясная фигура и прошмыгнула на стадион.
— Товарищ полковник, это Душкин! — заволновался Телков. — И он с собой пронес что-то плоское прямоугольное, похожее на это, — он показал упаковку с Джокондой.
— Ну, что ж, подходящий случай проверить ваше зрение, лейтенант, — то ли в шутку, то ли всерьез бросил Степанов.
Они энергично пересекли улицу и через распахнутую калитку вошли на стадион. За воротами полковник вдруг остановился сам и придержал Телкова за локоть. А затем он повертел головой, высматривая что-то, и озабоченно пробурчал:
— Где он, этот чертов вход?
«Видать, мой шеф перетрудился. Попал в штопор», — пронеслось в голове у Телкова. Спрятав улыбку, лейтенант деликатно пояснил:
— Товарищ полковник, вы уже на стадионе. Вот он, вход, за вашей спиной.
— Ты прав, сынок. Мы переступили черту. Может, потом над нами будут потешаться, но мы все равно пойдем вперед, — ответил шеф в своем сегодняшнем чудном духе и решительно двинулся в глубь стадиона.
Пройдя мимо деревянных раздевалок, они подошли к той самой беговой дорожке, выложенной из непонятных плиток, которые от старости уже кое-где разошлись, а где-то и вздыбились, словно льды. За дорожкой простиралось плешивое футбольное поле. В центре поля, откуда начиналась игра, носом к носу топтались Маркизов и Душкин. Бывшие спортсмены боролись за прямоугольный предмет, завернутый в мешковину. (Несомненно это был портрет Струйской.) Каждый тянул его к себе, пиная соперника ногами. Душкин, невзирая на жару, зачем-то напялил шерстяную лыжную шапочку и толстую спортивную куртку и потому был неуклюж. Но он упорно держался за свою добычу, мотаясь вместе с ней из стороны в сторону. Бойцы с головой ушли в поединок, ничего не слыша, никого не видя, ни дать ни взять, раззадорившиеся петухи. Подходи и бери их голыми руками. Только раньше времени не спугни.
«Сейчас мы свалимся на головы преступников, точно с ясного неба. То-то они будут изумлены», — с удовольствием подумал Телков, переходя на бесшумный кошачий шаг.
Но все испортил… нет, не он, еще незрелый опер, а сам полковник Степанов. Шеф закричал, ну прямо как милиционер-новичок:
— Милиция! Всем оставаться на местах!
И произошло то, что и следовало ожидать при такой легкомысленной промашке. Маркизов оставил портрет в руках у Душкина и помчался в дальний правый угол поля, точно собирался пробить корнер. А Душкин, не расставаясь с портретом, устремился к левой штанге футбольных ворот, как бы намеревался отбить мяч, посланный Маркизовым.
— Мне кого преследовать, товарищ полковник? — сердито спросил Телков, всем видом давая понять, что возмущен действиями своего начальника.
— Маркизов никуда не денется. Сейчас нам нужен Душкин, — ответил Степанов, не обращая внимания на скрытый протест подчиненного. — За мной! В погоню за Душкиным! — И, подавая личный командирский пример, пустился вдогонку за преступником.
А тот, миновав ворота, выбежал за кромку поля и, развернувшись влево, на миг замер на месте, слегка пригнувшись и напружинив ноги. Такую позу принимают бегуны и прыгуны на стартовой отметке. Впереди перед Душкиным и впрямь когда-то лежала яма для прыжков в длину, ее Телков видел в первое посещение стадиона. Вернее, то, что осталось от ямы, полузасыпанное, заросшее сорной травой, усеянное окурками и банками из-под пепси и пива. Но Душкин, видно спятив, начал разбег по стертой дорожке. Вместе с портретом.
— Сынок! Следующим прыгаешь ты! — послышался за спиной голос слегка приотставшего шефа.
Пробежав часть дорожки, Душкин оттолкнулся правой ногой от грунта, взвился в воздух, пролетел по дуге несколько метров, и, опустившись, оттолкнулся левой, снова взлетел вверх… Но при этом произошла вот какая фиговина: оттолкнувшись левой, он изменил курс — скакнул куда-то вправо, повернув на девяносто градусов к линии разбега, и… исчез.
— Малыш, ты понял? Главное — этот поворот, — сказал Степанов, когда они подбежали к воображаемой линии старта. — Вперед, сынок, за ним! А там действуй по обстоятельствам.
— Товарищ полковник, подержите. — Лейтенант протянул портрет.
— Возьми, дружок, его с собой. Он нужен там, ну, с богом! — И Сергей Максимович по-отечески подтолкнул Телкова в спину.
— А где «там»? — спохватился лейтенант, уже разбегаясь, как его учили в детской спортивной школе.
— «Там» — это… — вот и все, что успело уловить его ухо, он уже оттолкнулся левой ногой, повторяя маневр Душкина с разворотом вправо.
Телков влетел в пустоту, где не было ничего — ни цвета, ни звука, только серый неприглядный туман. Он миновал вершину дуги и заскользил вниз, приземляясь на правую ногу. Теперь оставался последний, завершающий толчок — потому-то этот прыжок и называется тройным. Но чутье подсказало оперу, что под ним все та же бездонная пустота и через мгновенье он провалится в никуда. И возможно, навечно. В совершенном отчаянии Телков изловчился, подставил под подошву правой ноги ступню левой, оттолкнулся от самого себя, пулей вырвался из тумана и приземлился задом в грязный песок, перемешанный с мусором.
Впоследствии он пытался и не раз повторить такой прием, но из этих затей ничего не выходило. А сейчас вот каким-то чудом получилось, он, пожалуйста, остался жив-здоров, сидел в бывшей яме для прыжков в длину, и окружал его знакомый стадион «Красная Пресня». Или «Асмарал».
«В том-то и беда, что тот же стадион и та же яма. Значит в «там» я так и не попал, провалил задание», — удручился Телков.
Он поискал взглядом своего начальника, но тот запропастился куда-то. Может, передумал и погнался за Маркизовым.
— Ау! Товарищ полковник! Вы где? — окликнул опер на случай, если шеф еще вблизи.
— Нет тут, парень, ни полковников, ни генералов. Одни только рядовые! — ответил за Степанова чей-то хриплый голос.
Телков поднял голову. Над ним, на трибуне сидели два мужика, по виду бомжи, нечесанные, немытые, небритые. Бродяги заправлялись кефиром и хлебом. Непонятно откуда они взялись — перед его прыжком на трибунах не было ни души. И еще кое-что странное заметил наметанный глаз оперативника: бомжи не по сезону были упакованы в замызганные, но теплые куртки.
— Одежку-то пропил? Остался в пиджачишке? — участливо поинтересовался один из бездомных.
И Телков почувствовал холод. В такую-то жару!
Впрочем, странности нарастали, точно снежный ком. За ту секунду… ну, может две, что он находился в пустоте, трава на поле умудрилась пожелтеть, а с деревьев и редкого кустарника опала листва, как это бывает в позднюю осень.
«И почему, развернув прыжок в сторону беговой дорожки, я все-таки опустился в яму?» — спросил себя Телков, озирая стадион в поисках ответа.
У выхода мелькнуло оранжевое пальто и скрылось за калиткой. Это была куртка Душкина! Значит, и он не попал в «там».
Телков вскочил на ноги и во весь дух устремился к воротам.
Бомжи загоготали, засвистели, закричали вслед:
— Дуй, малый, к мамке! Выпей!.. Горячего молока!
«Чего привязались? Сейчас лето!» — мысленно возразил опер и выбежал на улицу. А здесь было то же самое: и голые деревья, и тепло одетые граждане, и гражданки. Выходит, поздняя осень, свалившаяся посреди лета, стала неожиданной только для него, Телкова. И немудрено: он в последние дни не читал газет, не смотрел телевизор, все служба, служба…
Но где же Душкин? Да вот он! Преступник шагал к станции метро. Шел, не торопясь, даже беспечно, будто не за ним гналась милиция. И портрет нес небрежно, словно вещь, которую приобрел по закону.
«До чего же, Душкин, вы самонадеянны, — мысленно сказал ему Телков. — Хоть бы разок оглянулись. Думаете, оторвались от нас? Фигушки! Я рядом, всего в десяти шагах. Захочу — наступлю на пятки».
Он поднял воротник пиджака, запахнул на груди лацканы — для конспирации и согрева, — и поспешил за преступником, привлекая внимание прохожих. Те поглядывали, кто с удивлением, кто с усмешкой.
Так, ровно игла и нить, они спустились под землю, а вышли на поверхность на станции «Третьяковской» вблизи от одноименной галереи.
Отсюда Душкин двинулся в сторону музея, задав тем самым оперу загадку. Но, видимо, это было всего лишь совпадением и притом весьма презабавным — тот пункт, куда он нес второй подлинник, находился рядом с Третьяковкой, где, как ни в чем не бывало, жил-поживал подлинник первый. Вскоре преступник проследовал по Большому Толмачевскому переулку мимо галереи, свернул направо в Толмачевский Малый и вошел в двухэтажный особняк.
Телков, уже не таясь, подбежал к подъезду, в котором скрылся Душкин, и прочитал на вывеске, привинченной рядом с дубовыми дверями, что в этом доме размещается дирекция Третьяковской галереи. Загадка сгущалась!
«Неужели здесь свил гнездо его сообщник? Бессовестно! И даже цинично!» — возмущенно подумал Телков.
Он решительно распахнул дверь и вступил в вестибюль дирекции, готовый сейчас же и без малейшей пощады задержать обнаглевших преступников и обезвредить.