Коготь появился справа. Да нет же, не появлялся! Или появлялся?
Что-то шевельнулось в стенном шкафу напротив кровати. Дверь медленно открылась под напором темноты. Нечто выскочило оттуда или еще таилось, выжидая удобного момента, определить он не мог. За дверью чернела бездна, прямо-таки глубокий космос. Силуэты висящих в шкафу пальто напоминали бестелесных людей.
Бегущие шаги в ванной.
Суетливый шелест кошачьих лапок у окна.
Он сел. Облизал губы. Хотел что-то сказать. Покачал головой. Минуло целых двадцать минут.
Слабый стон, далекий, затихнувший смешок.
Вновь стон… Где? В душе?
— Бет? — не выдержал он.
Нет ответа. Внезапно закапала вода в раковине, капля за медленной каплей. Кто-то отвернул кран.
— Бет, — едва слышно повторил он.
Где-то открылось окно. Холодный ветер шелохнул тюлевую занавеску.
— Бет, — в тревоге.
Нет ответа.
— Мне это не нравится.
Тишина.
Ни движения. Ни шепотка. Ни паука. Ничего.
— Бет? — позвал он чуть громче.
Ни вздоха, ничего, нигде.
— Не нравится мне эта игра.
Тишина.
— Ты слышишь меня, Бет?
Молчание.
— Не нравится мне эта игра.
В раковине ванной все капало.
— Довольно, Бет, наигрались.
Дуновение ветра из окна.
— Бет? Отвечай же. Где ты?
Тишина.
— С тобой все в порядке?
Ковер лежал на полу. Лампа пригасла. Пылинки кружили в воздухе.
— Бет… как ты?
Молчание.
— Бет?
Нет ответа.
— Бет!
— О-о-о-о… А-а-а-а!
Он услышал визг, вопль, крик.
Тень надвинулась. Сгусток тьмы прыгнул на кровать. На четырех лапах.
— А-А-А! — вонзился в уши вопль.
— Бет! — вскрикнул он.
— О-О-О-О! — ответила черная тварь.
Еще прыжок, и она приземлилась ему на грудь. Холодные руки схватились за шею. Белое лицо придвинулось вплотную. Раскрылась пещера рта и провизжала:
— Хвать!
— Бет! — выкрикнул он.
И метался, барахтался, уворачивался, но существо вцепилось в него крепко, бледное лицо, огромные глаза, раздувающиеся ноздри зависли над ним. И облако темных волос, подхваченное ветром. А руки вцепились в шею, а воздух, вырывающийся изо рта и ноздрей, был холоден, как лед. А тело давило на грудь, как наковальня, как могильная плита. Он пытался вырваться, но ноги пришпилили его руки к кровати, а лицо все смотрело на него, полное неземной злобы, такое странное, чужое, незнакомое, что он завопил вновь.
— Нет! Нет! Нет! Прекрати! Прекрати!
— Хвать! — изрыгнул рот.
Такого существа он еще никогда не видел. Женщина из будущего, из времени, когда возраст и прожитое многое переменят, когда сгустится тьма, скука все отравит, слова заглохнут и не останется ничего, кроме льда и пустоты, любовь уйдет, уступив место ненависти и смерти.
— Нет! О Господи! Прекрати!
Из глаз брызнули слезы. Он разрыдался.
Она прекратила.
Холодные руки ушли, чтобы вернуться теплыми, нежными, заботливыми, ласкающими.
Руками Бет.
— О Боже, Боже, Боже! — всхлипывал он. — Нет, нет, нет!
— О, Чарлз, Чарли! — Ее мучила совесть. — Извини меня. Я не хотела…
— Ты хотела. Хотела, хотела!
Он уже не владел собой.
— Да нет же, Чарли, нет, — она сама разрыдалась. Спрыгнула с кровати, забегала по комнате, включая все лампы. Но ни одна не горела достаточно ярко. Он все плакал. Она вернулась, приникла к нему, прижала искаженное горем лицо к груди, обнимала, гладила, ласкала, целовала, не мешала плакать.
— Извини меня, Чарли. Пожалуйста, извини. Я не…
— Ты хотела!
— Это всего лишь игра!
— Игра! Ты называешь это игрой, игрой, игрой! — И слезы хлынули еще сильнее.
Наконец он успокоился и теперь лежал рядом с ней, рядом с теплым телом сестры, матери, подруги, возлюбленной. Его сердце, еще недавно едва не выскочившее из груди, билось ровно и спокойно. Кровь не пульсировала в запястьях. Грудь не сжимало обручем.
— О, Бет, Бет, — простонал он.
— Чарли, — она извинялась, не открывая глаз.
— Никогда больше такого не делай.
— Не буду.
— Обещаешь никогда больше такого не делать? — Он икнул.
— Обещаю, клянусь.
— Ты уходила, Бет, то была не ты!
— Обещаю, Чарли, клянусь.
— Хорошо.
— Я прощена, Чарли?
Он долго лежал, прежде чем кивнул, словно ему пришлось всесторонне обдумать принятое решение.
— Прощена.
— Жаль, что все так вышло, Чарли. Давай спать. Можно мне выключить свет?
Нет ответа.
— Мне выключить свет, Чарли?
— Н-нет.
— Если мы хотим спать, Чарли, нам надо выключить свет.
— Пусть еще погорит, — ответил он, не раскрывая глаз.
— Ладно, — она прижалась к нему. — Пусть погорит.
Он шумно вдохнул и внезапно задрожал всем телом. Дрожь не отпускала его добрых пять минут. Все это время она обнимала, гладила, целовала его, и в конце концов он затих.
Часом позже она подумала, что он заснул, встала, выключила все лампы, кроме одной, в ванной, на случай если он проснется и захочет, чтобы горела хотя бы одна. Когда она вновь залезла в постель, он шевельнулся. До нее донесся его голос, испуганный, потерянный: «О, Бет, я так тебя любил».
Она тут же заметила ошибку.
— Поправляю. Ты так меня любишь.
— Я так тебя люблю, — эхом отозвался он.
Еще час она смотрела в потолок, прежде чем заснула.
На следующее утро он намазал маслом гренок и посмотрел на нее. Она сосредоточенно жевала бекон. Поймала его взгляд, улыбнулась.
— Бет.
— Что?
Как сказать? Внутри у него что-то похолодело. Спальня в это утро казалась меньше, темнее. Бекон подгорел. Гренок обуглился. У кофе появился странный, неприятный привкус. Она сидела такая бледная. А биение его сердца напоминали удары уставшего кулака о запертую дверь.
— Я… — начал он. — Мы…
Как ему сказать, что он боится? Что внезапно он почувствовал начало конца. Того самого конца, после которого не будет никого и ничего, во всем мире.
— Ничего.
Пять минут спустя она спросила, глядя на остатки яичницы:
— Чарли, хочешь вечером сыграть еще раз? Только теперь я буду лежать в кровати, а ты прятаться, прыгать и кричать: «Хвать!»?
Он ответил не сразу — перехватило дыхание.
— Нет.
Он не хотел знакомиться с этой частью своего «я».
Слезы навернулись у него на глазах.
— О, нет.
Спайдер РОБИНСОН
НЕ ПРОПАДАЙ
Я засек его за пять парсеков. Он несся на громадном астероиде — массой в сотню метрических тонн, — оседлав его, словно дикого жеребца, отламывал глыбы и швырял их в звезды, и он ревел.
Я расположился на периферии его территории и спокойно ждал, пока меня заметят. Я не сомневался, что ему стало известно о моем присутствии задолго до того, как я обнаружил его, но он предпочел не замечать меня несколько недель, пока мой свет не достиг его.
Ожидая, я изучал его. Что меня сразу удивило, так это его внешность. В конце концов, я понял, что к чему: он взял за основу оригинал, форму тела, присущую нашим предкам! Я присмотрелся повнимательнее, и выяснилось, что это единственное тело, в котором он существовал.
Разумеется, полностью сбалансированное, непроницаемое для космической пустоты и с надежной защитой головы. Но выглядел он так, словно в те времена, когда изобрели Баланс, он был слишком юн, чтобы пройти этот процесс. Должно быть, он был одним из самых старых среди Старейшин.
Но к чему держаться за столь нелепое тело? Предки наши жили на довольно-таки больших планетах, но и там оно было не из лучших. Даже для нормальной среды обитания оно совершенно не годилось. Я заметил, что оригинальные органы чувств приспособили для космических условий, но они имели ограниченный радиус восприятия и располагались очень неудачно. А само тело — сплошные углы и кривые, да еще наличие мертвой зоны! Инженерия никудышная, все четыре конечности имели минимальную подвижность. Большинство суставов одномерные, по существу, простые петли.
Что удивляло, так это гипертрофированные мышцы. Когда он поворачивался спиной к своей звезде, брошенная им сорокакилограммовая глыба достигала скорости отрыва, но ему тем не менее удавалось удерживать зажатый могучими бедрами астероид на прежнем курсе. Кому нужна такая сила в открытом космосе?
Но уж совсем потрясло меня другое: обнаружилось, что разум его закупорен.
Абсолютно закупорен. Я не мог считать ни одной мысли, а я очень хороший считыватель. Должно быть, он не подключался к Связи, а за три тысячи прожитых мной лет я с такими сталкивался только четыре раза. Он предпочитал мучиться в одиночестве, как и большинство наших предков, потому что знал о Связи, но не желал иметь с ней ничего общего.
На его теле крепились какие-то предметы, древние, хотя и выглядели как новенькие. Несколько дней ушло у меня на то, чтобы понять, что это инструменты. И уж потом я осознал, что это оружие. Чтобы идентифицировать их, пришлось нырнуть в самые глубины памяти.
К тому времени он соблаговолил обратить на меня свое внимание. Сосредоточился на мне и проревел, игнорируя связанную мою часть и обращаясь непосредственно к личностной:
— УБИРАЙСЯ!
— Но почему? — задал я резонный вопрос.
— УБИРАЙСЯ НЕМЕДЛЕННО ИЛИ Я ПОКОНЧУ С ТОБОЙ!
Я преисполнился интересом.
— В самом деле? Но зачем вам это нужно?
— О-О-О… ДА Я-Я-Я-Я…
Пауза длилась несколько часов.
— Я уйду, — молвил наконец я, — если вы скажете, почему вы этого добиваетесь.
С крика он перешел на ровный тон.
— Тебе известно, кто я?
Я рассмеялся.
— Откуда? Ваш разум закупорен.
— Я — последний воитель.
— Воитель? Подождите, подождите… — «Воитель». Вот уж воистину древнее слово. Воитель… Ну, конечно. — Вы убиваете и уничтожаете. Сознательно. Как странно. И вы собираетесь уничтожить меня?