– Кто вы? – спросил директор.
– Гена, спасибо за все, – хрипнула женщина и пошла.
– Надо ее задержать, – растерянно предложил директор.
– Ваша знакомая, вы и задерживайте, – отрезала завуч, направляясь в школу.
Геннадий Федорович проветрил салон, выключил приемник, выбросил пустые бутылки и вернулся в свой кабинет. Надо было задержать… И вести пьяную бомжиху в школу, на глазах всех учеников? Впрочем, была переменка, и нетрезвую бабу уже видел весь двор. Неужели эта грязная атака предпринята лишь потому, что он взялся за какие-то реформы?
Директор провел рукой по зажмуренным глазам: что их затуманило? Мечта детства – делать из ребят свободных и интересных людей. Ушинский, Песталоцци, Макаренко, Сухомлинский… Пятнадцать блокнотов с мыслями о воспитании…
Звонил телефон. Он снял трубку, стараясь заглушить предчувствие:
– Директор слушает.
– Это председатель родительского комитета. Геннадий Федорович, разумеется, вы понимаете ситуацию?
– Какую?
– Ах, не понимаете? Презервативы, девицы, пьяные бабы! Думаю оставаться на должности директора вам нельзя.
– Хорошо, я сегодня же уволюсь.
9
Евгения Маратовна приняла вечерний душ, выпила стакан апельсинового сока и села за письменный стол. Ужинать будет вместе с мужем: ее беспокоило, что они видятся все реже и реже – в сущности, по ночам. Вот и сегодня у него не то симпозиум, не то саммит.
Она погрузилась в изучение документации. Скорость оборачиваемости капитала… Коммерческий Директор не понимает, что величина оборота зависит от продажной цены: чем она ниже, тем скорее раскупается. В результате прибыль может быть выше. Если о прибыли… Американский воротила Билл Гейтс получает прибыли пять миллионов долларов в час. Коммерческий директор не стремится к заделу товара с рыночной новизной. Есть элементарное правило: заботиться о своих клиентах, и рынок позаботится о тебе.
Она сняла часы и положила на стол. И только в этот момент уловила, что они не ходят. Уже дважды встают за день. Швейцарские, «Тиссот»… Она пустила их, зябко дернув плечом, – не к добру это. Ее отец, интеллигентнейший человек, верил в приметы и не то, чтобы ее приучил, а как бы заставил их замечать. Швейцарские часы не могут сами останавливаться… Евгения Маратовна знала одну верную примету – нет, не примету – а состояние, накатывающее на нее в отчаянные минуты. И это состояние, вернее, секундное озарение ниспадет и спасет. Так бывало. Но какие отчаянные выдуманные минуты она ждет?
Звонил телефон. Видимо, Геннадий задерживался. Евгения Маратовна сняла трубку. Мужской голос, тот, неизвестный, гадливо усмехнувшись, спросил:
– Ну?
– Что «ну»?
– Контракт не подписала?
– Еще раз позвонишь, заявлю в милицию.
– Фирмачка, больших людей обижаешь…
– Плевала я на твоих больших людей!
– Им стоит шевельнуть пальцем, и тебе придет звездец.
– Меня, знаешь, сколько раз пугали?
– Если отмазалась от наркоты, то надеешься проскочить на шарапа?
– От какой наркоты?
– Мы того халдея, который вырвал сумочку, найдем и поджарим.
– Ничего не понимаю…
– Маратовна, ты уже сегодня глаза вылупишь.
Трубку положили. Она глянула на часы – те стояли. Евгения Маратовна поднялась со стула, одернула шелковую спортивную куртку и подошла к окну.
За время предпринимательской деятельности, а может, за годы уже не юной жизни, она скопила некоторые полезные принципы. Например, надо поддакивать ситуации. Не лезть на рожон, но и не приспосабливаться. Мягко вплывать в течение жизни. Короче, надо поддакивать ситуации. Но эта ситуация требовала не поддакивания, а чего-то иного. Проще всего допустить, что названивал дурак или недоброжелатель… Проще, если бы не конкретное требование подписать контракт…
Она прослушала звуки открываемой двери. Шаги в передней, в коридоре… Незнакомые, шуршащие и боязливые. Евгения Маратовна беззвучно выдвинула ящик стола на ширину ладони и достала газовый пистолет. А что дальше? Ждать и оказаться для него внезапной…
На пороге появился человек, знакомый до неожиданности. До сердечного перебоя. Светлый костюм, светлый галстук, светлая рубашка… Но у этого человека лицо потемнело до такой степени, что, похоже, бросало темные блики на одежду. Стекла очков казались закопченными.
– Геннадий, что с тобой?
– Женя, меня уволили из школы.
– Тебя? Уволили?
– За такие поступки, которых я не совершал и не могу объяснить…
Евгения Маратовна положила пистолет в стол, подошла к мужу и погладила его щеку, словно хотела стереть темный налет:
– Гена, не надо ничего объяснять.
– Нет, надо… Дойдут слухи…
– Гена, я знаю, из-за чего тебя уволили.
– Уже позвонили?
– Никто не звонил.
– Откуда же ты знаешь?
– Гена, тебя уволили из-за меня.
10
Следователь прокуратуры Рябинин вернулся с места происшествия. Сняв куртку, он достал из шкафа бумажную салфетку и начал оттирать грязь с рукава, пока не засохла. Вроде бы не поддавалась. Он догадался, что не так испачкан рукав, как заляпаны очки. И щека, и лоб, и ворот пиджака… Серо-синяя глина. Пришлось взять не очень свежее полотенце – лежало меж папок с бланками допросов – и пойти в общественный туалет.
Вернувшись, Рябинин обнаружил у двери своего кабинета гражданина, которого ему захотелось отторгнуть по ряду причин. Хотя бы по главной: он семь часов провел на происшествии и устал, словно вернулся с лесоповала. К тому же гражданин весьма походил на интуриста. Обилие металлических пуговиц на куртке, шляпка с козырьком, сумка с какими-то ушами…
– Вы ко мне? – спросил Рябинин, пробуя вскользнуть в кабинет скорее его ответа.
– К вам, Сергей Георгиевич.
Пришлось впустить, коли знает имя; пришлось даже предложить стул. Убрав полотенце и пригладив волосы, Рябинин сказал:
– Слушаю.
– Сергей Георгиевич, не узнаете?
Он снял шляпу. Из-под нее выкатились волосы и рассыпались по плечам, словно покрыли их черным лаком. Мохнатые темные брови топорщились нахально. Да и крупный нос с массивным кончиком, словно его утяжелили для клевания. Черные глаза с неожиданным сиреневым отливом…
В память что-то клюнуло, но не проклюнулось. Да и не было сил на воспоминания.
– Кто вы?
– Михаил Кохин.
Теперь память мигнула фонарем, мгновенно высветив все те перипетии, которые терзали нервы, когда он вел дело на этого человека.
– Кохин, я тебя арестую.
– Ай, Сергей Георгиевич, слишком много мороки. Я теперь иностранец, был в свое время признан невменяемым. Да и восемь лет прошло, уж, наверное, срок давности вышел…
– Зачем пришел?
– Преступника тянет на место преступления. Откровенно говоря, у меня в городе ни близких, ни знакомых
Рябинин поверил: бандиты заглядывали частенько, даже отбывшие срок. В пустой жизни преступников, особенно молодых, следователь был единственным человеком, кто всерьез интересовался их судьбой и с кем можно поговорить не о деньгах, бабах и водке. Но Кохин, проживший восемь лет за границей, в советах вряд ли нуждался. Рябинин спросил:
– Ну и как тебя приняли за рубежом?
– По высшему разряду. Сперва положили в дорогую клинику, потом отправили на высокогорный курорт, ну, и почти год прожил в пятизвездочном отеле.
– За что же тебе такие почести?
– Я выдал себя за диссидента: боролся за демократию, пострадал от коммунистов, попал в психушку.
– Да, Миша, жаль, что я тебя не посадил. Ну, а потом?
– Потом я стал делать деньги.
– И много наделал?
– Мне на три жизни хватит.
– Тогда чего же у тебя вид человека, у которого болит печень?
Кохин моргнул и слегка отпрянул от стола. Рябинин слабо улыбнулся – его слова попали. Следователь знал ошибку всех преступников, если только не всего человечества: будут деньги – будет счастье. У мелкой шпаны все кончалось ресторанами и публичными девицами, у крупной – турпоездками и безвкусными коттеджами.
– Миша, я скажу банальность, но это истина: счастье не в деньгах.
– Сергей Георгиевич, но без денег нет счастья – тоже истина
– Я недавно кончил дело на бизнесмена и отъявленного бандита Хакима. Долларов у него было побольше, чем шишек в лесу. Боялся смерти, два раза в одном месте не ночевал. Деньги были, а жизни не было. И все-таки его подстрелили. Думаешь, обрел покой? Завещал похоронить себя в бронзовом гробу. Похоронили. Охотники за цветным металлом тут как тут. Теперь его прихлебатели не знают, что делать: то ли перезахоронить, то ли охрану у могилы поставить.
Рябинин убавил пыл. Тратит время. И главное. бессмысленно расточает слова. Взялся убедить Кохина, что смысл жизни не в деньгах… Это невозможно сделать вне зависимости от личности самого Кохина: его. Кохина, подпитывает общественное мнение – народ за него. Поэтому любая логика бессильна.
– Сергей Георгиевич, у вас на ухе глина.
– Из-за денег, – буркнул следователь, вытирая ухо платком.
– Не понял…
– Был на месте происшествия. В камере на первом этаже двое заключенных подняли плиту и сделали подкоп. Землю спускали в унитаз. И пробились-таки. Первый пролез, а тоннель завалил вместе со вторым. Тот задохнулся.
– Почему же завалил?
– Они подельники. Общие деньги спрятаны. Вот первый и решил: зачем делиться?
Рябинин посмотрел на часы и резко перевел взгляд на Кохина – тот шевельнулся неуютно и опустил глаза. Когда их поднял, вновь нарвался на резкий блеск очков следователя. Рябинин спросил непререкаемым голосом
– Кохин, зачем приехал в Россию?
– Подписать контракт на алюминиевый лист с фирмой «Лира».
– А зачем пришел ко мне?
– Боюсь я…
– Чего?
– Не знаю.
– Но все-таки?
Мне кажется, что за мной следят. Кто-то побывал в моем гостиничном номере…
Рябинин знал причину собственной трусости – сильное воображение. Он представлял даже то, чего не могло быть. Но Кохин, деловой человек, вряд ли страдал от излишнего воображения. Следователь написал на листке номер телефона и фамилию, протянул бизнесмену: