— Вы кого имеете в виду?
— Дочь Глафиры Львовны…
— Борис Антонович! Я уже дала согласие другому человеку. И сами понимаете, как я буду выглядеть в чужих глазах, если…
— Хм, — закряхтела Глафира, морщась.
— Да, это, конечно, нехорошо будет, — заерзал Манин.
— Это еще неизвестно, пропустит ли ее кандидатуру управление кадров! — заявила Безбородова.
— Это еще что за новости — управление кадров не пропустит? — выпучила глаза на кадровичку Вероника Семеновна.
— Не знаю, не знаю…
Все уставились на Манина, который развел руками и потом схватился за трубку затренькавшего телефона.
Глафира взяла дочь за руку:
— Пошли, Наталка…
Главбух посмотрела им вслед, глянула на Манина, который пожал плечами, и подошла к другому телефонному аппарату:
— Петр, это ты? Где твое заявление?..
Вскоре она с уже подписанным управляющим заявлением спустилась к кадровичке:
— В приказ с сегодняшнего дня!
Сидевший напротив кабинета кадровички юрист слышал, как бранилась Глафира. Куда-то звонила и поливала на чем свет стоит управляющего, забывшего про своего партийного товарища, и паршивку главбухшу.
Слушал, слушал, а потом не выдержал и на весь зал сказал:
— Мешаете работать!
Глафира выглянула:
— А, это ты…
Потом закрылась на замок и до конца рабочего дня не выходила.
От входных банковских дверей по вымытому до блеска мраморному полу тянул слабый ветерок. В зале привычно галдели. На потолке потрескивали лампы дневного света и стрекозами жужжали подвесные вентиляторы. Где-то ниже пола лязгала сейфовая дверь — это в хранилище уталкивали в сейфы очередную партию долларов.
— Тарас Леонтьевич, — Глафира подсела к юристу и кончиками пальцев провела по его руке, — вы, как настоящий мужчина, должны мне помочь…
Тарас Леонтьевич, вздрогнув, осторожно вытянул руку из-под Глафириной ладони и, удивленный таким поведением, произнес:
— Конечно, конечно…
— Припоминаю, как в свое время мы за родственные связи ругали руководителей, которые брали на работу жен, племянников.
— Было такое…
— Теперь у нас вот Вероника Семеновна хочет своего родственничка взять… Вот вы, как юрист, как на это смотрите?
— Смотрю, — произнес и добавил: — Никак.
— Так вы с ней заодно?
Тарас промолчал.
— Вы должны сходить к управляющему и ударить кулаком по столу, что так делать нельзя!
— Это раньше нельзя, а теперь можно! Хоть всю родню вокруг себя пущай сажает…
— Вот именно: пущай, — выделила «щ». — Ни рожна-то вы ни в мужском деле, ни в юридическом не смыслите!
Стукнула костяшками пальцев по принтеру.
— Осторожно! Техника дорого стоит! — успел лишь сказать Тарас скрывшейся в проходе кадровичке.
Монотонный гудеж в зале пронзил крик:
— Ай!..
— Что там?.. — к кассе кинулся милиционер с автоматом.
— Ой, девочки мои! Не могу… Мышь, такая лохматая, с длинным хвостом… туда вон под мешки нырнула…
— Ай! Ай! — полетело следом.
— Во дела, мыши по мешкам шарят. Доллары, видать, всех интересуют! Съедобные… — тихо засмеялся юрист.
Почувствовав отделение слюны во рту, потянулся к портфелю, в котором таился собранный женой пакетик с бутербродами. Раскрыл пакетик, в котором коричневели хлебные корочки. Жуя бутерброды, смотрел на раскидистые кроны за окном и с опаской поглядывал на дверцу кабинета кадровички.
— Нашел себе буфет! — поводя носом, выскочила из кабинета Глафира. — Это же банк, а не кафетерий!
Тарас поперхнулся. Спрятал недоеденный бутерброд в портфель. А съел уже перед самым уходом домой, наклонив голову под стол и присматриваясь к углам, не появятся ли и у него мелкие грызуны.
Работа у Тараса Леонтьевича была не тяжелая. Это не на заводе слесарить до тех пор, пока не подкосятся ноги; не на стройке надрываться, таская кирпичи; не крутить баранку грузовика до мозолей на руках… А сиди в тепле, покачивайся в кресле и с умным видом щелкай юридические кроссворды.
Хотя Тарас Леонтьевич и не очень любил свою профессию, но ее блага использовал сполна. Когда-то несколько лет просидел на инструкторском стуле в райкоме — райском уголке; потом на сиденье юрисконсульта в сельхозкомбинате — помидорно-огуречном раю; и теперь вот на очередной благодатной подставке.
— Тарас Леонтьевич! — милиционер направил черную дырочку автомата на юриста.
Юрисконсульт вздрогнул:
— Меня-то за что?
Рядом с милиционером стоят тщедушный мужичок с перетянутой резинкой косичкой на затылке.
— Хотят открыть в нашем банке счет.
— А… Милости просим… Проходите. — Юрист расстегнул на своей руке хлястик наручных часов и развернул к посетителю стул.
«Баптист, что ли?.. Или кришнаит?.. Теперь развелось их…» — обратил внимание на блеск жирных волос гостя.
Тщедушный снял с косички резинку, расправил и распушил лоснящиеся волосы:
— Я отец Феофил, священник храма Кирилла и Мефодия. Сейчас, сами знаете, какой бум с пожертвованиями. И вот моему храму понадобился счет для перечислений.
Среди знакомых Тараса Леонтьевича батюшек не было. Он сам в свою райкомовскую бытность ловил крестивших в церквях детей комсомольцев и потом песочил их на чем свет стоит. А теперь наступили иные времена, и все потянулись к ранее гонимому. Словно чувствуя и свою вину, Тарас заявил:
— Вот крест, счет откроем!.. Только у шефа добро надо получить.
Снял с аппарата малиновую трубку:
— Борис Антонович! К вам можно с батюшкой зайти?
— С кем-кем?
— С отцом.
— Чьим, моим?..
— Да вы не поняли, священником.
Юрист застегнул на руке хлястик наручных часов, и они вместе со священником прошли в зал, в котором к окошечкам касс обменника тянулись очереди. Юрист подумал, что батюшку покоробит непомерная торговля валютой, но тот как ни в чем не бывало прошагал мимо.
У задымленного кильдима с милицейской охраной Глафира Львовна отчитывала сержанта:
— Когда я вас приучу курить на улице? Устроили здесь дымовуху! Дышать совсем нечем…
Юрист осторожно протиснулся между Глафирой и стойкой, нажал кнопку защелки на двери, ведущей на второй этаж.
— А этот волосатый куда? — из-за Глафириного плеча крикнул милиционер.
— Тс-с! — развернулся Тарас.'— Это священник!
— А по мне хоть Папа Римский! — сказал и грозно поднял автомат.
— Меня-то не застрели с ними заодно! — замахала руками кадровичка.
Тарас Леонтьевич снова связался с управляющим.
Наконец священника пропустили. По стенам вдоль лестницы и коридора висели искусственные цветы, на площадках блестела мягкая румынская мебель.
— Вы куда? — из-за стола в приемной выскочила секретарша с круглыми глазами и согнутым клювом еврейским носом и преградила дорогу.
— Мы к Борису Антоновичу…
— Управляющий разговаривает по телефону…
Ожидая, когда освободится Манин, юрист и отец Феофил переминались с ноги на ногу и слушали, как поскрипывает факс, как летают возгласы в соседних комнатах, как шелестят по коридорам шаги банковских служащих.
Вот дверь открыл сам управляющий:
— Чего же вы не заходите?..
Войдя в чем-то освеженный кабинет с тремя телефонами на геобразном столе, шкафом с рюмками и кофейными сервизами, вазой на полу, отец Феофил чихнул.
— Как вам, неплохая работа? — закрутился у вазы Манин. — Думаете, излишество? А мы без этого не можем… Да и у вас у самих в церквях золота, куда ни глянь…
Когда Феофил рассказал, что ему под храм отдали заброшенный детский садик, где надо менять отопление, застилать крышу, возводить купол и ставить крест, управляющий взмахнул кистью:
— Откроем счет… И сами будем жертвовать!
Батюшка широко развел руки и трижды расцеловался с Маниным.
«Вот прохиндей! — подумал Тарас. — Сколько крови попам в свое время попил, а теперь лобызается».
— Ладушки! — Юрист проводил священника в коридор и столкнулся с Глафирой Львовной.
— Вечно вы перед собой не смотрите! — выпалила та и ястребом пронеслась в кабинет шефа.
Манин старался возникавшие перед ним проблемы решать миром. К этому его приучило партийное прошлое, когда основным в профессии аппаратчика считалось умение сглаживать углы. Так тише и спокойнее. Добивался он этого тем, что старался произвести нужное впечатление, а кому и понравиться. Понравиться начальнику, понравиться подчиненному, понравиться посетителю.
Сотрудники пользовались этой манинской чертой. Даже секретарша, зная, что Манин не окоротит ее резким словом, задрала нос. Кого захочет, того и пропустит к управляющему, а кого не пожелает — доведет до белого каления, но тот через ее приемную не пройдет.
С Тарасом Леонтьевичем секретарша обменялась любезностями сразу. Он с первого взгляда невзлюбил эту бывшую оперную певичку. Она ему платила взаимностью, при любой возможности, к случаю и без случая доставляя юристу неприятности.
Вот и теперь она, плотно закрыв за Глафирой дверь, подбоченилась перед Тарасом:
— Что же вы, проповедник закона, а жметесь к двери… Подслушивать неприлично!
В кабинете разгоралось:
— В общем, так, Борис! Если ты и на этот раз откажешь, я тебя ославлю на весь город! Все наши бывшие коллеги узнают, какой ты стал… — с надрывом говорила Глафира.
— О чем ты? — никак не мог понять Манин.
— Бери на работу мою дочь, и баста!
— Куда?
— В кассу.
— А, в кассу… Так бы сразу и сказала, а то я думал, в бухгалтерию…
— Баран думал, да в котел попал… Вот заявление… Подписывай! Ну, рожай же!.. Вот так… И учти, я тебе твоего свинского отношения к коллеге по партии никогда не прощу!..
От резкого удара в спину секретарша отлетела от двери.
— Чего ухи расставила? — Глафира сверкнула глазами.
— Что вы! Я вон Тараса Леонтьевича сдерживаю! — стала оправдываться секретарь.
— И верно! Не фига ему там делать… От него толку, что от козла молока…