— И все это…
— Не скажу за все, — Вайншток хрустнул пальцами так, будто хотел вывернуть их из суставов. — Но очень многие — да. Плод квантовой эволюции, квантовой перепутанности, сохранившейся после Большого взрыва. Доказательство того, что все связано со всем. Это случайные результаты квантовой эволюции. А в присутствии наблюдателя эволюция становится направленной. Наблюдатель как бы обрывает случайные веточки.
— А когда наблюдатель исчезает…
— Процесс эволюции опять становится хаотическим. Если вы о куклах, то, я думаю… нет, уверен… После смерти Натана кукол больше не будет.
— Есть вы, — заметил Беркович. — И это вы внушили Аль-терману мысль о том, что он может запустить квантовую эволюцию так, чтобы создать для дочери идеальную куклу.
— Модель. Да. Я же сказал: убийца — я. Если бы не…
— Глупости, — решительно произнес Беркович. — Я не могу принять ваше признание, оно бездоказательно. Я не могу в качестве улик использовать ваши квантовые уравнения.
— До конца жизни я…
— Это другое дело, — согласился Беркович. — До конца жизни вас будут мучить мысли: о том, что вы натолкнули Альтермана на идею, из-за которой он погиб. Но ведь не вы задали куклам направление эволюции.
— Нет.
— И не ваша вина, что последняя кукла — Фредди Крюгер — оказалась такой и появилась там и тогда… Это случайность, верно?
Вайншток промолчал.
— Значит, — заключил Беркович, — вы останетесь при своих моральных терзаниях, а я — с нерешенной загадкой шести запертых комнат…
— Не решенной?
— С точки зрения криминалистики? Конечно. По-вашему, я могу написать в заключении, что Альтермана убила вызванная его подсознанием квантовая эволюция неодушевленных предметов?
— Но это так!
— Мне нужно найти убийцу. Человека. Если произошло убийство. Или доказать, что это был несчастный случай. Убийцы-человека нет, и не смотрите на меня таким взглядом. Несчастный случай? Хорошо, что процесс остановился, и больше кукол не будет. Могу представить, что произошло бы, останься Альтерман в живых.
— А я не могу. — Вайншток встал и распахнул дверь в коридор. Ему не хватало воздуха.
В двери возникла Мария, бросила взгляд на мужа, прошла к плите и, обернувшись, сказала:
— Идите в гостиную, мне надо заняться ужином.
— Может, завтраком? — иронически произнес Вайншток. — Скажешь тоже, Маша… Два часа ночи. Я думал, ты давно спишь.
— Ужином, — упрямо повторила Мария. — Какая разница, сколько сейчас времени? Ты хочешь сказать, что не проголодался?
У Берковича засосало в желудке. Пожалуй, он съел бы бутерброд.
— Идите, — потребовала Мария. — Я принесу кофе и тосты.
В гостиной были раскрыты окна, и свежий ночной ветерок неслышно бродил между кресел, касался щек и пытался взъерошить волосы.
— Помните детскую сказку о котелке с кашей? — сказал Беркович. — Смерть Альтермана, похоже, спасла нас от катаклизма, который мир, возможно, не пережил бы.
— Ну… — протянул Вайншток, но Беркович понимал, что физик согласен с его словами.
Мария принесла и поставила на журнальный столик поднос с чашками, она и для себя приготовила, давая понять, что больше не оставит мужа наедине с полицейским. Беркович пошел вслед за ней на кухню и принес чайник, в котором закипела вода, а Мария взяла другой поднос — с тостами, и Берковичу захотелось немедленно откусить большой кусок.
— Я поеду, — сказал он, усмиряя зов плоти; — Наташа, я уверен, не спит и не звонит, чтобы не мешать работать.
— Вы не хотите перекусить… — разочарованно сказала. Мария.
— Доброй ночи, — попрощался с ней Беркович. — Вашему мужу ничто не угрожает, можете быть за него спокойны.
Беркович разулся, надел тапочки и неслышно, как ему показалось, прошел на кухню, чтобы сделать себе бутерброд с колбасой и выпить чашку некрепкого чая. Наташа сидела за столом, прижимая к животу книгу, которую она, видимо, читала, когда услышала звук повернувшегося в замке ключа.
— Засада? — улыбнулся Беркович, поцеловал жену в губы и отобрал книгу.
— О господи… — сказал он. Это было ивритское издание «Пиноккио» с картинками, способными напугать и взрослого.
— Арик не любит, когда я ему читаю по-русски, — пожаловалась Наташа. — А на иврите приходится тренироваться.
— Тлетворное влияние детского сада, — пробормотал Беркович. — Чай будешь?
— Уже пила. Садись, я сделаю тебе омлет.
— Достаточно бутерброда, — сказал Беркович, чувствуя, что засыпает. Он сел на табурет, прислонился к стене и решил сидеть так до утра — все равно нужно будет вставать, одеваться, идти на кухню, а он уже здесь, одетый, зачем совершать лишние движения…
Откусив от бутерброда и хлебнув чая, Беркович понял, что невозможно и дальше испытывать терпение любимой жены.
— Все в порядке, — сказал он. — Побеседовал с умным человеком о строении мироздания. Никого не арестовал и не собираюсь. А мир, похоже, удалось спасти, как в худших голливудских фильмах.
Наташа раскрыла книгу и сделала вид, будто углубилась в чтение. На странице был нарисован кит размером с авианосец, скосивший два огромных глаза на м-а-аленьких человечков — Пиноккио и Джепетто, присевших отдохнуть у него на нижней выпяченной губе.
— Вот и я казался себе таким маленьким и ничтожным. Знаешь, по сравнению с чем?
Наташа пожала плечами, понимая, что любое неудачное слово — и муж замолчит, допьет чай и отправится спать, не сказав ничего из того, что сам сейчас хотел изложить во всех подробностях.
Беркович коротко пересказал долгую беседу. Он думал, что сумел объяснить Наташе главное — так, как понял сам. Думал, что смог передать, насколько счастливым оказался финал трагедии. Страшный парадокс: человек умер, и это хорошо, потому что, если бы он остался жив, то сегодня (подумать только — через несколько часов!) могло случиться непоправимое. Чуть ли не гибель всего на свете, как в детской сказке о горшке каши.
— Ужасно жаль Натана, — Беркович говорил монотонным голосом, эмоций у него не осталось, он надеялся, что и Наташа не взволнуется, да и о чем сейчас волноваться — все кончилось двенадцать дней назад. — Но я совершенно не представляю, и Гриша не представляет тоже, что произошло бы, когда куклы, все более совершенные, начали бы возникать одновременно. Что такое совершенство с точки зрения квантовой физики? Риторический вопрос.
— Значит, — напряженным голосом произнесла Наташа, захлопнула книгу и уронила на пол, — Натан умер вовремя? И отвратительный Фредди Крюгер возник, будто специально, именно таким, именно тогда и именно там, и свалился с потолка именно так… Ты хочешь сказать, что никто не виноват и все произошло случайно? Просто эволюция?
— Ты хочешь сказать, — пытаясь быть рассудительным, пробормотал Беркович, — что Натан, направляя эволюцию, понял, чем грозит… Глупости.
— Разве ты не видишь, насколько это притянуто за уши?
— Вижу, — сказал Беркович, неожиданно проснувшись и сопоставив известные ему обстоятельства дела. Он вспомнил слова, сказанные Риной в день смерти мужа. И слова, сказанные Леей несколько дней спустя. И рассказ Марии. И все, что втолковывал ему Григорий, для которого смерть Натана стала моральным кошмаром.
— Вижу, — повторил Беркович. — Черт возьми, почему я не видел раньше? Это лежало на поверхности!
— Что? — нахмурилась Наташа.
— Последняя кукла должна появиться сегодня в восемь часов с минутами. — Беркович встал, опрокинув чашку, и принялся ходить по кухне, натыкаясь на стол, угол плиты, отчего менял направление движения, будто заводной автомобильчик, подаренный ему когда-то в детстве. Отец всегда покупал Боре только те игрушки, которые тот выпрашивал. А если денег не было, отец честно признавался: «Сынок, эту машину я тебе сейчас купить не могу. Если потерпишь до пятнадцатого, я получу зарплату, мы пойдем в магазин, и машина будет твоя. Договорились?» Они всегда договаривались, отец ни разу не обманул. А Боря научился не просить невозможного. Ему нравилась немецкая железная дорога, но отец не знал о его желании, в магазине Боря старался не смотреть в ту сторону, где бегали по кругу красивые аккуратные вагончики, влекомые по тоненьким рельсам изящным тепловозом, подававшим сигнал всякий раз, когда приближался к станции, на перроне которой стоял человечек в форме и держал в вытянутой руке желтый флажок.
— Что делать, что делать? — бормотал Беркович.
Подняв с пола книгу и поставив на место чашку, Наташа подобрала под себя ноги и следила за мужем, интуитивно пытаясь найти момент, чтобы остановить бессмысленное кружение.
— Он ничего не понимал, а я поддался ходу его мысли…
— Ты о ком?
— Я должен позвонить, — сказал Беркович и достал телефон.
— Сейчас? Третий час ночи!
— Знаю, — Беркович раздумывал, какой номер набрать. И что он скажет, когда сонный голос ответит…
Аппарат мелко завибрировал в его ладони и заиграл Моцарта. Беркович смотрел на дисплей и не мог заставить себя нажать на кнопку ответа.
— Боря!
— Да. — Он очнулся наконец, нажал на кнопку, и прежде, чем там, в другом доме, она успела сказать хоть слово, быстро произнес:
— Мария, доброй ночи. То есть я не уверен, что доброй, но хорошо, что вы позвонили.
— Я вас не разбудила? — Мария говорила тихо, должно быть, отошла с аппаратом куда-то подальше от мужа. — Я не могла дождаться утра.
— Вы тоже считаете, что это она?
— Вы наконец подумали…
— Почему вы не сказали раньше?
— Мне только сейчас пришло в голову. Гриша… Когда он твердил: «Это я, это из-за меня», — я верила. Когда вы с ним разговаривали, я стояла под дверью, слушала, почти ничего не слышала, и, может, поэтому дополняла ваши слова своими мыслями, и тогда поняла, сопоставила…
Она не могла остановиться, и Беркович не мог сказать «Замолчите, не нужно говорить лишнего, надо решить, что делать».
— …Она добрая, умная, но она ребенок, это не разумом получается, я слышала, что говорил Гриша… Подсознание, что-то в глубине, а у нее травма…