Думал: если на его месте окажется пассажир с билетом, то что сделает? Ведь станет ясно, кто подобрал.
Представлял, как схватит за шиворот: «А ну говори, где взял билет? Что мне не отдал?!»
И чуть ли не лбом бьет ему в нос.
А тот сжимается, кусается.
Разберутся, проверят паспорту Федина, воришку ссадят, как в одну из прежних поездок ссадили шизика, который грозился ножиком.
Потянул дверь головного вагона, сунул дубликат моложавому проводнику:
— На моем месте никого нет? А то сперли билет…
Шагнул в вагон. Набычился, готовясь к словесной перепалке, а возможно, и к физической схватке. Но полка оказалась пустой. А когда; суя дубликат в карман, вдруг нащупал бумажку и вытащил билет, который посчитал потерянным, на весь вагон рассмеялся. Вот тебе и растеряха! А потом лежал на полке и стучал зубами то ли от холода, то ли от нервного перенапряжения.
Позвонил по сотовому следователю:
— Проехал Туапсе…
Тот как ни в чем не бывало:
— Жду.
— Только на этот раз от меня не прячьтесь.
— А я не прячусь… Встречаемся в изоляторе.
«На берегу моря», — понял Федин.
Решил дальше не углубляться, отключил телефон, удивлялся резкому изменению погоды: за Кавказскими горами мороз, а тут по стеклам вагона стекали капли дождя. И нигде не виднелось ни одного снежного кома.
Выйдя на перрон, удивился неожиданному для февраля апрельскому окрасу города. Прохожие в курточках и без головных уборов с удивлением смотрели на похожего на медведя гостя в вязаной шапке, куртке с капюшоном, в толстенных меховых ботинках, да еще с огромной сумкой, думали: сбежал с севера.
А гость шел вниз по тротуару, переходил, останавливая машины, улицу, спустился в парк, который зеленел лаковыми листьями магнолий, и, глянув на лазурь залива у ажурных пролетов морского вокзала, свернул в дежурку сочинской полиции.
Дежурный, худющий прапорщик, подумал, что он пришел сдаваться, и вскочил, но Федин сказал:
— Я адвокат из Воронежа…
Показал алую корочку.
Его пропустили. Он пошел по дворику, похожему на санаторный, и свернул за двухэтажку к железным дверям изолятора в тупике.
Федин думал, что следователь встретит его нервозно, на что хотел ответить дерзко, даже матом, но заговорили чуть ли не с улыбкой, чуть не протянув друг другу руки. Следователь: я, мол, вам пощекотал нервы, и Федин: я вам пощекотал. У каждого была своя работа: у следователя нагибать, у адвоката — отбивать от нагибания.
Когда оказались в светлой комнатенке, Федин увидел озабоченного Кирилла. Уединились на несколько минут: Кирилл рассказал, как его прессовали без Федина, воронежец подумал: «Я так и предполагал»; Федин — об атаке на следователя, которая увенчалась успехом: утерли нос «моржонку».
И следователь:
— Вот вам обвинение… — протянул лист.
«Что ж, — вздохнул Федин. — Бой продолжается».
Видел, как волнуется Кирилл, читая о доме, который не достроила его фирма, а он за это теперь отвечал; читая еще новое обвинение, но одновременно старое, выплывшее кореновское дело о деньгах, которые кто-то перечислил, кто-то присвоил, а перечисление и присвоение вешали на него.
Второе дело уже футболилось по следственным кабинетам, потом по судам, побывало в Волгограде, оттуда улетело назад к следакам и попало к сочинцам.
Кирилл теперь казался далеким от простачка, каким предстал при первой встрече в Армавире. Тогда из него можно было лепить, теперь лепил свое Кирюха, доказывал, что не стоило его сажать, спор о строительстве дома пенсионеру гражданский, а не уголовный, что деньги по второму всплывшему делу он не брал, деньги гоняли из Кореновска в Волгоград и обналичивали. В этом помогал Кирилл, но не взял ни копейки.
Федин приглядывался к Кириллу, клинышек седины в челочке которого воспринимался свидетельством опыта глотнувшего жизни человека.
Они заявили отвод следователю, но следователя это не остановило. Сунули десяток ходатайств — допросить того и другого, провести обыски и экспертизы, но следак отрезал:
— Отказ получите незамедлительно…
Сидение в бетонном мешке изолятора, в котором когда-то Федин восхищался свежестью воздуха, оборачивалось испытанием.
Следователь вывалил из сумки на стол семь томов:
— Знакомьтесь.
Федин только тут понял, как верно поступил, поехав в теплой куртке, но все равно с каждым часом терял температуру тела. Нужно было во что бы то ни стало познакомиться, прочитать, пролистнуть каждый листок, вместить в себя, взвесить и построить защиту.
А следователь сидел в шинели и кемарил, как охранник, вроде спит, а один глаз откроется и смотрит, что другие делают.
Федин подумал: «Небось, с суточного дежурства… Или с бабой ночь провел и отсыпается…»
Еще не дочитав первого тома, Федин замерз и хотел вырваться из холодной каморки, но оказался на улице уже при свете фонарей. Отблески желтого ласкали черноту залива, адвокат повернул в гору. На ходу названивал по списанным еще на вокзале телефонам:
— Мне нужно переночевать… Ближе к морвокзалу… Можно у железнодорожного… Да, адрес дайте… Тоннельная, 6…
Ехать в Адлер, где останавливался в прошлый раз, не было времени. Шел в гору в темень, уже забыв про волновавшее нападение бандитов, спокойно думая даже о том, что сзади могут огреть кирпичом или монтировкой, сил сопротивляться не было, им владело только одно желание — доползти до койки. И когда оказался на втором этаже нависшего над железной дорогой домины, где ему под лестницей отвели комнатенку, вовсе не огорчился, а на исходе сил помылся в душе, опустошил чашку чаю и, как месяц не спавший, лег и сразу уснул. Спал и не слышал ни электричек, ни товарняков, ни пассажирских поездов, гремевших в пятидесяти метрах внизу, под домом.
В глаза ударил свет. Подался к окошку. Крыши домов, полотно железной дороги обелило. Прислушался: стучит дождь. Быстро побрился, умылся, выпил чаю и по расплывавшейся под нотами каше спускался вниз, думая, сколько сочинцев и гостей города попадет в травматические пункты, а кто и в больницы с переломами, сколько столкнется машин, сам стараясь без «аварии» добраться до изолятора, где томился Кирилл.
Кутаясь в куртку, не поднимая головы, сидел в бетонной комнатенке и перелопачивал другие тома, радуясь каждой прорехе, какую находил в деле, помечал ее, желая использовать, возмущался, что долго искали Кирилла, а его искать не надо было, он жил в Волгограде. А когда листал полученные в загсах черноморского побережья и Волгограда справки о том, что смерть Кирилла не зафиксирована, воскликнул:
— Эх, Кирюха! Тебя уже похоронили…
А тот поправлял:
— Я не Кирюха, а Пират.
— А почему Пират?
— Да меня в камере так прозвали. Глаз распух, его перевязали, — показал руками линию повязки.
— Да, точно, Пират… Крушитель…
Федин листал и удивлялся, сколько раз отказывали в возбуждении уголовного дела, словно следователям и прокурорам делать было нечего, чтобы вот так слать дело то от следователя к прокурору, то от прокурора к следователю.
И уже жалел бедолагу, которому фирма Кирилла не достроила дом. Тот за несколько лет довольно извелся, а когда Федин прочитал, что того еще заставили рыть шурфы в, фундаменте для экспертизы, заржал:
— Представляю, как дед ломом долбит землю…
Думал, что дед не выдержит, а он скоро увидит в деле свидетельство о смерти. Такое случалось в адвокатской практике Федина, когда умирал потерпевший, свидетель, обвиняемый, не дождавшись суда.
Но не увидел.
Ослепленный окружающей белизной, Федин спускался по извилистым улочкам, боясь поскользнуться; видел, как рычали машины, пытаясь въехать в горку, и как сползали; он спешил в суд, в эту прилипшую к горе постройку, здесь должны были судить Кирилла — Пирата, решать оставить под стражей, а Федин и Кирилл противились. В комнатенке-кильдиме листал «компромат» на Кирилла, который собрал следак-моржонок, а потом спустился в прокуратуру, где крепышу с аскетичным лицом, заместителю прокурора, представился:
— Я тот адвокат… Который писал на следователя…
Прокурор понял, поговорил с гостем, Федин постарался как можно яснее рассказать, сколько наворочал следователь.
И вот суд.
Вальяжный, с какими-то жеманными манерами судья, зять бывшего сочинца — генерального прокурора, — хотел с наскока рассмотреть дело и оставить Кирилла под стражей, но Федин уперся, и дело шло с трудом. Кириллу как оступившемуся коммерсанту засветило освобождение. Но стал заводиться следователь, закусил удила скуластый прокурор, заныли конвоиры, которых обещали быстро отпустить, а дело затягивалось. Кирюха посматривал на открытые затемненные окна подвального этажа суда и невольно думал: вот бы убежать, a там триста метров до моря, в Турцию — и ищи в поле ветра.
Вальяжный судья сгреб бумаги со стола и ушел.
Все замерли в ожидании решения.
Нервничали конвоиры, следователь склонил голову и привычно захрапел, теперь уже реже обычного открывая глаза, а Кирилл заулыбался, что для человека, находящегося в клетке, выглядело вовсе странно. Он мечтал о свободе, которая замаячила впереди.
Федин радовался про себя: «Захотели нас оформить? Кукиш!»
Вот появился вальяжный судья, но не остался стоять, чтобы зачитать решение.
Федин подумал:
«Зятьку генерального можно и сидя».
Но зятек сказал:
— Возвращаемся к рассмотрению дела…
«Да, не все у них сходится», — глянул Федин на вздернувшего голову следака.
Но возвращение не привело к финалу. Дело отложили на следующий день.
Федин шел, чувствуя себя победителем, пусть и не до конца, но на первом этапе.
Неожиданно прозрел: шел и впитывал очарование пушистого снега на зеленых листьях.
— Как пироги, — разглядывал белые ломти на прогнувшихся ветках.
«Вот он, Сочи. И погода не такая, как в средней полосе России. И судьи не такие».
А когда в проеме заснеженного склона и известковой стены обелился безлюдный широченный желоб сочинской станции с вагончиками, от сказочной красоты запел:» В лесу родилась елочка…»