Мы попятились.
Вика озадаченно посмотрела на меня. Видно, для нее это та же неожиданность.
— Тут вход в Цеу.
— Цеу?
— Центр управления.
— Ты была здесь?
— Зимой. Папа показывал.
— И что тут было?
— Комната. Большая. Много пультов, экранов, знаете, как в кино про космос.
— А вот это… — я показал на тьму.
— Этого не было.
Вике явно не хотелось подходить ближе. Мне, впрочем, тоже. Но я подошел. Провел ладонью над черным проемом — в полуметре, в тридцати сантиметрах, в десяти. Ладонь ничего не чувствовала — ни тепла, ни стужи, ни ветра, ни влаги.
Вытащил из кармана фонарик, посветил. Никакого отражения. Луч улетел и не вернулся. Будто в бездну.
Вика попыталась коснуться тьмы, но я перехватил ее руку:
— Не стоит.
— Почему?
Вместо ответа я потянул Вику в коридор, подальше от двери. Затем взял из рук Вики куклу и бросил Мальвину в черный проем — из коридора, за угол.
Бросил и мгновенно отпрянул. Вдруг — взрыв или вспышка, сжигающая все вокруг.
Но пронесло. Ни взрыва, ни вспышки, ни даже звука падения куклы.
Я осторожно выглянул. Нет куклы. Пропала Мальвина.
— Я так и знала, это просто завеса. — Вика опять потянулась к проему, и я опять ее удержал. Но ненадолго: лифт опять кого-то привез. Своих? Хорошо бы. Но мы перешли в тамбурчик. Подождем своих.
Шаги осторожные, не хозяйские. Не свои. Но я высунулся на мгновение. Высунулся, и чуть не получил пулю: короткая, в три патрона, автоматная очередь. Да, тут люди бывалые. Если бы я высовывался стоя, неизвестно, как оно повернулось бы. Но я присел на корточки, тем и жив.
Жив-то жив, но это временно. Успел разглядеть: двое в броне, на головах сферы. Главное же, стреляют без промедления. Извечный русский вопрос: что делать?
Еще короткая очередь, превентивная, — я и не думал высовываться.
— Идем, — сказала Вика — и скользнула в проем. Как в темный омут. Только без всплеска. Где она теперь, в космосе, в асфальтовой луже, в глиняном кувшине, запечатанном соломоновым перстнем?
Гадать было некогда. Не хотелось, очень не хотелось, а делать-то нечего. Нужно идти. И я поспешил за Викой.
Никаких необычных ощущений я не испытал. Так, пустяк, будто сквозь паутинку прошел — и все. Вика оказалась права: завеса и только. Одно лишь смущало — я оказался не в комнате, не в зале, не в неведомом центре управления, даже не в пещере. Я оказался под солнечным небом. Солнце высокое, южное. Дворик, не очень большой и не очень маленький. Плодовые деревья — гранаты, абрикосы, хурма. Десятиметровый бассейн, в центре фонтан «Самсон», только струя пониже. Вокруг террасы, увитые виноградом. Крыши плоские. Такой, знаете, внутренний дворик в среднеазиатском стиле, смешанном с Петергофом.
Ну, и люди. В кресле у бассейна — один, рядом с креслом двое, рядом с Викой один, на крыше — четверо, по одному с каждой стороны. Из них безоружный только один. Тот, что в кресле. Рядом на столике бутылка и бокал, но это не оружие. У стоящих во дворе — пистолеты, у тех, кто на крыше, — карабины с оптическими прицелами. И лазерными: у меня на груди красное пятнышко. На спине, думаю, тоже. Чувствуется, что нам здесь не рады. Во всяком случае, мне.
— Подойди поближе, Вика, — сказал сидящий в кресле человек. Хозяин места. Одет он был с иголочки: альпаковый костюм (альпака снова в моде), белоснежная рубашка, светло-голубой шейный платок. И туфли: закинутая на ногу нога позволяла рассмотреть, какая обувь пристала совершенному человеку. Но был ли господин Мамонтов, седьмой человек в списке российского Форбса на сегодняшний день, совершенным?
Вика взглянула на меня, потом, не ожидая одобрения, пошла к Мамонтову.
— Тут у нас зона, свободная от оружия, во всяком случае, от чужого оружия, так что разоружайся, — сказал Мамонтов.
Вика достала пистолет и отдала его охраннику.
— Не рано ли тебе ходить вооруженной? — спросил Мамонтов.
— Это спортивный, воздушный, — ответила Вика.
Хозяин посмотрел на охранника. Тот кивнул, да еще чуть скривил губы — мол, да, игрушка, но порядок есть порядок. Потом, увидев в глазах Мамонтова приказ, отдал пистолет патрону. Рукояткой вперед.
— Значит, интересуешься стрельбой? Нужно Николая моего приохотить. Не помешает. — Мамонтов повертел пистолет в руках, потом положил его на столик.
— Прошу, пойми: я не то чтобы не рад тебя видеть, но скажи, пожалуйста, как ты здесь оказалась?
Хороший вопрос. Но Вика и глазом не моргнула.
— Это вам лучше у папы спросить. Что-то сильно научное. Машина пространства.
— Научное, говоришь? У папы? Машина пространства? Но зачем он послал именно тебя?
— Так получилось.
Видно было, что Мамонтов не понимает. Рыбак рыбака… Я ведь тоже мало что понимал. Главное — почему, действительно, Вика? Да и я — зачем? Эксперимент, опыт на собачках? Положим, я для Романова не более чем собачка, согласен, но дочь?
— Ладно, машина так машина. Ты не голодна?
— Выпила бы сока. Гранатового.
— Эй, сделайте дорогой гостье бокал гранатового сока, — не повышая голоса, сказал Мамонтов.
Охранники не тронулись. Красное пятнышко по-прежнему дрожало на моей груди. Сок, верно, делают в доме. То ли слышат хорошо, то ли связь хорошая. Хотя есть вариант, что никакого сока никто не готовит.
— Твоего человека покормят на кухне. — Мамонтов мельком взглянул на меня и вновь повернулся к Вике.
— Иван Федорович не мой человек. Иван Федорович — мой тренер. Олимпийский чемпион.
— Ах, чемпион! Ну, правильно, детям самое лучшее. По стрельбе чемпион? — Мамонтов посмотрел на меня внимательнее. До этого и не замечал. Поручил снайперам на крыше — и забыл. Как бы.
— По биатлону.
— Как же, видел однажды. Но биатлонисты вроде на лыжах катаются. А у него, — он еще раз посмотрел на меня, — у него я лыж не вижу.
— Ну что вы, дядя Игнат. На лыжах они зимой бегают.
Дядя? Биографии крупнейших олигархов я знал весьма подробно, но о родственной связи между Мамонтовым и Романовым слышу в первый раз. Бизнес вместе они вели, в далекие девяностые, потом разбежались, но дядя? В девяностых Вики и вовсе не было. Видно, потом встречались, и «дядя» — фигура речи, обращение младшего к старшему? Правда, в кругах Вики это вроде бы не принято. Впрочем, не берусь судить.
— До зимы дожить нужно, — сказал Мамонтов, и тут пожилой, но стройный смуглый слуга принес на подносе бокал с темно-красным содержимым. Гранатовый сок, хочется думать. А слуга — филиппинец.
— Нужно, — согласилась Вика.
— Э, я не о тебе, — деланно смутился Мамонтов. — Это я о себе.
О себе-то о себе, но посмотрел он на меня. Мотай на ус, олимпийский чемпион.
И тут же охранник подошел ко мне. Быстренько обыскал, забрал пистолет, запасные баллончики, пули. На баллончики отреагировал презрительным хмыканьем, а пули просто положил в карман. Ему, похоже, даже неловко стало, будто у малыша конфету забрал. Или погремушечку.
— Я бы хотела, чтобы Иван остался с нами, — сказала Вика с нажимом, которого я в ней и не подозревал.
Прежде чем ответить, Мамонтов посмотрел на охранников. Один из них, верно, старший, чуть-чуть качнул головой. Нельзя.
— Мне нужно с тобой пошептаться. Без свидетелей.
— От Ивана Федоровича у меня секретов нет. Или вы боитесь?
Мамонтов посмотрел на меня, потом опять на старшего охранника. Тот едва заметно пожал плечами. Действительно, смешно меня бояться. Я ведь не боксер, не рукопашник. На голову ниже любого из охранников, на двадцать килограммов легче. А главное, рубиновое пятнышко на груди — что булавка над мотыльком. В любое мгновение пришпилят. Я это знал, и все знали, что я знаю.
— Если принцесса настаивает, что ж… — И он пошевелил пальцами правой руки. Наверное, это означало, что я могу приблизиться.
Я подошел к Вике. Подошел и остался стоять. Сесть-то было не на что. Получалось, что я человек Вики. Символ статуса. Прекрасно. Мотивация — не подкопаешься.
— Не проголодалась? За время пути-то?
— Путь, дядя Игнат, недолог. Раз — я там, два — я уже здесь. Даже быстрее. Но да, я проголодалась.
— Что бы хотела?
— Ну… Мяса?
— Бифштекс по-татарски будешь?
— Буду.
— А закуску? Форелька есть, нежная-нежная.
— Спасибо, я люблю форельку.
Филиппинец ловко раскладывал приборы, а я косил глазом, глядя на охрану. Неужели они все смотрели на меня?
Нет. Похоже, все ошеломлены. Действительно, ниоткуда явились двое. А где двое, там и трое, и пятеро. Не с воздушными пистолетиками, а вооруженные до зубов. И потому охране следовало быть начеку.
Она и была — начеку.
Филиппинец спрыснул форельку лимоном и удалился.
— Значит, Машина пространства, — произнес Мамонтов. К еде он не прикоснулся. — А не выдумка ли это?
— Мы-то здесь, — ответила Вика.
— Не поспоришь. Хотя… Вдруг ты — наведенная галлюцинация? Или хитрая проекция — всякие там компьютерно-лазерные штучки. Как в кино. Ученые люди тороваты на фокусы. Ты ешь, ешь.
Вика наколола на вилку кусочек рыбы и стала есть. Нуда, кино, жди. Кино форельку не жует. Это, видно, понял и Мамонтов.
— Значит, с этой машинкой можно куда угодно?
— Да не знаю я. Наверное.
— Удобная штука. Похоже, автомобилям всяким, поездам, самолетам — конец придет? Не нужно будет в Америку полдня добираться? Вжик — и готово?
— Это опять к папе. Ракетой ведь тоже быстро, да дорого. И опасно.
— Было бы опасно, он бы тебя не пустил. Или пустил? Нет, я рад, я очень рад, но хочу понять — почему ко мне и почему ты?
Чем больше я приглядывался, тем яснее понимал — как ни скрывают они эмоции, но они боятся. Они очень боятся. И не понимают. А потому скоро начнут злиться. Я тоже не понимал. И тоже боялся. Но злиться мне не по чину.
— Вот папа вам и объяснит, — спокойно ответила Вика.
— И когда ждать Алексея Александровича?
— В любое мгновение. Или завтра. Не знаю, как он решит.