Она сделала загадочную паузу. Затем решительно налила высокий фужер красного вина. А в приземистый бокал, также до краев — коньяк.
— Мы уже столько времени знакомы, Борис, и до сих пор с вами на «вы».
— А ведь действительно, это непорядок, — приободрился Корноухое. — Судя по реквизиту, вы предлагаете выпить «на брудершафт». Согласен, но уж тогда по всем правилам.
— Это как же? — театрально всплеснув руками, изумилась Елизавета. — Это целоваться потом?
— Да! И не просто целоваться, а крепко и троекратно. Иначе у нас с вами ни «брудера», ни «шафта» не получится. И еще, если после этого торжественного акта кто-либо оговорится и другую персону на «вы» назовет, то весь «брудершафт» повторяется на тех же условиях.
— Строже надо наказывать!
— Согласен, Лиза. Я готов к более суровой, к высшей мере.
— И чтоб тоже троекратно, — засмеялась Елизавета. — Ну, Борис, давайте брудершафтиться,
Корноухов уже не сомневался, что он не уйдет отсюда до позднего вечера. Он полагал также, что Елагина может и вовсе не появиться.
Ну, Елагина молодец! Решила не портить вечер. Сама не смогла прийти, так шикарную замену прислала.
Борис Петрович украдкой взглянул на огромную кровать в центре комнаты: все как всегда. Надо лишь сбросить огромное желтое покрывало.
Около получаса они мило болтали, игривыми полунамеками приближая кульминацию.
В какой-то момент Борис Петрович решил форсировать события. В конце очередного витиеватого тоста, полного комплиментов, он намеренно перешел на «вы». Типа: «Еще час назад вы были прекрасная незнакомка, а сейчас вы моя богиня».
— Ага! — обрадовалась Елизавета. — Я так и знала. Это из-за армянского коньяка и грузинского вина. Настоящий русский «брудершафт» действует только на отечественном сырье.
— Да, я ошибся и готов понести более суровую кару.
— И, конечно, троекратно?
— С тобой, Лиза, я готов на все!
— Тогда я несу нашу водку и наше шампанское. Только тогда все получится. Это однозначно!
Она быстро подбежала к холодильнику и вытащила шампанское и уже открытую бутылку «Московской».
— Это тебе, Борис. Вот в эту рюмочку. Ровно пятьдесят граммов. Никак нельзя больше. И меньше нельзя. А шампанское мне. Поехали!
Они скрестили руки с бокалами и залпом выпили. Корноухов решительно подошел к кровати и сдернул покрывало.
— Готов принять кару.
— Я не поняла, Борис. А при чем здесь кровать? — Она говорила спокойным холодным тоном и внимательно вглядывалась в глаза Корноухова. — Ты что, на секс намекаешь? Ты прямо маньяк какой-то. У тебя глаза стали совсем дикие. Ты что, изнасиловать меня хочешь?
Корноухов искал, что ответить, но вдруг почувствовал, как все начало расплываться перед глазами. Он заметил, что Елизавета схватила с камина большой кухонный нож с деревянной ручкой и стала размахивать им буквально перед его носом.
Она истерически кричала:
— Я не позволю! Ты развратный тип. Я буду защищаться. Что ты так злобно на меня смотришь? Ты убить меня хочешь?
Борис Петрович попытался изобразить примирительный жест, подняв вверх обе ладони, но в этот момент сознание покинуло его.
Он обмяк и упал, опрокинув столик с остатками пиршества.
Елизавета стояла неподвижно минуты две, пока в комнату не влетел Лобачев с большой пластиковой бутылкой. Он был в форме майора полиции.
— Это было великолепно, Лиза. Не ожидал! Дай я тебя поцелую. Ты великая актриса. Ты прямо Нежданова и Ермолова в одном флаконе.
— Да, я играла хорошо. Но очень боялась, что он раньше начнет.
— Все в порядке. Ты только сейчас не волнуйся. У нас есть минимум полчаса. Доза проверенная. Ты давай ложись сюда, а я из тебя буду труп делать.
— Я пойду сначала в туалет, — как-то отрешенно произнесла Елизавета.
— Правильно, милая. Лучше сейчас. Трупу менее сподручно бегать в туалет.
Когда она вернулась, он стаскивал с Корноухова брюки.
— Помоги, Лиза. Тяжелый он. И давай трусы снимем. Да не стесняйся ты. Мужиков, что ли, голых не видела. Сейчас мы тебя покрасим.
Лобачев открыл бутылку и начал разбрызгивать ее содержимое на рубашку Корноухова. Затем он налил немного себе на ладони, растер и сделал два четких отпечатка на рукавах рубахи.
— Это, Лиза, настоящая кровь. Но куриная. Пришлось поехать в Томилино на птицефабрику.
— Противно с настоящей кровью.
— Терпи, Елизавета. А теперь ты на кровать ложись. Хорошее было у тебя платье.
Федор взял нож, сделал несколько разрезов в районе груди и живота. Потом обильно полил эти места куриной кровью.
— Нормально. А теперь создаем картину изнасилования. Ты уж извини, Елизавета, но юбку я подниму выше пояса. И теперь — главное.
Лобачев встал перед Елизаветой на колени и осторожно дотронулся до ее трусов и стал тянуть резинку вниз.
Она мягко отстранила его:
— Не теперь, Федор. Не надо сейчас. Потом.
— Да, ты просто прелесть, Лиза! То, что ты думаешь, это действительно будет потом. Но это необходимо сделать сейчас. Мы же решили, что Корноухов взял тебя силой, предварительно разрезав ножом трусики, так что терпи, Елизавета.
Завершив создание места преступления, Лобачев торопливо убежал и вдруг через минуту вернулся, держа перед собой окровавленный нож.
— Нет, Лиза, я полный идиот. Я орудие преступления уволок. Сейчас мы нож ему в руку вложим. А ты спокойно лежи, Лиза. Ты глаза закрой и отключись. И главное, не дыши по возможности.
Сознание возвращалось к Корноухову медленно.
Он сначала приподнялся, встал и только после этого с трудом открыл глаза.
Борис Петрович все вспомнил, все. Он намекнул ей на постель, а она не захотела отдаться. Потом Лиза испугалась, схватила нож, а у него все помутилось в глазах. И что было дальше, он не помнил.
Корноухов, взглянул на лежавшую в неестественной позе, окровавленную, полуобнаженную Елизавету. Затем посмотрел на себя и осторожно поднял вверх правую руку, в которой был зажат большой кухонный нож.
Так, значит, он отнял его у Елизаветы. А что было потом? Он не помнил. Неужели она его так возбудила, что околдовала до потери сознания.
Да, вероятно, он потерял над собой контроль, рассвирепел и озверел до чертиков.
Эти вялые рассуждения Корноухова прервал визгливый окрик:
— Руки вверх! Не двигаться! — В комнату ворвались двое в полицейской форме. — Сержант, быстро готовь фотоаппарат. Этого субчика надо с разных сторон заснять. Особенно руку с ножом. Отдельно возьми труп и общую панораму.
Корноухов стоял неподвижно, крепко сжимая в руке основную кровавую улику.
Голова уже работала нормально, но он ничего не мог понять. Он все еще надеялся, что это сон или шутка.
Но перед ним стоял майор с дикими глазами и без всякого намерения шутить. В его руке заметно дрожал пистолет, направленный на Бориса Петровича.
Майор четко отдавал команды суетившемуся по комнате сержанту:
— Детали потом снимешь. Сейчас аккуратно в пакетик возьми у подозреваемого ножичек. Спокойно, я буду страховать. Теперь, гражданин убийца, вытягиваем ручки вперед.
Корноухов покорно сделал все, что велел майор.
— Сержант, наручники на него надень. Молодец! Ты здесь над деталями поработай, отпечатки сними с трупа, брюки его осмотри и всякое такое. А мы с убийцей вниз спустимся и побеседуем.
Корноухов еще никогда не чувствовал себя таким униженным, таким беспомощным. Из одежды на нем была только окровавленная рубашка и такой же грязный галстук. Ниже пояса он был голый.
Борис Петрович сидел за столом и тупо смотрел на наручники.
Майор, который с глубокомысленным видом расхаживал по комнате, напоминал Корноухову инспектора Лестрейда. Наивен, глуповат, истеричен, но верный служака. Педант и законник. Хуже не придумаешь!
Майор вдруг резко подошел к столу, сел перед Борисом Петровичем и стал сверлить его взглядом:
— Я уверен, что вы убийца. Это очевидно! Или у вас есть другая версия?
— Нет, но я не понимаю, как это произошло.
— А здесь и понимать нечего. Картина преступления как на ладони. Вы пришли в гости, так?
— Так.
— Потом вам захотелось яркой любви, так?
— Так, она сама мне намекала.
— Это детский лепет, гражданин. Женщина уже одним своим видом намекает на это. Я прав?
— В некотором смысле вы, конечно, правы.
— Далее. Вы настаивали на близости, а она не отдавалась. Тогда вы взяли нож и стали угрожать, так?
— Она первая взяла нож.
— Это детали. Вы не в песочнице, чтоб выяснять, кто первый начал. Нож-то оказался у вас в руке, так?
— Да, так.
— Затем вы убили ее. И после этого изнасиловали. Так или наоборот?
— Я не помню, как это было.
— Это не оправдание. Улики-то у нас налицо. А при такой картине преступления вам «вышка» светит. Однозначно! Хорошо, что мы успели, пока вы улики не уничтожили. Хозяйка нас предупредила.
— Кто?
— Хозяйка дачи, некто Елагина. Приходит она, понимаешь, к себе, а тут такая картинка маслом.
— Елагина моя знакомая. Я как раз ехал к ней!
— Нехорошо у нас получается, — покачал головой майор и иронически улыбнулся. — Ехали вы в гости к одной, а убили другую. Это вы скажете на суде в качестве своего оправдания. Мод, ошибочка получилась, не ту я убил. «Хотел слопать кока, а съел Кука».
— Что мне может помочь, гражданин майор? — Корноухов машинально вспомнил, что в старых фильмах в такой ситуации следователя надо называли «гражданин».
— А помочь вам может только раскаяние и чистосердечное признание. Пока я не начал официальный протокол писать, на-пишите-ка вы мне явку с повинной. Мол, я, такой-то, сознаюсь, что убил гражданку при таких-то обстоятельствах. Кстати, вы кем до этого работали?
— Там в кейсе документы.
Корноухову показалось, что майора ни капельки не испугало его служебное удостоверение, а даже обрадовало:
— Вот так номер. Ожидается процесс века? Я так понимаю, уважаемый Борис Петрович, что эту должность вы занимали до сегодняшнего вечера. Здесь вам не мелочевка какая-нибудь. Тут у нас убийство при очень отягчающих обстоятельствах. И с особой жестокостью. А закон у нас един для всех. Писать признание будете?