Все дело было в глубоких глазах моряка, в их прищуре, защищающем от ветров и штормов. А еще в широкой походке, устойчивой при любой качке.
Моряк оценил гостей и признал людей, близких по духу. В том смысле, что ни Кузькин, ни Муромцев не были похожи на буржуев. Паша вообще вышел вперед, сжал правую руку в кулак и поднял ее чуть выше плеча. Было очень похоже на старое приветствие «Рот-фронт».
Муромцев начал переговоры:
— Мы к вам за помощью, капитан. Меня зовут Павлом, а это товарищ Кузькин.
— Что надо?
— У нас к вам очень секретный разговор. Народу нужна ваша помощь. Мы с товарищем на олигархов бочку катим. Хотим под них мину подложить.
— Под всех сразу? Революцию готовите?
— Тише. У тебя, отец, никакой конспирации нет. Не могу я о таких вещах на воздухе говорить. Пригласил бы нас в кубрик, папаша.
— Заходите, сынки, если не шутите. Начали вы очень весело. Мне даже любопытно, что дальше будете петь.
Сторожка смотрителя пристани была и впрямь похожа на кубрик. Внутри на четырех небольших окошках висели спасательные круги, заменяя иллюминаторы. На плите стояла надраенная до блеска посуда, на полках сверкали спортивные кубки и статуэтки девушек с веслом. А на стенах висели штурвал, барометр и пять портретов в рамках. Четверо на них — неизвестные личности в морской форме, а пятый знаком, хотя стал забываться. Симпатичный тип с бородкой, усами, лысиной и хитрым прищуром глаз.
В центре этой кают-компании стоял стол на четверых.
Гости сели и немножко помолчали. Потом познакомились. Боцмана звали соответственно, Владимир Ильич Ушаков. Смесь революции с историей флота.
Почти сразу Муромцев начал нести околесицу про идеалы красного знамени, про тайное общество, про месть за несчастных пенсионеров, за развал армии и державы. Кузькин тоже успевал вставлять междометия и отдельные фразы, типа: «Нас не запугаешь! Скоро мы покажем себя во всей красе. А от них полетят только пух и перья…»
Было видно, что адмирал Ушаков доволен текстом. Подобное он слышал на больших митингах, но там толкотня и гул от мегафонов. А здесь пришли персонально к нему и говорят долго, красиво и громко.
В какой-то момент Муромцев начал притормаживать, сбавил пафос и плавно перешел к конкретному делу:
— Вот ты знаешь, Ильич, кто напротив тебя живет? Кто на народной земле отгрохал свой дворец?
— Знаю! Это Злотник. Олигарх, ворюга и мурло!
— Именно, что мурло! Недорезанная буржуйская рожа. Но вот ты скажи, Ильич, какую ты ему пакость сотворил? Что ты полезного для народа сделал?
— Ничего.
— Вот поэтому они нас и душат! Это же как в мыльной опере. Там только на словах мы смелые, а как до дела, так в кусты. Значит, ты готов помогать нам, Ильич?
— Для доброго дела я всегда готов.
— Итак, отец, мы будем базироваться в твоем кубрике. Считай, что это боевая задача! А еще нам нужна подзорная труба и катер для переброски десанта на сторону противника.
— Это как на Малой земле?
— Именно так, Ильич. Мы идем в бой, а ты будешь здесь тылы обеспечивать.
С учетом обстоятельств Вадим Хилькевич остался на ночное дежурство. А его молодая жена, Ирина Багрова, поехала домой одна.
Она еще не знала, что совершенно не может расставаться с мужем. Она не успела это узнать. После свадьбы не прошло и месяца.
Домашние дела Ира сделала очень быстро и села у телевизора. Но она решительно не смогла смотреть в этот ящик. Багрова нажимала кнопки пульта, но все программы ее только раздражали. Не радовала даже «Кавказская пленница».
В девять вечера она расстелила кровать, разделась и легла. Но спать не хотелось. Мешала тоска, ноющая боль. Такая, как зубная, но еще неприятней.
Ирина попыталась не думать о муже, но он никак не выходил из головы.
Это даже странно! Если за месяц она так привыкла к Вадиму, то что будет через год?
Багрова лежала одна в пустой полутемной комнате и злилась на эту дурацкую ситуацию. Нет, надо собрать волю в кулак и непременно заснуть.
И тут к ней пришла спасительная мысль о верблюдах, которых надо считать равномерно и монотонно. Она представила пустыню и вялую арабскую скотину, печально проходящую мимо, как очередь в мавзолей. Но уже на пятом верблюде между горбов сидел Вадим и ехидно улыбался: «Ничего ты без мужа не можешь. Даже заснуть не получается».
Ирина натянула на голову одеяло, разогнала всех кораблей пустыни и перенеслась на зеленый лужок, где мерно шли маленькие, чистенькие бараны. Первый, второй, пятый…
Шли они так послушно, что пастух ни разу на них не прикрикнул и не взмахнул кнутом. Поравнявшись с Багровой, джигит повернулся к ней знакомым лицом. Потом пастух смахнул с себя шапку, скинул бурку и остался в одних трусах. Это был, понятное дело, Вадим Хилькевич…
Уже через четверть часа Ирина выводила свою серенькую девятку на Калужское шоссе. А еще через двадцать минут она въезжала во дворик виллы «Икар».
Свет горел в двух кабинетах. На месте был начальник — полковник Потемкин, и он, ее Вадим. Багрова бросилась наверх и в коридоре столкнулась с мужем. Он держал в руке папку с документами и весь сиял от радости. И оттого, что увидел жену, и от чувства исполненного долга.
— Ты что пришла, Иришка?
— Соскучилась!
— Я тоже о тебе думал, только изредка. Было очень много работы. Я добыл кое-что важное. Пойдем вместе к Петру Петровичу.
И они пошли, обнявшись и замедляя шаг. Перед поворотом в широкий холл они на минуту остановились и повернулись лицом друг к другу.
Лицо полковника выражало и злость, и печаль, и упорство. Он очень обрадовался, когда вошли Хилькевич с Багровой. После визита к генералу Вершкову очень хотелось общения с нормальными людьми. Потемкину хотелось выговориться, и тут появились свои. Те люди, кому он безоговорочно доверяет.
— Садитесь, ребята. Это хорошо, что вы пришли.
— У меня срочная информация, Петр Петрович.
— Подожди, Вадим! Сначала я вам расскажу о Вершкове. Вот ты как думаешь, Ирина, этот генерал, он хороший человек?
— Я думаю, что как начальник он нормальный. Могло быть и хуже. Все они, кто пробился наверх, как ужи. Такие юркие, гладкие и гибкие.
— В самую точку попала, Ирина! Только они не гибкие, а прогибающиеся. Я, ребята, Вершкова в таком состоянии первый раз в жизни видел. Глазки у него бегали, губы дрожали, а ручки дергались.
— С чего это он так?
— Испугался! Вероятно, Наум Злотник пожаловался на нас кому-то в Администрацию. Этот кто-то вызвал нашего Тимура Аркадьевича и вставил ему дыню. Ты извини, Ирина, за натурализм.
— Ничего, я и не такое слышала. Так что было дальше? Вершков совсем нам руки скрутил или оставил лазейку для маневра?
— Оставил. Человек — это сложная конструкция. А наш Тимур трус, но все-таки не полная сволочь. Ему сейчас и за себя страшно, и Надежду жаль, и немного за Державу обидно. Вершков велел по Злотнику работать, но очень осторожно. И беспокоить олигарха можно только тогда, когда есть стопудовые улики. И в любом случае не задерживать, а только под домашний арест.
Хилькевич сидел далеко от начальника. Ему пришлось вскочить и обежать длинный стол для совещаний. Приблизившись к Потемкину, Вадим жестом факира раскрыл свою папку и выложил перед полковником три листочка.
— Вот они, Петр Петрович!
— Что это?
— Это те самые тяжелые улики против Злотника. Это улики высшей пробы!
— Что это, Вадик?
— Это перехват разговора Злотника с Майковским.
— Отлично, Хилькевич. Это называется «слезай, приехали»! Мало бабе олигарха, так ей подавай депутата высшего уровня. У вас, ребята, санкция на прослушку есть?
— Конечно, нет. Это я по собственной инициативе. Но все сделано чисто. Об этих бумагах ни одна собака не узнает, включая Вершкова.
— Ты осторожней в выражениях, капитан. Я и сам о нем не очень лестно отзывался. Но называть генерала собакой, это слишком.
— Виноват. Но вы почитайте бумажки.
Потемкин начал читать вслух.
Инициатором разговора был Наум Яковлевич. Он говорил долго и витиевато. Вначале было много намеков, и только к финишу пошел открытый текст. Злотник говорил Майковскому, что владеет документами, которые могут сбросить того с пьедестала и смешать с нечистотами. Затем олигарх предлагал встретиться и поговорить. Он так и сказал: «Надо обсудить, чем Дума может помочь моему бизнесу».
Потом расшифровку беседы прочла вслух Ирина. Она делала это с выражением, как в театре, представляя диалог по ролям. После такой читки стало ясно, что Злотник припер Майковского к стенке. Это был шантаж чистой воды! Наум не просил помощи, а вымогал ее гнусно и беспардонно.
У Потемкина проснулся азарт сыщика.
— Что будем делать, ребята? Ну ты, Хилькевич, криминалист. А что нам скажет оперативник? Слушаю тебя, Ирина.
— Я думаю, товарищ полковник, надо напрямую поговорить с Майковским и предложить тайную защиту от вымогателя. Я сама могу на него выйти под видом частного сыщика или бывшей журналистки. Скажу, что мне случайно попал текст его беседы со Злотником. Предложу помощь по захвату вымогателя и уничтожению документов.
— А если он не согласится и шум поднимет?
— Не поднимет! Он испугается, что я была журналисткой и могу все это в прессу вывалить. Ему не выгодна огласка. Единственное, что он может потребовать, это гарантий по уничтожению порочащих его документов.
— Гарантируй, не задумываясь! Нам его грязное белье не нужно. И Майковский нам не нужен с его неприкосновенностью. Нам надо скорее Надежду спасти и Злотнику по лбу дать.
Уже днем Надя знала, что ночью попытается бежать.
Ее вихрастый охранник Володя Пронин совсем размяк от интимных бесед и совсем не воспринимал ее как пленницу.
Патрикеева заметила, что он не запирал камеру, если сам сидел в коридоре. И если уходил на две минуты, то тоже не запирал.
Возможно, боялся обидеть ее лязгом замка. А эту его стеснительность вполне можно использовать.