— Я… тут…
Мужик тем временем уже подошел ко мне вплотную.
— Мой универсальный ключ почему-то не действует, — неожиданно для самого себя вдруг выдал я, доставая из кармана карточку, а затем, повинуясь неосознанному порыву, подскочил к двери и сунул ее в прорезь. Дверь, разумеется, не открылась.
— Ты хочешь сказать, что должен здесь убираться?
— Ну да, — кивнул я (а что мне еще оставалось?).
— Документы покажи!
Я достал удостоверение, а мужик мобиком.
— Это Жарихвазов, — сказал он, нацепив ком на ухо. — У меня тут уборщик Степан Кораблев, проверьте. Жду.
— Мой участок с двести первого по четыреста сорок пятый! — громко отрапортовал я, чтобы показать, что ничего не скрываю.
— А здесь ты как оказался?
— Приехал на лифте. Я всегда сразу приезжаю на четвертый этаж, потому что лучше ведь сверху начинать…
Мужик махнул рукой, приказывая заткнуться. Я умолк, а он, выслушав, что ему сказали по мобикому, заявил:
— У тебя этажи со второго по четвертый.
— Ну да. Я ж так и говорю! Что всегда начинаю с четвертого, а потом спускаюсь…
— Так почему же ты тогда здесь, на пятом?
— Как на пятом? — Я вытаращил глаза.
Мужик ткнул пальцем в сторону цифры на стене.
— Так это пятый?! — вскричал я. — Черт! Так вот почему мой универсальный ключ дверь-то не открывал! — Я хлопнул себя по лбу и рассмеялся, причем, к собственному удивлению, весьма натурально.
— А ну, хватит! — Мужик схватил меня за локоть и больно стиснул руку. — Что ты мне здесь комедию ломаешь?
— Слушайте, Вит, — затараторил я, глядя на его скумар честными, широко открытыми глазами свободного от мыслей дебила, — не знаю, как ваше полное имя-отчество, извините, но я ничего не ломаю, я убираюсь! Правда! Я ехал на четвертый! Может, случайно не ту кнопку нажал?..
— Ты что, не видел, какой этаж горит, когда выходил?
— Нет, я не посмотрел, я тележку толкал…
То ли потому что мне так хорошо удалось изобразить тупого поломойку, то ли из-за того, что сказали мужику по кому (в конце концов, у Степы Кораблева ведь никогда не было ни нарушений, ни нареканий), но он меня отпустил.
Пока я мыл три положенных этажа, мысли все время вертелись вокруг двери, около которой меня застукали. Номер 501. Что же за ней такое? Наверняка что-то для меня важное, разя пришел гуда и состоянии транса, спонтанно порожденном усталостью и недосыпанием. Возможно, мне удастся даже найти ключ к этой двери, если вызвать этот транс снова, но при этом нужен кто-то, кто расскажет потом все, что я буду делать, чтобы снова не впаяться, как сегодня, ибо второй раз мне это с рук вряд ли сойдет. Где же мне взять надежного человека?..
Я нс спеша перебирал в памяти всех, кого знали мои бывшие субы, и все отчетливей понимал, что у меня нет такого человека.
Были хорошие знакомые, с которыми необременительно поболтать о том о сем, приятели, с кем неплохо сходить в визиошку и пропустить по стаканчику, девчонки, с которыми отлично можно развлечься… но все они не годились на роль настоящего друга, кому легко и не страшно полностью довериться…
Когда я вдруг ясно осознал, что у меня никого нет, навалилось такое ощущение всеобъемлющего одиночества, что руки вдруг ослабли и швабройка с грохотом опрокинулась на пол. Моющая часть продолжала вращаться, бестолково рассекая воздух и зря разбрызгивая мыльную воду, я смотрел на нее и словно видел свою жизнь, такую же бессмысленно кружалую, очень деятельную, но никому на свете, даже себе самому не нужную. Ни настоящего дома, ни друзей, ни цели… В груди стало больно.
Боль! Я наклонился, поднял швабройку и принялся возить ею по полу. Мы все избегали боли, подумал я. Потому и расщеплялись. Чтобы легко переносить стрессы, работать по девяносто часов в неделю и всегда быть сполна удовлетворенными тем, что имеем, не мучаясь от мысли, что кто-то лучше нас. Никто не был лучше, просто у одних было больше субов, у других меньше. Порой попадались такие сложные, замороченные индивидуумы, количество субличностей которых доходило до сотни, но это было большой редкостью. В основном, требовалось около пятнадцати «я», чтобы сделать человека счастливой единицей трудолюбивого общества. А мне вот понадобилось всего девять…
Да, я был простым парнем с маленьким количеством субов, может, поэтому у меня и после синтеза легко получалось притворяться ими…
Так почему же и за что на такого простого парня вдруг навалилось сразу столько проблем?
Утром я встал не такой разбитый, как был последние дни. Несмотря на грядущий поход к нейропсихологу, мне удалось неплохо выспаться — видимо, привык уже к своему новому состоянию, к тому, что веду двойную жизнь. Нет, я понимал, конечно, что одно дело обмануть работягу Толю или какого-то не знакомого мужика, и другое — профессионального мозговеда, у которого глаз наметан на определение психических отклонений, но почему-то не волновался. Даже напротив, чувствовал подъем, как будто после этого похода все мои мытарства должны обязательно закончиться. Хотя почему «как будто», оно ведь, если вдуматься, так и было: предстояло самое сложное испытание, а значит, если я его пройду, бояться будет нечего.
Боец Серега подмигнул своему отражению в зеркале и вышел из комнаты.
Четким, размеренным шагом я направился к кабинету психолога, а в голове стала прокручиваться наша прошлая встреча. Предыдущие дни мне все было недосуг об этом подумать — слишком много скопилось дел и других вопросов, а сейчас, анализируя разговор с психологом, я неожиданно для себя поразился тому, что вспомнил.
Я доложил о сбое, а потом вел себя так, что не заметить, как со мной продолжает твориться нечто неправильное, было просто Невозможно, ведь Марина — спец! Однако вместо того, чтобы, заподозрив начало синтеза, поднять тревогу и изолировать меня для более тщательного обследования, она все время улыбалась и говорила странное…
«…А эмпат вообще конкретно мешал мне работать». — «Бойцу». — «Что — бойцу?» — «Эмпат мешал работать бойцу».
Неужели она все видела, но специально ничего не предприняла? Почему?
Я уже подошел к кабинету и протянул руку, чтобы открыть дверь, НО замер, вдруг пораженный мыслью: а что, если это ловушка?
В этот момент дверь открылась, и я едва успел отпрянуть, Чтобы не получить ею по лбу. На пороге стояла Марина.
— Здравствуйте, Кораблев, — сказала она и посторонилась, Пропуская меня внутрь. — Проходите, я вас жду.
Путь к отступлению был закрыт. Забыв поздороваться, я Молча прошел в кабинет. Марина захлопнула за мной дверь. В замке дважды щелкнул ключ. Я обернулся и взглянул на психолога — сегодня она не улыбалась.
— Прошу! — психолог открыла дверь в маленькую комнатку, Изолированную от остального кабинета звуконепроницаемым материалом.
— Здесь точно нет ни камер, ни жучков — я проверяла.
Она указала на кресло возле небольшого аппарата с нейроконтактами, а сама села на стул напротив. Рядом, на табуретке, стоял инфоком.
Что тут диагностируют, черт его разберет, но ясно, что если она меня сейчас здесь пристрелит, никто не услышит. Я сел на предложенное место, ожидая чего угодно. Тело напряглось, словно внутри сжалась пружина, готовая при малейшей опасности мгновенно распрямиться.
Полагаю, к сегодняшней нашей встрече вы уже вполне осознали свое новое состояние и, учитывая его возможности, наверняка догадались, что я еще в прошлый раз поняла, что с вами происходит.
Я молчал, вглядываясь в ее лицо — не провоцирует ли?
— Да бросьте, Кораблев, расслабьтесь! Если бы я хотела о вашем… м-м-м… вашем метаморфозе, — она зачем-то продолжала старательно избегать слова «синтез», — поставить в известность службу безопасности, я бы уже это сделала. — Тут она наконец-то улыбнулась.
— Отчего ж не поставили? — спросил я. Голос прозвучал как-то по-новому, немного хрипло, но жестко и уверенно. Это был голос моей новой личности, который я еще ни разу не выпускал наружу, изо дня в день прикидываясь своими бывшими субами.
— Я хочу вам кое-что показать, Кораблев.
Она тронула инфоком, выводя его из режима ожидания, и быстро набрала на клавиатуре несколько последовательностей каких-то символов, вероятно, то были пароли, с изнанки виртэка плохо видно, но похоже, она входила в какую-то базу. Потом появилось чье-то фото и вроде текст.
— Экран! Развернуть на сто восемьдесят градусов! — скомандовала Марина, и я увидел смотрящее прямо на меня лицо.
Черты его были мне хорошо знакомы, а вот взгляд показался чужим — холодным и безжалостным. «Кораблев Федор» — гласила надпись под снимком. А рядом шла краткая автобиография, в которой указывались мой год рождения, биологические предки, интернат, где я воспитывался до расщепления, а также полный список моих субов.
Их было ДЕСЯТЬ.
Первая строка в списке была выделена красным:
«Федор Кораблев — УДАЛЁН».
Что?! Удален?! Это как? Никогда раньше я о таком не слышал. Субов усыпляют, а не удаляют!
Так вот почему нет никаких отметок в документах и на скуловом маркере только девять позиций! Мою десятую, может быть, самую деятельную личность просто убили! Стерли, как будто ее и на свете не было, даже документы и скумар заменили!
— Разве такое возможно? — Я с трудом заставил себя оторваться от виртэка и посмотрел на Марину. — Удаление! Даже на самое краткое усыпление требуется решение суда, а тут… — Мой взгляд растерянно блуждал по экрану в надежде отыскать хоть какую-то запись по делу, что было проведено следствие и т. п. — …Ничего! Но… также… нельзя… — я потерялся в словах, не знал, что сказать.
— Можно, как видишь. Не против перейти на «ты»?
— Что? A-а… да… давай перейдем. — У меня появилось ощущение вязкости, как бывает во сне, когда пытаешься что-то сделать, но получается очень тяжело и медленно. Я словно погружался куда-то в глубь себя, проваливался, хотел что-то вспомнить, но не мог. Реальность начала уплывать.