к принял. Уже не говорю, как порочит нас ночной случай. Кореньков, вы понимаете, о чем я говорю? Не знаю, как долго еще проболеет Никодим Никодимыч, но прошу ко всему сказанному отнестись серьезно. Есть вопросы?
— Можно я? — осторожно спросил Кисунев.
— Да, конечно.
— Мы, Афанасий Герасимыч, конечно, согласны с вами. И ответственность надо повышать. И дисциплину укреплять. И заботиться о результатах. Но вы не знаете, каждый должен быть заинтересован в своем труде. Должна быть хоть какая-нибудь выгода. И начальство об этом должно думать. А не наезжать танком…
— Правильно, правильно, — поддакнул Кореньков. — Никодим Никодимыч придумал хорошую систему. Уж он-то о стимулах никогда не забывал. Каждого поддержим. И мой вам совет — не спешите ломать наши порядки. Как говорят, в чужой церкви свои уставы. Вот нам и надо находить взаимный контакт. А что работать надо лучше, никто не возражает.
— Вы-то уж лучше бы помолчали, — заново взорвался Комлев. — Наш разговор с вами еще не окончен. А что касается нажима, то ничего особого от вас всех не требую. Только обычной человеческой честности и порядка. Что молчит наш аксакал? — посмотрел на Крячко, ища у него поддержки.
— Да что сказать, Афанасий Герасимович… Поживем, узнаем. Столько перевидано… А вот насчет вязок вы правильно, грех ими пользоваться… Постучат и успокоятся. Это у Альберта Владимировича рецидив такой…
— У нас ведь не колония строгого режима, — проговорил Бусоргин.
— А вы, Афанасий Герасимыч, что-то на третий день работы выглядите совсем усталым, — проговорила Татьяна Исидоровна..
— Что об этом говорить… — произнес Комлев. — Ну, да ладно. По рабочим местам.
Все стали выходить.
Пустоболтов задержался около Комлева.
— Я насчет вязок. Все понял. Вопрос снят.
— Надеюсь. Но за вчерашнее все равно отвечать придется.
— С какой стати?
— Жалобы пойдут…
— От кого?
— От тех, кого вы вчера вязали.
— Да они и не цыкнут. Ведь с ними ссориться… Любой алкаш понимает…
— Понимает?
— Вы не нервничайте, ради бога. Меры уже приняты…
— Везде у вас какие-то макли, Альберт Владимирович. Идите.
Пустоболтов, похрустывая хромовыми сапожками, скрылся в коридоре. К столу Комлева подошла Татьяна Исидоровна.
— Вот представление, подпишите.
Взял бланки. На последнем росчерке спросил:
— Всё?
— Да.
— Но ведь у нас вчера лежало двадцать пять человек, а сообщений только восемнадцать?
— Ну, пара пенсионеров, остальные пять иногородние: что туда слать? Ведь достоверность их работы не проверишь. Наговорят тут разное, их и отпустят.
— И даже деньги потом могут не заплатить? Так, что ли?
— Все возможно. Дебиторы. Но это в мои обязанности не входит. Установлением личности и платой за услуги занимается дежурный.
— Услуги. Слово-то какое дурацкое… Хорошо, позовите Пустоболтова.
Татьяна Исидоровна вышла и вернулась с цыганистым дежурным.
— Старший лейтенант! На самом деле пять человек были иногородними?
Пустоболтов замялся и, плотно прикрыв дверь, сказал низким голосом:
— Ну, я же вам намекал…
— Не пойму…
— Ну, те, которых я чуть вчера… немножечко, — сделал рукой затягивающее узел движение.
— А они разве не наши?
— Ну, почему же не наши? Просто, чтобы они языки не распускали, я их — в иногородние… Вы бы видели, как они рады-радешеньки… На других телеги придут, а на этих нет. Они хоть еще раз готовы под вязки.
— О боже!.. Альберт Владимирович, мы, кажется, друг друга так и не поняли…
— Да я же вам все объяснил, — вытер рукой пот со лба.
— Нате! И сразу отправляйте, пока у Альберта Владимировича… еще чужаков не добавилось…
Дежурный и инспектор по учету вышли.
Комлев погрузился в себя: в глаза так и лезли вчерашние связанные.
… От неожиданно возникших перед столом разноликих мужчин и женщин Комлев вздрогнул. Вбежавший следом Пустоболтов выпалил:
— А ну прочь! Ишь, прорвались! Я их не пускал…
— Угомонитесь. Я сам разберусь, — проводил взглядом дежурного, посмотрел на посетителей, среди которых узнал и грибника, и работягу, и мужика с перекрестка. — Что у вас?
— Нам начальник нужен! — бойко проговорила размалеванная довольно плотная женщина, показав острые стальные зубы.
— За начальника здесь я, — ответил Комлев.
— Шутите, небось? Такой молоденький… — удивилась женщина.
— Да уж так вот, — развел руками Комлев.
— Ну, ладно, ладно, верим… У нас тут вопросы имеются.
— Давайте по одному.
— Тогда подождите-ка в коридоре, — обратилась она к остальным.
Никто не двинулся.
— Ишь, какая! — воскликнула худосочная старушка в брюках, державшаяся за руку грибника. — Сама выходи! Мы раньше пришли.
— Ты будешь меня еще учить?! Училка джинсовая! — ощерилась стальнозубая.
— Ах, ты, торгашка дряная!
— Тихо! Иначе сейчас всех попрошу отсюда! — гаркнул Комлев и, лишь только женщины смолкли, продолжил. — Вы, думаю, наверно насчет писем по месту работы?
Работяга с полнотелой женщиной в такт заликовали.
— Здесь я ничем помочь не могу. Они все отправлены, — пожал плечами.
— Как это — отправлены! Уже?! — ударил кулаком по столу мужчина, которого вчера доставили с перекрестка.
— Я же сказал вам… Татьяна Исидоровна! — Комлев крикнул в дверь, и, когда инспектор появилась, спросил: — Сообщения разосланы?
— Вон, только что увезли, — показала в окно на почтовую машину, которая отъезжала от дома напротив с синеющим ящиком на стене.
— У! — всплеснула руками первая женщина. — Ладно, товарищ начальничек. Тогда вы нам объясните: мой муж, — потянула работягу за ухо, — вчера получил аванс. Ну, пусть пропил чуток. Где же остальные?
— Они у меня в брюках лежали. Я еще помню, с фоткой в карман сунул. Новенькими купюрами, — повторил работяга.
— Что вы несете? — возмутился Комлев. — Вчера при мне выворачивали у него карманы. Там была только мелочь. Вы бы лучше спросили, с кем он пил у вас?
— Ах, ты снова у Настьки был! — женщина схватила стоящего рядом за грудки. — Да?! Сознавайся, падла!..
— В чем сознаваться? Я чист перед тобой, — заговорил мужчина, загораживая руками лицо от плевков.
— Граждане! — рявкнул Комлев.
— А это что? — завопрошала училка, выталкивая вперед грибника. — Папаша! Доставай!
Ветеран извлек из сумки брюки, которые она выхватила и разложила перед Комлевым.
— Где пуговицы? Пуговицы где? Я вас спрашиваю.
— Ого! С мясом! — осклабилась фиксатая.
— Ну, а чего вы хотите?! У нас, что здесь — нянечки, горничные есть? Попробуйте, справьтесь с пьяным, — Комлев откинулся на спинку кресла.
— Это Паша-то мой, пьяница?! Вы ответите за эти слова. Как вам не стыдно. Он заслуженный человек! Фронтовик! У него удостоверение есть! И ему руки заламывать?!
Комлев подумал: «Ну вот, мы и влетели. Теперь прокуратуры не миновать».
Но нежданно-негаданно выручил грибник, оттаскивая жену за рукав и испуганно бормоча:
— Тише ты, не шуми здесь… Чего за слова цепляешься?! Не война ведь…
Комлев облегченно выдохнул:
— Ну, все. Добавить мне нечего. Можете быть свободны.
Вытеснил посетителей в коридор и, закрывая сейф, слышал, как те, переругиваясь, покидали вытрезвитель. Потянулся к телефону, чтобы позвонить в исполком и выяснить, не отменено ли совещание, на которое его утром пригласили. Машинально набрал университетский номер. Неожиданно, как будто с другого конца света, раздалось такое родное и близкое «Алло». В глазах потемнело. Он нажал клавишу аппарата, не зная, как сможет объяснить Людмиле Ивановне свое нынешнее положение.
Прошлое било Комлеву в виски. Воспоминания сами хлынули, окутали и понесли по волнам памяти. К нему стало возвращаться его вчерашнее, недавнее.
… Комлев был влюблен. Не первый и не единственный раз в его жизни. Она, его нынешняя избранница, была чрезвычайно мила: каштановые волосы спадали на припухлые щеки, в которых при желании можно увидеть даже что-то аристократическое, но при этом в ее внешности ничего такого откровенно броского не было. Проста и привлекательна до чертиков, и, если улыбалась, то в душе у него возникала этакая приятца.
Она возглавляла университетский партком. Встречая ее в мраморных коридорах райкомовской двухэтажки, он угловато сторонился, чуть ли не отскакивал в сторону, а если замечал ее в окружении бывалых аппаратчиков (а те почти всегда были рядом), то наоборот, с каким-то вызовом и отчуждением старался пройти мимо, с явной неприязнью смотря в их сторону. Его передергивало, когда они позволяли себе отпустить расхожий анекдотец, сладко и мерзко похихикивая при ней.
Как-то Комлев был приглашен на собрание университетского актива. Совсем не чувствуя себя в приподнятом настроении, вошел в просторный актовый зал и присел на боковое место в передних рядах. Задумался. Вот прислали и сиди. Здесь будут молотить хреновину, а ты слушай с умным видом.
Невысокий, стриженный под ежик молодой человек со сморщенным блеклым лицом — университетский комсорг Козельцов — тихо прокашлялся, постучал по вспученной блямбе микрофона. Правой рукой вытащил из замшевого пиджака лист, развернул, поющим фальцетом стал оглашать состав президиума.
Комлев взволновался: назовут ли его или не назовут? Хотя и утомительно сидеть под любопытными взглядами всего зала, но самолюбию его это льстило. Когда услышал свою фамилию — она прозвучала особо отчетливо — с удовлетворением проглотил слюну, но тут же возникла новая мысль: «Значит, уважают. Еще бы. Он ведь не просто с улицы пришел. Как-никак инструктор!» И следом краем уха уловил конец очередной фразы: «… Людмилу Ивановну».
Она здесь! Внутри что-то заметалось, запело, грудную клетку распирало волнение: неужели окажется рядом? Он последним поднялся по скрипучим ступенькам на сцену и присел на оставшийся свободным стул. С другой стороны гладкого стола, накрытого малиновым бархатом, за сосредоточенными профилями виднелась ее каштановая с золотистыми искорками челочка, а смуглые пальцы уверенно, по-хозяйски разглаживали складочки на покрывале вокруг вытянутой вазочки с одинокой пушистой гвоздикой.