— И сколько уже осуществили?
— Одного.
— А вчера?
— Ни одного, — расплылся в самодовольной улыбке Кореньков.
— Как, ни одного?!
— А вот так. Вы же сами отменили старую систему. А у вашей результаты никудышние…
Полковник Дугаров, покручиваясь в кресле, разговаривал по телефону:
— Представляешь себе, броневик дают. А на кой он мне… Еще угонят, хлопот не оберешься… Сам знаешь, что кругом творится. А тут еще эта железка с пулеметом уйдет… Кому бы сплавить? Коммерсантам, говоришь? Не шути… А в командировочку не хочешь к нам приметнуть? Рад буду. Все организуем как надо. В плавнях рыба бесится. Да и девочки названивают такие — ноги из коренных зубов растут… Ну, хорошо. При встрече и оговорим. Привет там всем в главке.
Опустил трубку. Хотел было набрать еще номер, как в дверь постучали, и на пороге кабинета появились Комлев и капитан — инспектор управления, курировавший городские вытрезвители.
— Товарищ полковник! Заместитель начальника медвытрезвителя Комлев, — капитан представил спутника.
Дутаров неспешно что-то записал в календаре, внимательно оглядел вошедших:
— Афанасий Герасимович?
— Так точно! — отрапортовал Комлев.
— Проходите, садитесь.
Комлев сел у огромного окна, капитан рядом.
— Откуда вы к нам?
— Из комсомола.
— Значит, перспективный. Ну и как вы начали новую деятельность? Я слышал, Фуфаев заболел?
— Да, Никодим Никодимович прихворнул. А я сейчас вникаю, знакомлюсь с документами, товарищ полковник.
— Вы о подборе лучше скажите, — вмешался капитан.
— Да, Афанасий Герасимович, как обстоят дела с подбором пьяниц в вашем районе? — спросил Дутаров.
— Налаживаем. С трудностями, конечно. Но, надеюсь, ситуацию изменим.
— Вы поконкретнее, — ершился капитан. — Ну, скажем, сколько у вас сегодня в вытрезвителе?
— На час назад — один.
— В вашем районе что, бросили пить? — поднял лохматые брови Дутаров.
— Почему, товарищ полковник?
— А может, водку в магазины не завезли? Ну, ладно. А вчера сколько лежало?..
— Ни одного.
— Что?! — полковник откинулся на спинку хрустнувшего кресла. — Не расслышал. Сколько?
— Н-на вытрезвлении не было никого…
Дугаров вдруг захлопал в ладоши:
— Значит, не явились! А может, вам алкаши взятку дали, чтобы вы никого не задержали?
— Да вы что, товарищ полковник! — вырвалось у Комлева.
— А как же я могу расценивать такое руководство? За два дня использовано всего два койко-места! Вернее, одно! Может, такой образцовый вытрезвитель упразднить надо? Что молчите? Поучите теперь меня, как нужно работать. А ты что, японо-мать, позволяешь?! — Дугаров побагровел, затрясся, перевел взгляд на щуплого капитана. — Проснись, куратор! Хомут потеряешь! Там же все валится. Доверить молокососу такой участок! Встать! — Комлев и капитан вскочили.
— Шагом марш в вытрезвитель! И чтобы к вечеру все было битком! Все койки до единой! А то я вас из милиции пинком под зад!
Комлев не помнил, как очутился на улице. Был теплый июньский вечер. Неподалеку под матовым светом пляжных фонариков мерцала река. Кто-то бултыхался прямо у берега. Но ему было не до всего этого.
Выйдя из автобуса, Афанасий увидел машину-будку перед входом в вытрезвитель и подумал: доставили пьяных, и дежурный осуществляет сейчас прием. В коридоре никого не встретил. В дежурке Кореньков и Крячко пили отдающий пряным ароматом чай.
— Ну, как там? — спросил Коренысов Комлева. — С песочком? У нас начальство — у-ух!..
Комлев промолчал.
— Будете меня обнюхивать, али как? — Кореньков изо всех сил выдохнул в сторону Афанасия.
— Где наряд? — с нескрываемой злобой спросил тот.
— Как?! Они сказали, что вы их отпустили, — произнес Кореньков.
— Кто сказал?!
— Кисунев, — ответил Крячко. — Уже и машина на приколе…
— Да, Афанасий Герасимович! Они весь вечер патрулировали и весь бензин пожгли. Что им оставалось делать, — протянул фельдшер. — Чайку вам налить? Цейлонский. Без градусов.
— И скольких доставили? — допытывался Комлев, как бы не слыша фельдшера.
— Двух слетка выпимши, — ответил Крячко.
— Я к своим обязанностям отношусь серьезно. И завысить заключение о степени опьянения никак не могу. Хоть режьте, — паясничал Кореньков.
— Я их отпустил, — добавил дежурный.
— А с каким сожалением мы их отпускали, Афанасий Герасимович! Но ведь легкие, прямо пушиночки… — продолжал Кореньков.
Чувствуя, что его словно кипятком ошпарили изнутри, Комлев сел.
— Может, нашатыря в чаек? — спросил фельдшер.
— Крячко. Пойдемте со мной. Комлев поднялся и вышел с инспектором-дежурным на улицу.
— Как все это понимать, Виктор Иванович? Крячко помялся, посмотрел по сторонам. Потом, прокашлявшись, сказал:
— Вы у нас новый человек. И видать, трудно пока вам притереться к нашему коллективу.
— Вы мне скажите, это саботаж?
Крячко пожал плечами.
— Но вы же дежурный. Вы могли…
— Что я мог. Ну, что я мог. Мне год до пенсии всего остался.
— А я-то думал, что вы… — начал было Комлев. Но дежурный, явно уходя от продолжения разговора, повернулся к машине:
— А это что? Дверь будки забыли закрыть?
Подошли к автомобилю.
— Посветите! — попросил Комлев. — Не запереть бы там кого.
Крячко достал трубку фонарика и посветил. На металлическом полу кузова они увидели свежую грязь и несколько мелких картофельных клубней.
— Та-ак, — протянул Комлев, задыхаясь. — Вместо подбора пьяных за картошкой ездили! Это как называется, товарищ дежурный?!
— Я в вытрезвителе нахожусь. А где они мотаются, шут их знает, — заговорил Крячко подрагивающим голосом. — На связи были. По рации отвечали… Афанасий Герасимович! Христом-богом прошу, не втягивайте меня в эту катавасию. Я свои обязанности выполняю. А с ними разбирайтесь сами.
— Товарищ старший лейтенант! Соберите личный состав вытрезвителя утром на девять тридцать.
Крячко часто закивал головой:
— Это исполним!
Ровно в девять Комлев был уже в вытрезвителе. Зайдя к себе в кабинет, увидел приоткрытую дверь к начальнику. Появился Фуфаев. Протянул руку, коротко бросил:
— Зайди.
— Хорошо, — Афанасий сделал несколько шагов и присел. Поинтересовался:
— Как здоровье, Никодим Никодимович?
— Чье?
— Ваше.
— Мое — то ничего. А вот ты, думаю, здесь не совсем здоров. На людей кидаешься, говорят.
— Да они сами кого хочешь растерзают.
— Это по инструкции, — загыгыкал Фуфаев и закурил.
— Никодим Никодимович, сейчас у меня люди соберутся на совещание. Будем разбираться с делами. Как вы на это смотрите?
— Совещаться собираешься, — прогнусавил Фуфаев. — А не знаешь, что тебя от должности отстраняют… Будешь пока заниматься отправкой в профилакторий лечебный. И никакой самодеятельности. Никаких писем, справок. А совещание сам проведу.
Комлев потерянно вышел в свой проходной кабинет, через который к начальнику юрко стали по одному забегать сотрудники, не обращая никакого внимания на зама.
Ему вдруг стало жутко при мысли, сколько же наворочали милиционеры вытрезвителя и сколько еще они наворочают, и что само это учреждение по сути своей более вредное, чем полезное. Сколько ненужной и лишней обиды плодит оно в людях, сколько горечи. А он, Афанасий Комлев, ничегошеньки не может с этим поделать.
Уже вскоре Комлев привез в наркологический диспансер трех оформляемых на принудительное профилактическое лечение алкоголиков: кудлатого, развязного парня лет сорока — грузчика мясного ларька, на которого накатала заявление сожительница; с редкой бороденкой интеллигентного вида мужчину — лаборанта университета, добровольно изъявившего желание подлечиться именно в условиях изоляции; и уже знакомого работягу, недавно доставлявшегося в вытрезвитель из дома культуры. Последнего — по настоятельным просьбам жены.
В приемное помещение, куда им предстояло зайти, быстрой и подрагивающей служебной походкой прошли двое в белых халатах: седой мужчина в очках с лицом юноши и крашеная блондинка с зыркающими глазами.
Первым пригласили заводчанина. Комлев зашел с ним.
— А, знакомая личность, — поднял глаза врач. — Отлечился и по новой. Подойди поближе. Так. А вы, товарищ, можете присесть.
Комлев опустился на стул в углу. Осмотрелся. Вокруг беленые кривые монастырские стены и высоченное узкое окно.
— Продолжаете пить? — спросил обследуемого врач.
— Бывает…
— Как часто?.. Раз в год?.. В месяц?.. В неделю? Три раза в день?
— В неделю, но не раз.
— Сколько же?.. Вот справка. Только за полгода вас четырежды привозили в вытрезвитель… Что, не можете из запоя выйти?
— Не могу. Штопор. А как получка, так и…
— Так из-за острова и на стержень у него, — съехидничал со стороны Комлев.
— Ну да!
— А жена что, вас удержать не может?
— А она… рада меня законопатить. Заявление накатала на родного мужа. Да я ее…
— В набежавную волну, как персидскую княжну? — подмигнул врач. Засмеялись.
— Да, дяденька, жены пошли у нас невыносимые. Это ж надо, как она вас, — продолжил очкарик. — Верно, товарищ милиционер?
— Я ему уже советовал добровольно лечиться. От такой гром-бабы сам бы убежал и не только в профилакторий, — проговорил Комлев.
— Не внял?
— А я вообще не приспособлен для кутузки, — работяга принял гордую позу. — Я волю люблю! Белеет парус одинокий!
— Одерни тельняшку! А что там, Любовь Лукинична, — седой мужчина обратился к своей напарнице. — Может, у него какие противопоказания есть?
— Все в норме. У него в профилактории прописка постоянная, — сказала та, быстро пролистав справки.
— Значит, переживет?
— Здоровье бычье, — сказала женщина.
— Вот и прекрасно. Отдохнете. Поработаете. Как бык. Пишите, Любовь Лукинична. Заключение прежнее. Хронический алкоголизм… Нуждается в принудительном лечении… А теперь вперед и с песнями!