— Я вот о чем, — присел напротив. — Вспомнил Петухова, который перед женитьбой не посоветовался с вами. Как бы мне не влететь.
— А что, у нее что-нибудь в родне? — окргулил брови Макака.
— Да я не знаю. Но чем черт не шутит…
— Не крути! Дурака из меня не делай. Завтра чтоб подал заявление.
— Да я подам. Но хотел, как лучше. А то потом ведь вам расхлебывать…
— Это ты прав. Спешки в наших делах не должно быть. Все должно быть по форме, — поманил пальцем к себе и, понизив голос, по-свойски добавил. — Будем думать. Хоть девка симпатичная.
«Вот бы и женился на ней», — подумал Подцыбин.
Михаил с недельку потянул время, потом махнул на все рукой, и они с Томой подали заявление в ЗАГС. Они обсудили все вопросы, связанные со свадьбой. Провожая ее на Киевском вокзале, Мишачок смотрел в большие влажные глаза, думал: «А все-таки она, мерзавка, любит меня» и ему казалось, что он снова начинает ощущать аромат прошлых встреч.
Подцыбин с долговязой москвичкой сидел за столом в ресторане «Арагви». Он пригласил ее как бы на прощальный вечер, чтобы расстаться легко и просто. Вручил букет роз, заказал бутылку дорогого ликера. Перед эстрадой с ансамблем отплясывали лезгинку тощие кавказцы. Официанты ловко проскальзывали с подносами между танцующими. Тома-Два, потягивая из фужера тягучий ароматный ликер, возбужденно рассказывала Мише, какая сказочная жизнь будет у них. Говорила, что уже обработала папашу, и тот, влиятельный генерал, ей обещал буквально все, даже загранку. Можно было выбирать: Сингапур или Гавану… Но есть вариант и Париж. Только придется чуть подождать.
— Давай выберем Гавану, — предложила Тамара.
— Нет, — твердо произнес Михаил. — Хочу бананово-лимонный Сингапур…
Взял ее руку, унизанную перстнями с яркими камнями, поглаживал и думал уже не о том, что надо говорить нелепые слова расставания, а о том, у кого занять приличную сумму денег, чтобы откупитьсмя от первой Томы, чтобы та отпустила его.
Подцыбин был по уши занят дипломом и в школе появлялся редко. Но раз, забегая поздравить своего руководителя Бориса Александровича — Боса (так называли его курсанты) с очередным званием, столкнулся в коридоре с Максякиным.
Макей, хмуро глянув на него, ухватил за рукав и потянул в сторону:
— Задал ты мне задачку…
— Что такое, Василь Михалыч? — побледнел Михаил.
— Надеюсь, не женился еще?
— На ком? — удивленно спросил Подцыбин.
— Ты что, мать твою! У тебя сколько баб? Я про ту, что из Киева. Она конечно, беременная, но это еще не аргумент. Кстати, у нее дядя сейчас в Израиле.
— А мы заявление подали.
— Да ты что! Не под ту юбку лезешь.
— А вы же мне говорили, — начал было Мишачок.
— Это кто тебе говорил?! — так и припер его взглядом. — У самого связь с иностранцами.
Михаил совсем упал духом.
— Я на другой женюсь! — вдруг выпалил он.
— На какой это другой?
— Ну, есть одна. Ее отец генерал с Лубянки.
— Ты лапшой тут не кидайся! Как фамилия-то его?
— Да я…
— Не крути!
Подцыбин назвал фамилию.
Максякин запрокинул голову и глаза его стали фарфоровыми.
— Не промах! Небось, на Канары нацелился?
— Ага…
— Ну, давай, давай. А что с пузатой делать будем?
— Может, вы что посоветуете? — сокрушенно протянул Михаил.
— Я тебе что, отец родной? Посоветую, а он потом меня под монастырь?
— Ну что вы! Разве я вас подводил?
— Дело склочное. Мадама эта киевская тебя с кашей сожрет и не подавится, — снова глянул в потолок. — Думай сам.
Сказал и заспешил по коридору.
Подцыбин, потерянно бродя по улицам, думал о превратностях своей судьбы. А что же Томка? Деньги не возьмет. Да и подарками не отделаешься. Ей ведь только одно нужно: отметка в паспорте. Остается напомнить киевлянке про родственника. Можно обещать расписаться и после защиты диплома. Главное — выиграть время. А там, ищи, свищи. Но с дипломом не пропаду. Так и буду действовать. Лечу в Киев!
Свернул было к билетным кассам, как его прямо шарахнуло: да я Боса не поздравил! Ему же майора кинули! Этак можно и отношения испортить перед защитой.
Борис Александрович сидел в распахнутом кителе перед блюдом с остатками торта и, раздавливая ложечкой ломтики лимона в граненом стакане, добродушно прореагировал на поздравительную тираду.
— Держи кусок! — сказал он. — Заслужил! Будешь так красноречив на защите и красная корочка твоя!
Подцыбин, зажав в пальцах липкую массу торта, выскользнул за дверь и пошел по коридору, жуя на ходу и роняя на паркет жирные крошки. Сложившийся в голове план обрел четкие очертания. Он зашел в «Детский мир», купил набор для новорожденного. Не разглядывая, сунул в портфель. Позвонил с междугородки в Киев и сообщил Томе, что вылетает для срочных переговоров, Услышав в ответ тревожную нотку в голосе, намеренно не стал успокаивать ее и, не договорив последней фразы, бросил трубку на рычаг: пусть тоже поломает голову, пускай помучает ее бессонница. Купил билет на ранний рейс и в Давыдково. Тамаре-Два позвонил из дому и сказал, что отлучается на пару дней — надо к диплому подсобрать материал — и получил от нее заказ привезти из Киева блузку с украинской вышивкой. Вроде бы все у него сложилось, как надо, но он так и не смог уснуть в эту ночь и, ворочаясь, просчитывал разные варианты предстоящего в Киеве разговора.
Когда закупив по дороге в аэропорту огромного охапку цветов, Михаил явился на тамарину квартиру, дверь открыла ее мать и, встретившись с ее глазами, он понял, какой трудности задача стоит перед ним. Если бы просто спустили с лестницы, это еще куда ни шло. Но что же его все-таки ждет? Поэтому, когда Тома вместе с матерью, приняв как нечто само собой разумеющееся подарки, уселись напротив с вопрошающими лицами, Михаил сразу огорошил их:
— Вчера с Максякиным вели разговор. Ты его, Тома, знаешь. Тот самый. Он удивлен, что дядя твой эмигрант.
— Это троюродный дядя, — заюлила плечами Тома.
— Да хоть четвероюродный! Пока Василий Михайлович обещал повременить с оглаской. Не дай бог, вообще, чтобы в школе знали про наше с тобой заявление.
— Так что, его забрать?
— Лихо придумано! — вмешалась мамаша. — А после диплома? Вильнет хвостом и на сторону? Знаем мы вас таких.
Подцыбин изобразил на лице явное возмущение.
— Сами подумайте, Валентина Сергеевна, дядя-то за кордоном. Это реальность. Вы же сами знаете, что тут может светить. Лично я не боюсь в солдаты. От меня рупь с полтиной в месяц. Это вас устраивает?
— Мам, тут ясно, — задумчиво произнесла Тамара.
— Тебе ясно. А уж я за свою жизнь и не такого насмотрелась.
— Но ведь он верно говорит, — повторила дочь.
— Может верно, а может и скверно. Ты же с него подписку не возьмешь. Заберешь заявление и он вольная птица. Порхнул и с концами.
— Ну что же делать, мама? Я верю, что он будет нам помогать.
— Не знаю, что и сказать. Но ведь дядя наш из Израиля не вернется.
— И не надо! — встревожился Михаил. — Если не вмешаетесь, я уже буду офицер. И конечно же Тому не брошу. Тем более, своего ребенка.
— Это мы еще посмотрим… Пусть хоть заручится.
— Как это? — спросила дочь.
— Ну, залог возьми, Чтоб было чем удержать.
— Хорошо ли это? Да у него и ничего нет. Одна шинель на полу.
— Что правда, то правда, — согласно кивнул Мишачок и огляделся вокруг.
Комната обставлена строгой и недорогой мебелью отечественного производства. Каким-то особым достатком от нее не веяло, хотя с точки зрения Подцыбина это все-таки был какой — никакой уют. Не то, что его голые стены с одной репродукцией бананово-лимонного Сингапура.
— Но денежный залог я могу, — сказал он. — Вы только сумму назовите. Я соберу.
— Да кто тебе даст! — всплеснула руками Тома.
— Ну, это просто. Пусть пишет расписку. Что взял у меня, Колючиной Валентины Сергеевны, пенсионерки в долг… А когда у тебя защита?
— В конце июня, — проговорил Подцыбин.
— Вот, до 10 июля.
Михаил сел за стол и, стиснув зубы, медленно под диктовку тамариной матери повторил текст. После этого будущая теща проводила Подцыбина к старикашке-нотариусу, который заверил расписку по всем правилам своего изощренного искусства. Мишачок смотрел на старомодную ручку дряхлого старика, выводившего чернилами на бумаге каллиграфические буквы, и думал: «Черт возьми, «жигуль» подарил!»
В 7-45 утра вокруг Красной площади было выставлено оцепление из курсантов. Столица готовилась к первомайской демонстрации. Подцыбин вместе с однокурсниками стоял на брусчатке Васильевского спуска между Покровским собором и Кремлевской стеной чуть ниже Спасской башни. Вот шеренги милиции и солдат, очищая площадь от посторонних, напористо вытеснили за пределы оцепления всех заблудших, либо оказавшихся здесь с ночи, либо пораньше заявившихся сюда в надежде каким-то образом незаметно остаться на гостевых трибунах.
Неудачники отчаянно упрашивали чекистов разрешить им вернуться. Особенно усердствовали девчонки, которые напрополую кокетничали с курсантами, строили глазки, пытаясь склонить их к нарушению приказа: кто говорил, что приехал издалека, кто заверял, что не займет чужого места, что спрячется в уголке, но военнослужащие были неумолимы. Конечно, некоторые из курсантов не соглашались с подобной неумолимостью: чем эти девчонки и парни, мужчины и женщины похуже тех, разодетых, бренчащих украшениями, кто беспрепятственно проходил по дорожке у Кремлевской стены.
Подцыбин мысленно выбирал среди девчонок-просительниц тех, которых бы он наверняка бы пустил, и даже приветливо улыбался им. Они тоже кидались к нему в надежде, что уж он-то уступит, но Михаил лишь спокойно объяснял, почему это невозможно. Девчонки с возмущением открывали свои крохотные сумочки и показывали, что там нет ни пистолета, ни бомбы, ни листовок. Подцыбин, разговаривая с очередной симпатичной блондинкой, краем глаза заметил приближающегося краснолицего Макея, который косолапил своей нестроевой, крадущейся походкой вдоль строя. Мишачок кивнул в