Впитывавшая в себя каждое произнесенное слово няни Флорентина была взбудоражена новыми впечатлениями и эмоциями: рассказ приоткрывал сумрачную завесу тайн; скрывавшую от девушки самые интересные и захватывающие аспекты жизни. На несколько минут ею овладело даже неистовой негодование на людей, так распорядившихся ее судьбой, но стоило напомнить себе о бережной заботе, которая и была истинной целью maman, гнев и обида улетучились с легкостью невесомого эфира. Девушкой руководил разум, а сейчас он. подсказывал ей, что она не имела никакого права роптать на родных людей, желавших уберечь ее от непоправимой беды.
Поистине удивительным образом соединились в девушке гены матери и отца: от первой она взяла отчаянное желание проникать в суть вещей, докапываясь до аподиктической истины и не останавливаясь ни перед чем, а от второго — изысканность и тонкость чувств, позволяющих постигать не только умом, но и сердцем. В этом была некоторая опасность, граничившая с манией. Она не представляла: куда ее могут завести очередные изыскания, что будет ожидать в конце. Для Флорентины был важен сам процесс познания, исследования, поисков.
Она могла продолжать жить как и раньше, проводя дни в молчаливом уединении, полном мысли и покоя, размеренный темп которых не был бы ни омрачен, ни нарушен тревожными размышлениями и событиями. Конечно, всевозможные недомолвки все так же окружали бы ее, но на них так просто закрыть глаза, внушить самой себе сознательную ложь, но совершенно неосознанно избегать ее проявления. Как бы было легко сделать шаг в сторону, отстраненно наблюдать за историей и судьбами людей, не вмешиваясь и не участвуя. Увы! Благожелательная няня, сама того не ведая, предопределила и направила в единственно верную сторону все последующие события. Но стоит ли винить старого мудрого человека в бедах, произведенных его самыми участливыми и благодушными словами, когда он не в состоянии заглянуть не только в чужую душу, но и понять свою, когда он не может вообразить течение своих мыслей даже после незначительных событий, да и может ли, наконец, любой человек уразуметь божественную причину и цель происходящих явлений?
Каждое произнесенное слово зацепилось за любознательное сознание девушки, малейшие подробности истории осели на свежую почву, пустив глубокие прочные корни. Едва ли Флорентина думала над тем, как ей поступить в дальнейшем, как развернется ход событий. Нет, тогда ее не волновали такие мелочи — сложно мыслить рационально, когда тебе начинает приоткрываться давно желанная правда.
Едва ли Флорентина замечала непрерывно сменяющие друг друга унылые и холодные дни, так остро контрастировавшие с теплым уютом и дружелюбным спокойствием ее покоев. Старую больную няню, вопреки всем опасениям девушки, оставили присматривать за выздоравливающей, разумно решив, что столь близкий ей человек-принесет гораздо больше пользы и душевного покоя. И если посмотреть на долгие вечера, проводимые за безмятежными разговорами и воспоминаниями о давно ушедшем прошлом, стоит признать, что они были не так уж и неправы. Многие часы были посвящены рассказам любимых легенд и песен, читаемых нараспев старушкой. Особое предпочтение она отдавала древнескандинавской Песне о князе Велунде, записанной исландским ученым Сэмундом Мудрым. Демоническая составляющая бога-кузнеца, загадочная и властная природа, запретные тайные знания, сама профессия героя, архетипическая, исторически связанная с шаманством и темными силами, — все это заставляло девушку снова и снова возвращаться мыслями к незаконченной истории ее семьи, зияющей рваными дырами и противоречиями.
Несмотря на кажущееся внешнее физическое выздоровление, Флорентина с каждым днем все более тревожилась внутренними сомнениями и размышлениями, изводя себя мнительными предположениями. Все чаще она вспоминала чудные гармонии, подслушанные в классе мистера Бальдра, под которые он, словно сотканный из тончайших переплетений света, в забытьи отрабатывал новые pas. Свойственная девушке синопсия[22] породила в ее душе сказочные видения, проникнутые всеми оттенками ярких солнечных лучей, в которых родной сердцу учитель представлялся воздушным сильфом, умиротворенным и парящим над зыбкой почвой жизни, олицетворяя собой античную harmoniam mundi[23].
К искренней радости девушки, ее состояние вскоре пришло в норму, отчего она получила долгожданную свободу передвижения по замку и былую самостоятельность внеурочных занятий. Но идея, возникшая на почве услышанной музыки, не отпускала ее и постепенно переросла в l’idee fixe[24]. На периферии сознания настойчиво билась мысль о том, что музыкальные изыскания, теоретические и практические, помогут подобрать ключ к подозрительно затемненным и умалчиваемым пятнам истории. И в один из тихих зимних вечеров, проводимых в наполненной горячим теплом гостиной, Флорентина осторожно высказала просьбу sa maman, испытывая при этом горькое, наполненное ароматом полыни, чувство deja vu[25].
— А еще я заметила сегодня, проходя сквозь зимнюю оранжерею, что куст полиантовых роз, столь любимых вами, наконец зацвел. Я велела садовнику срезать небольшой букет в ваши покои, — проговорила девушка, не отрывая сосредоточенного взгляда от лежащей на коленях книги, словно продолжая прежний разговор. Ее волнение от предстоящей беседы и задуманной просьбы выдавали лишь чересчур напряженные плечи, застывшие в горделивой и независимой осанке.
Миссис Деллинг отвлеклась от вышивания и с удивленной радостью, наполненной нотками затаенного лукавства, больше свойственного молодым энергичным особам, воскликнула:
— Ох, как это чудесно, mа jolie[26] Flora! Последние дни я только этого и ждала. И как же приятно, что ты позаботилась о своей maman. Теперь я уверена: сегодняшняя ночь обещает быть самой спокойной и умиротворенной за последнее время, благодаря одному лишь любимому аромату цветов. Ты же знаешь, для меня он служит единственной панацеей от всех тревог.
Смущенно посмотрев на maman, Флорентина едва сдержала улыбку: в такие минуты обычно меланхоличная миссис Деллинг превращалась в юную восторженную девушку, словно захваченную неким волнующим действием или мыслью. Ею безраздельно владела истинная страсть к розам, их сортам, ароматам, возвращающая в эти редкие и счастливые мгновения давно ушедшие молодость и азарт. Для нее было своеобразной отдушиной приходить в зимнюю оранжерею, где с комфортом располагались ее любимицы, и нараспев читать названия классов и сортов — Rosa «Gloire de Dijon», Rosa «Louise Odier», Rosa «Rose de Rescht», Rosa «Gloire des Polyantha» и т. д.
— Я и не сомневалась, maman, что вы будете так рады, — с лукавой улыбкой произнесла Флорентина. — Однако как хотела бы я позаимствовать у вас немного покоя в вечерние часы и хотя бы ненадолго избавиться от навязчивых мыслей и идей!
— Тебя что-то гложет, mа chere?
— Есть одно желание, которое не дает мне спокойно жить; правда, оно вряд ли придется вам по вкусу. Я могу лишь пообещать, что мои занятия и изыскания будут проходить в полной уединенности, не причиняя вам никаких неудобств и волнений.
— О чем ты говоришь? — Миссис Деллинг настороженно замерла и испытующим взглядом посмотрела на дочь, как будто предчувствуя ее последующие слова.
— Я хотела бы взять несколько уроков музыки, а также приобрести в свое полное распоряжение фисгармонию для самостоятельных занятий. Мне это крайне необходимо, иначе я бы не стала докучать вам такими разговорами и просьбами, — скороговоркой проговорила девушка, желая мягким голосом убедить maman. Но та твердо стояла на своих убеждениях и принципах и категоричным тоном обронила единственное слово:
— Нет.
Девушка удивленно взирала на собственную мать и будто не видела ее, подмечая только некоторые детали: упрямо поджатые тонкие губы, тоскливый и полный боли омут глаз, а также решительный, не допускающий возражений отказ. Против ее воли из самых затаенных глубин сердца вырвались наружу несколько злые, но справедливые слова:
— При всем уважении и любви к вам, я не могу снова промолчать, игнорируя всю несправедливость отношения ко мне! Разве вы не видите, что, якобы ограждая меня от мнимой опасности, вы настолько ограничиваете меня и лишаете многих радостей, что мне впору окончательно сделаться затворницей от всего мира, что я готова кричать от этой тоскливой обреченности? И ради чего? Зачем? Только чтобы лелеять давно уже ушедшую боль? Стоит наконец отпустить прошлое и жить настоящей жизнью.
В порыве охвативших ее чувств, Флорентина вскочила на ноги, уронила на ковер забытую книгу. К концу речи она поняла, что многие слова были лишними и maman наверняка догадалась об осведомленности дочери, но ни о чем не жалела: давно копившееся раздражение от постоянных запретов наконец нашло выход. Быстрыми шагами девушка выбежала из внезапно показавшейся ей душной гостиной, не услышав тихих слов maman, сказанных, впрочем, не в ответ дочери:
— Конечно, стоит, моя бедная Флорентина, вот только прошлое никогда не отпустит всех нас, постоянно напоминая о себе.
Кто знает, какие гневные и обличительные слова дочери, ее импульсивность и возмущение, а может, внутреннее согласие с речами девушки побудили уставшую женщину покориться обстоятельствам и судьбе, пойти против самой себя, заглушив чувство неправильности происходящего и ожидание беды. Через несколько дней в покоях Флорентины величественно стояла фисгармония, противореча всем устоям и нормам старого замка.
Не прошло и суток после знаменательного разговора, как на смену гневу пришли стыд и раскаяние. Умом и сердцем девушка понимала чувства матери и жалела ее, но также и знала, что пришло время положить конец всем тайнам и недомолвкам и разорвать этот замкнутый круг страха и отчаяния. И вскоре после появления долгожданного музыкального инструмента в отношениях двух самых близких и родных людей вновь воцарились доверие и нежность.