— Феликс Эдмундович, литератор. — Франта, напротив, церемония представления веселила.
— И вот сидим мы здесь, четверо простых русских литераторов и один студент-правовед, сидим и едим буженину, а за окном метель… — продолжил он, подражая чтецам-декламаторам.
Метели не было, снег падал спокойно, но уж больно его, снега, много.
— И до чего у них во всем порядок: даже поселить у себя выдуманного героя можно только с разрешения особой комиссии, — поддержала разговор Надежда Константиновна.
— И очень хорошо, что порядок, — сказал Владимир Ильич. — Нам бы не помешало поучиться этому порядку. А насчет регистрации выдуманных героев — это, пожалуй, и правильно. Правдоподобие привлекает зевак, из которых извлекается прибыль. А прибыль, матушка, есть основная движущая сила современного общества. Чем больше прибыли, тем стремительнее мчится локомотив, имя которому капитал.
— Володя, мы на отдыхе, — напомнила Надежда Константиновна.
— Да я ведь так только, к примеру, — миролюбиво ответил Владимир Ильич и положил на тарелку изрядный кус буженины.
— Скажите, вот вы — правовед, — обратился к Арехину лобастый, то бишь Лев Давидович.
— Пока более в перспективе. — Ужин выходил занятный.
— Тем более. Понятие прибавочной стоимости вам, надеюсь, знакомо?
— Знакомо.
— Тогда позвольте вас спросить: из кого и каким образом наши милые хозяева извлекают прибавочную стоимость?
— В координатах Смита, Ледерера или, может быть, Маркса?
— А кто вам ближе?
— Одна теория стоит другой, но «Капитал» — труд воистину капитальный.
— Вы что же, и «Капитал» в училище изучаете?
— По колено, глубже не заходим. Разве что желание у кого появится, тот и с головой нырнет.
— Тот? А вы?
— Это слишком личный вопрос. Мы не настолько знакомы, чтобы исповедоваться в политических пристрастиях.
— Резонно, резонно. Ну, а насчет прибавочной стоимости?
— Вероятно, ее создал и продолжает создавать писатель, Артур Конан Дойл.
— Интересно. А труд печатников? Без него рукопись осталась бы рукописью, доступной узкому кружку досужих оригиналов.
— Тогда нужно учитывать и труды производителей бумаги, переплетчиков, лесорубов, механиков, кочегаров, стрелочников, почтальонов, книгонош и десятков других профессий.
— Именно.
— Но если роман или рассказ напишет какая-нибудь бездарность, книгу никто не купит и труды всей честной компании, от лесоруба до железнодорожника, станут бессмысленными. Труда много, и труда вполне добросовестного: и бумага отличная, и переплеты замечательные, — а вместо прибавочной стоимости одни убытки.
— Роль сложного труда… — Лев Давидович, похоже, приготовился к речи, но Владимир Ильич попросил его передать солонку таким тоном, что тот лишь махнул рукой: — Доспорим в другой раз. А сейчас будем отдыхать.
Разговор стал мельчать. Две-три фразы о погоде, столько же — о еде. Наконец все, не сговариваясь, поднялись из-за стола. Пора и честь знать.
Феликс подошел к окну.
— А снег-то не на шутку повалил.
— Альпы, — ответил Лев Давидович, будто слово «Альпы» объясняло все и сразу.
На этом ужин и завершился.
Литераторы уселись в уголке. Арехин среди них был человеком лишним, ну так что ж с того?
Он вышел на крыльцо. Ветра не было, штиль, а снег сыпал и сыпал. И откуда его столько? Дорожку, что вела к воротам, засыпало совсем, да и путь в Майринген угадывался лишь по столбикам. Издалека слышался непрерывный шум водопада.
Он вернулся в дом. В гостиной оставался лишь франт, читавший газету при свете керосиновой лампы, остальные разошлись.
Читать старые газеты не хотелось. Спать не хотелось. Гулять? В снегу по колено?
Вальтер появился, чтобы подбросить в камин небольшой чурбачок.
— У вас можно раздобыть лыжи? — спросил хозяина франт.
— Не откажусь. Но где его взять?
— Я протелефонирую в Майринген.
— У вас есть телефонная связь?
— Да. Большое подспорье, — Вальтер указал на навесной, шкафчик, внутри которого, следовало полагать, и находился аппарат.
— А в Виллинген протелефонировать можно?
— Нет, это местная линия. С Виллингеном мы связываемся по старинке.
— Жаль.
Вальтер неслышно ходил по комнате, то пылинку смахнет, то стул переставит, но если на него не смотреть, то можно беспрепятственно предаваться собственным мыслям. Чем они я занимались. Франт сидел перед камином, отложив газету. Арехин сидел просто, сидел и смотрел на часы, стоявшие на полке.
— Не желаете партию в шахматы? — спросил франт, прерывая десятиминутное молчание.
— Можно и в шахматы, — согласился Арехин. Он не считал игру с любителями бесполезным делом. Конечно, в шахматном плане толку с игры мало, зато натура человека раскрывается за доской в самых откровенных ракурсах, приоткрывая потаенные стороны души.
Вальтер принес доску и фигуры. Разыграли цвет, Арехину выпали черные. Феликс Эдмундович смело двинул пешку на два поля вперед. Играл франт бойко, щегольски, но считал недалеко, и к девятнадцатому ходу оказался в безнадежной позиции. К чести франта, положение он осознал и партию сдал.
— Вы изрядно играете, — сказал он, собирая фигуры.
— Да, — не стал скромничать Арехин.
— А я сплоховал. В чем, по-вашему, моя ошибка?
— Не со своим братом связались. Для любителя дебют Берда вполне корректен, особенно против любителя-начетчика. Но против мастера…
— А вы, стало быть, мастер?
— Или около того.
— Что ж, будет мне урок. Позвольте отреваншироваться завтра, а сейчас — поздно уже. Устал.
После ухода франта Арехин по привычке в уме повторил партию. Разумеется, франт, то есть Феликс Эдмундович, а короче — Феликс, сел играть не времяпрепровождения ради. Похоже, он тоже прощупывал Арехина, старался выведать, кто перед ним да каковы пружины и рычаги, приводящие его в действие. Увидел франт то, что Арехин ему показал, а далее — вряд ли. Хотя и недооценивать Феликса Эдмундовича нельзя: пусть не за шахматной доской, но противником тот мог быть серьезным. Но ведь они не противники?
Когда пришла полночь, Арехин поднялся в свою комнатку. Представил компатриотов. Франта переименовал в Феликса, Владимира Ильича — просто в Ильича, такие сокращения не коробили, казались естественными. А Лев Давидович и Надежда Константиновна так и остались Львом Давидовичем и Надеждой Константиновной. Хочешь не хочешь, а нужно спать.
На подушке он обнаружил шоколадную конфету, а на тумбочке рядом с кроватью — крохотную, на два глотка, бутылочку бренди. Все, что требуется для легкого сна.
Но он решил положиться на природу. Сидел в темной комнате. Смотрел в окно. Невольно слышал звуки дома, все скрипы и шорохи. А вот и шаги, причем шаги уже знакомые. Не доходя пяти шагов, шаги прекратились. Легкий стук, звук касания металл о металл.
Арехин подошел к двери, распахнул ее и выглянул.
— Готовитесь к реваншу?
В коридоре, рядом с соседней дверью, стоял Феликс Эдмундович. На полу находился подсвечник с горящей свечой, а у Феликса в руках — пара шпилек.
Франт если и смутился, то чуть-чуть.
— Дело совершенно законное, — прошептал он. — Вы слышали, наш товарищ ушел любоваться красотами водопада и не вернулся. А у него есть кое-что, нам необходимое.
— Лекарство, — подсказал Арехин.
— Ну… Что-то вроде. Хозяева отказались допустить нас в комнату, вот и приходится собственными средствами…
— Ваши шпильки — средство? Это ведь не чемодан московского производства. Швейцарская работа булавочкам не поддается.
— Похоже на то, — согласился франт, — но я был должен попытаться.
— Вот и попытались, — холодно ответил Арехин.
— Вы сообщите о случившемся нашим хозяевам? — Видно было, что франта подобная перспектива не очень-то и пугала.
— Нет. Зачем посвящать швейцарцев в российские дела?
— Верно, — кивнул франт, одобряя Арехина.
— А вот Владимиру Ильичу, пожалуй, стоит сказать.
Франт явно растерялся:
— А при чем здесь Владимир Ильич? Какое он имеет к этому отношение? Да разве вы его знаете?
Арехин только улыбнулся.
— Да я и сам расскажу Владимиру Ильичу, — решился франт.
— Не сомневаюсь, — ответил Арехин. И закрыл дверь. Не хватает еще, чтобы их застали хозяева.
К такому же выводу пришел и франт; во всяком случае, of прекратил бесплодные попытки проникнуть в чужую дверь i ушел восвояси.
Итак, какова позиция? Некие литераторы, возможно, эмигранты-революционеры, выбрали «Грузельгешихтен» местом встречи. Отдохнуть, ничто человеческое литераторам не чуждо, но и дело делать. Прибывший первым должен был привезти что-то важное. И, не дождавшись других, ушел любоваться видами в красотами. Беда не в том, что ушел, беда в том, что не вернулся. Именно так, по-видимому, представляется ситуация литераторам на отдыхе. Вот и пытаются завладеть тем, чем завладеть законным швейцарским путем не могут. Что хотел найти франт? Деньги? Документы?
Кто их, карбонариев, знает. А тут еще он, Арехин. Вдруг — агент охранного отделения? Что ж с того, что молод и образован, в агенты дорога никому не заказана. Решено: завтра с утра он съедет, вернется в Майринген. Встретит рождество среди пирожных. Глянет одним глазком водопад — и съедет.
Он вставил беруши, чтобы не отвлекаться на всякий шум, разделся и улегся. Постель была в меру жесткой, белье — свежим, спи да радуйся.
Поначалу сон не шел, бродил где-то по окрестностям, но к трем часам пополуночи Арехин уснул. И то хорошо. Все же новое место. Обычно на новом месте и сны были новыми, и «Gruselgeschichten» исключением не стал, явив с виду простые, пасторальные сюжеты: луг, бабочки, цветочки, но ни гоняться за бабочками, ни просто пройтись по лугу не хотелось. Вдруг это не луг вовсе, а бездонная трясина?
Он проснулся, не узнав ответа. Проснулся за минуту до того, как брегет, подарок дедушки к окончанию гимназии, заиграл марш Радецкого, задавая дню темп бодрый и наступательный. Раз так, то будем наступать.