Лупус достал из кармана белоснежный платок и вытер пятна.
— Благодарю. — Он взглянул на Анну и по ее глазам понял, что она догадалась, почему он выбрал именно этот ресторан, находящийся не совсем рядом с домом, квартиру в котором арендовал. Взгляд женщины выражал насмешливость, и не читалось в нем ни толики страха, как будто Анна давно поставила на жизни деревянный крест.
Кирпичников не стал проводить беседу с Федькиным в камере допросов. Попросил дежурного привести того в кабинет, а предварительно принести два стакана чая, сахар и каких-нибудь сушек или баранок из ближайшего трактира.
Кузьма, с рубцами от подушки на правой щеке и видом человека только что оторванного ото сна, вошел и зевнул во весь рот.
— Ты уж извини, — усмехнулся Аркадий Аркадьевич, — что оторвал ото сна, но, по чести, мы с тобой недоговорили.
— Я ждал, — оживился задержанный, но снова зевнул. — Хорошо у вас спится, хотя не пойму, и койка жесткая, и тюфяк почти без внутренности.
— Это оттого, что ты совесть успокоил и нет на тебе крови. — Взгляд начальника уголовного розыска был колючим и пытливым. Словно пытался прочитать мысли Федькина.
— Вот в этом вы правы, господин начальник, крови на мне действительно нет. Грабил — это бывало, крал то, что неправильно лежит, но кровь не пускал никому, даже куренку.
— Тогда расскажи, голубчик, о чем ты разговаривал с Чернявеньким в пивной на Литейном.
— А разве он вам не рассказал? — удивился Федькин.
— Так я хочу от тебя услышать, чтобы похлопотать о твоей судьбе. Ведь ты знаешь, что тройки недавно указом Верховного Правителя упразднены, и мы снова возвращаемся в лоно судебной системы. Так что в твоих, голуба, интересах поведать мне больше о вашей банде.
— Так уж банде, — фыркнул Федькин, — собрались несколько человек, у которых совпали интересы, вот и провернули несколько дел. Ведь, скажите, господин начальник, ограб… то есть хозяева содержимого сейфов, реквизированного нами, вам не признались, сколько у них лежало ценностей? Для них война — мать родна, а денежки они копят с дельно и не собираются помогать правительству деньгами, тоже соображение имею.
— Со слов Лупуса?
— Хотя бы и так? — беззлобно сказал Федькин.
— Я не о том. Каждый человек должен иметь собственное суждение, и если он, этот человек, кому-то верит на слово, то здесь другие доводы бессильны. Вот ты, к примеру, хочешь остаться Федькиным, твое право. Никто тебя не неволит открывать настоящие имя и фамилию, пока они не всплывут.
— Ну… — Кузьма не понимал, чего от него хочет начальник уголовки.
— Вот ты сказал «ну», — усмехнулся Кирпичников, — но ведь ты знаешь настоящие фамилии Петьки Билыка и Васьки Нетопыря?
— Может, и знаю, — признался бандит.
— Вот вы собрались вместе, договорились о деде, все, как говорится, чин чинарем. А бразды правления отдали незнакомому человеку, которого и фамилии-то не знаете. Вдруг он с деньгами вашими скроется, тогда что? Как вы его искать будете? По кличке, которую он может сменить? По приметам? Так и их можно в расчет не брать. Сегодня он брюнет, Завтра — блондин, сегодня с усами, завтра с бородой и в очках. Сегодня в костюмной паре, завтра в офицерской или другой форме. Так что, Кузьма, таскали вы каштаны из огня незнакомому человеку. Думаешь, он тебя выручит?
Федькин задумался, даже напряг морщины на лбу.
— Нам его в Москве Иван Кошель признакомил, — сказал с обидой в голосе бандит.
— Ну, если Иван Кошель, в миру Евлампий Сидорович Кошкин, то рекомендация стоящая, — сьёрничал Кирпичников. — Ты знаешь, что твой Кошель осведомителем в охранном отделении был и вас сдавал, как младенцев?
— Вранье, — отмахнулся Кузьма.
— Ты на досуге в камере посиди и помысли о том, что я сказал. О провалах вроде бы гарантированных дел, о внезапном аресте вашего брата. Много чего за ним, ты подумай. А теперь о другом. Вы всей шайкой угли загребали голыми руками, Лупус же золотишко прятал. Так ведь? Весь навар у него. Молчишь, значит, правду я говорю.
Бандит задумался.
— Не верится мне, чтобы он нас бросил и в кусты.
— Не верь, но скажи. Ваньша хоть немного не в себе был, но слушал брата названного Пашку-Быка и Лупуса. И ты думаешь, Ваньша взял и по своему разумению сторожа прирезал?
— Мне до сих пор не верится, что Ваньша на мокрое пошел.
— Значит, его кто-то на смертоубийство толкнул? Пашка-Бык мог?
— Нет, — покачал головой Кузьма.
— Остается Лупус?
— Вроде так.
— Кто приказал Ваньшу за ослушание убить?
— Лупус.
— Он вашими, Кузьма, руками вас и извести хочет, чтобы долю не делить, вначале на семерых, теперь уже на четверых. Ты уже не в счет. И ты должен блюсти закон шайки, когда в ней беззаконие.
— Ну я…
— Так как Билыка и Нетопыря в миру зовут?
— Билык — это Петька Назаров. Откуда он — этого я не знаю.
— Васька Нетопырь — кто таков?
— Не обессудьте, вот его я не знаю.
— Так о чем ты беседовал с Чернявеньким?
Федькин сжал губы и отвернулся в сторону.
— Через два дня будем брать Уездный кредитный банк.
— В котором часу?
— В полночь.
— Кто наводчиком у вас?
— Не знаю, — пожевал губы Кузьма, — баба какая-то. Я краем уха слышал, но мог не понять.
Лупус, прищурив глаза, внимательно посмотрел на Анну. Женщина ему нравилась не только статью, но чем-то внутренним, каким-то стержнем. Что бы с ней ни происходило, она все равно не потеряет веры в жизнь, в то, что мир состоит не только из плохих людей, но и из хороших. И последних, верила она, больше. Зачастую человек за маской скрывает уязвимость, поэтому хочет показаться скалой. Мужчина поиграл желваками.
— Видимо, Анна, мы с вами одного круга?
— Возможно. — Женщина поставила фужер на стол.
— И нашу жизнь кардинально поменял прошлый февраль. Мы всегда ратовали за прогресс, за демократию, — Лупус выговорил последние слова ироническим тоном, — всегда хотели перемен, но не думали, что они так изменят течение нашей жизни. Могу предположить, что у вас был брат или братья, ждавшие изменений, но когда они летом прошлого года пришли, никто из нас не был готов, чтобы те, о ком мы пеклись, взяли факелы в руки и сожгли дотла наши родовые гнезда, достали вилы и насадили на них нас. Тех, кто никогда не желал им зла, тех, кто всегда им помогал. Я не жалуюсь, просто объясняю, что мне теперь глубоко безразлично наше правительство, начавшее заигрывать с этим, у поляков есть хорошее для них слово «быдло», да, да, быдлом. Я понимаю, что именно это быдло проливает на войне кровь, но без руководства и направления их по нужному курсу, они остаются стадом, которое побежит спасаться в случае опасности. Вы, видимо, заметили по выправке, что я — офицер, и у вас, Анна, возник закономерный вопрос: почему я нахожусь в тылу, а не защищаю отечество от посягательств врагов. Но кого мне защищать? Тех крестьян, что убили моего отца, не сделавшего им никакого зла? Сожженный дом? Что?
— У каждого из нас случилось много горя но это не повод, чтобы ожесточить свое сердце на всех и вся. Может быть, мы сами виноваты в том, что произошло. Мы не замечали никого, кроме себя, вещали о свободе и независимости, но сами продолжали жить так, как нам, наверное, не хотелось, а позволяли средства, не думая, что рядом, в соседней деревне, соседнем уезде или губернии, от голода пухнут люди. Понимаете, люди, такие же, как и мы. И ничем у них кровь не отличается от нашей, и желания такие же, только чуточку поменьше. Так все-таки, может быть, виноваты мы сами?
— Возможно, — задумчиво сказал Лупус, — но кто им дал право убивать?
— Когда-то и ваши пращуры продавали, как скот, тех, кто жил в селе. — Брови Анны вздернулись вверх и лицо обрело сочувствующее выражение.
— Наверное.
— Вы не думали, что это простая расплата за совершенное ранее?
— Не знаю, — покачал головой Лупус, — мне надоело размышлять, пришло время действия. Вам, Анна, хотелось бы уехать в другую страну, забыть все и начать жизнь сначала?
— Хотелось, — без раздумий ответила женщина, — но я живу в настоящей реальности и знаю, что в другой стране мне придется заниматься тем, чем я занимаюсь сейчас. Меня ни к чему не готовили, и я ничего не умею, разве что воспитательницей, но, увы, там их хватает. Остается только торговля собственным телом. — Анна с вызовом посмотрела в глаза Лупусу.
— Если я предложу вам уехать со мною и смогу обеспечить такую жизнь, к которой вы привыкли в былые годы, вы согласились бы?
— Вы — Мефистофель?
— Не понял? — Теперь Лупус вскинул брови вверх.
— Вы соблазняете сладкими речами, и я могу оторваться от реальности, чтобы потом… больно пасть в более глубокую пропасть, нежели я нахожусь в нынешнем положении.
— Нет, я не шучу. Я перестал шутить в прошлом феврале.
— Я… — У Анны перехватило дыхание, и впереди ей померещился свет надежды.
Кирпичников налил из бутылки в две рюмки смирновской водки.
— Теперь, Сережа, мы знаем место, где соберется оставшаяся часть банды. Поэтому нам надо решить, брать Чернявенького сейчас и ставить засаду в Уездном банке или подождать, пока они соберутся вместе, и тогда их задерживать.
— Не знаю, — покачал головой Громов, — оба варианта хороши и принесут результат. Хотя если арестуем Чернявенького, то может быть, у них есть на этот случай знак. И тогда бандиты на дело не явятся.
— Все может быть, не исключен и такой вариант. Перед нами дилемма, и мы должны выбрать один вариант.
— Почему один? — изумился Громов.
— Ты прав. Если на дело пойдут завтра в ночь, тогда они могут целый день следить за банком. В таком случае незаметно мы не сможем посадить людей в засаду, этим необходимо заняться сегодня. Я свяжусь с управляющим и решу вопрос засады. Ты, Сергей, обложи Чернявенького со всех сторон, чтобы он чихнуть не мог без твоих сотрудников. На эту карту мы ставим многое, если что-то у нас не срастется, то мы никогда больше не увидим главаря. Чувствую, задумал он уйти за границу. Пока везде неразбериха от войны, можно затеряться в любом государстве, особенно с капиталом в р