— Ладно, поплачь пару минуток. — Роман зажал микрофон рукой. Пролетели минутки, и он, задыхаясь и сверля помутневшими глазами красивую спинку Тоськи, несколько поспешно отступающей в ванную, отнял ладонь. — Давай, докладывай.
Во время рассказа Роман, прижав трубку плечом, с яростной быстротой одевался. Потом, быстро собирая чемоданчик, проговорил:
— Ладно, понял. Тебе тут теперь ничего хорошего не светит. Тебе теперь одно спасение — исчезнуть вместе со мной. Не хочешь со мной, уходи сам. Ну, хорошо… Где тот мент проживает, что тебя лупил и той же дубинкой грозился изнасиловать, знаешь? А, приглашал по пьянке… Давай адрес… Будь там на углу с Новомосковской через полчаса. Ты это брось, за полчаса и пешком доберешься. Засек время? Если опоздаю, подожди.
Закончив сборы, метнулся к телефону и замер, уставившись на тряпицу, зацепившуюся за носок правого полуботинка. Опознал в ней залихватскую, немыслимого фасона блузку. Роман хлопнул себя по лбу и выскочил в коридор. За хлипкой дверью ванной царило молчание. Он поскребся.
— Чего тебе, Кот Котович Роман Петрович?
— Не бойся меня, девочка Тосечка. Не бойся меня, Антонина Васильевна Кротова, 1996 года рождения, уроженка города Старозыбково Курской области, РФ.
— Однако. С чего ты взял, что боюсь?
Когда выплыла она в коридор, тщательно причесанная и даже заново, теперь уж по-человечески накрашенная, он накинул ей на плечи ее плащ и галантно провел в комнату.
— Ты одевайся, одевайся. Извини, но мне придется уехать отсюда насовсем. Только вот сделаю пару звонков. Хотя нет, лучше из таксофона. А вот записку Марье Константиновне — это обязаловка.
Она уже откинула засовчик на внутренней входной двери, когда Роман коротко, но непонятно для Тоськи ругнулся и бегом вернулся в комнату. Выскочил оттуда со складным клетчатым чемоданчиком, взвизгнул молниями и начал запихивать в него свой дипломат. Тут в комнате зазвонил телефон. Роман как был, с не застегнутым чемоданчиком, бросился к нему.
— Да узнал я, узнал твой голос! Ты не из дому звонишь?
— Нормально, под домом у пьяного мобилку попросил. Слышь, командир, а ведь твой Корзухин был под судом за групповуху, но там как-то, я не понял, вроде прямо в этом паскудстве участия не брал. В зоне не сидел, попал под амнистию.
— Спасибо, брат. Кум нас в гости приглашает, но мы пока дома. Понял? У меня, оттого что не мог тебя предупредить, зудело в печенке. Не получается теперь вернуть твой «Паркер», ничего?
— Обойдусь. Ты…
— Я-то в порядке. Ты вот чего… Имеются ли у тебя в органах дедовы камрады? В смысле, до сих пор служащие?
— Есть один… Сын дедова приятеля.
— Позвони ему часа через два, именно сегодня ночью. Изложи свои подозрения насчет бедного Витюни, он-де исчез так не вовремя. Потом перескажи наш разговор, кроме, конечно, «паркеровской» самописки и моего предложения…
— Спасибо. Знаешь, мне кажется…
— Если не поможет, дави на свое личное дело. Ты ведь лечился, так ведь?
— Тут я и сам не дурак. Прорвемся. Знаешь, кем бы ты ни был, но командир из тебя получился бы. Увидимся.
— Yes. Чем черт не шутит. Да, и выходи завтра на дежурство, как ни в чем не бывало.
— ОК, командир. Да вот она, мужик, твоя труба, видишь, вот… С чемоданом в одной руке, и с теплой, домашней пятерней душки-подружки — в другой, Роман скатился по лестнице — и вдруг замер в темноте, скопившейся под дверью подъезда.
— Можно вопрос? — завопила душка-подружка, перекрывая слышный и через дверь мощный гул машин. — Куда мы мчались под синею мглой и почему ты встал сейчас столбом?
— Тише! Ты можешь выйти здесь, а мне так лучше не соваться. До меня только сейчас дошло, что меня могут пасти. А время опасное для одиноких девичьих прогулок, мне бы хотелось тебя проводить. Поэтому позволь предложить тебе прогулку чердаком, но только в темпе.
— Великолепно! Экскурсия на чердак! Но почему в темпе, почему ты так спешишь? Боишься?
— Если идешь со мной, так пошли. А я мало чего боюсь, сладенькая. Больше нелепостей всяких, вроде ножа в спину на Сырце от шального наркомана. А спешу — так ведь надо еще такси поймать, чтобы тебя домой отправить, и частника — для себя.
— Я на колесах и могу тебя подвезти. Тачка во дворе припаркована — если во время наших нежностей не увели.
— Это меняет дело. Поднимемся снова по лестнице, ты уж извини.
— А ты зеленую лампу не выключил.
— Да забыл впопыхах, но теперь оно нам на руку.
Пока поднимались они на высокий тут восьмой этаж, пока открывал он заранее заготовленными ключами один за другим чердачные проходы, куда свет проникал только через загаженные мухами бойницы слуховых окошек, пока пытался пройти, не поломав четырех ног. за которые отвечал, там, где сам черт ногу сломит, пытался Роман прокачать новую ситуацию, и не очень у него это получалось…
— Эй! Постой!
— Что? Ну ладно, давай отдышимся, — согласился он.
— Ты почему это со мной не разговариваешь, амантус грандиозус?
— Занят был. Трудился мыслями. Однако давай пообщаемся. Что ты хочешь узнать?
— Долго нам тут лазить?
— Нет. Из следующего отсека мы выйдем в пятый подъезд, а там есть второй выход во двор, где стоит твой «мерс». Еще есть вопросы?
— Ты любишь меня хоть немножечко, Кот-Воркот?
— Самое время! Ответ откладывается на шесть часов вечера после войны.
— Весь в паутине и туда же — лезет с пыльными поцелуйчиками… Настоящий чердачный Кот, герой полуночных крыш! Теперь последний вопрос. Откуда ты знаешь мои анкетные данные? Я, впрочем, с девяносто седьмого на самом деле.
— А я тебе не дал бы больше девятнадцати, — не моргнув глазом, соврал Роман, только что решивший взять подругу в заложницы, если у машины засада. — Ответ откладывается, пока в тачку не сядем. Извини.
На всякий случай Роман скорчился на полу у заднего сиденья, когда выезжали они со двора, и старый друг его десантный штык-нож покалывал ему в брюхо, потому как спрятан был достаточно близко, чтобы успеть поднести его к белой шейке заложницы, но они со штыком-ножом не рассчитаны были на тесноту этой жестяной скорлупы!
— Мы где?
— Уже на бульваре.
— За нами кто-нибудь увязался?
— Да нет. Те, что поворачивали следом, быстро ушли вперёд.
— А ты не торопись. Права в порядке?
— Все у меня есть — и права, и доверенность… — она прикусила губу.
Роман выкарабкался из своей щели и сел наконец в позе, почти достойной человека. Положил локти на изголовье покрытого каким-то вышитым чехлом пустого правого сиденья, а на скрещенные руки — голову. Теперь щеки их были на одном уровне, а глаза могли встретиться только в мнимом отраженном пространстве карликового переднего стекла, за которым пролетала ночная, из-за контрастного освещения и пустоты на тротуарах почти киношная версия чужого города. Да, в таком городе можно прожить всю жизнь, а умереть чужим для него… Справа потянулась бетонная громада с большой неоновой вывеской «Все для вашего шитья», еще большей «Пивной ресторан» и маленькой «Мир книги». Красный свет. Первая передача. Тормоз. Нейтралка. Ручник. Не придерешься…
— Почему молчишь, Кот Котович?
— А ты почему к моей команде прилепилась? Вон только что проехали телефоны-автоматы. С одного из них Серж мне звонил на той неделе, вусмерть обдолбанный, — и не запомнил, наверное, что звонил. Предупреждал, что ты его охмуряла и в момент, когда узнала, что он у нас новичок, резко отлипла. Подробности опустим. До этого мне Корзухин докладывал — и ты знаешь, о чем. Я понимаю, конечно, что мужики в таких сообщениях всегда привирают, однако…
— Так ты ревнуешь, Кот Котович? — осведомилась она с надеждой, но с такой аффектированной, что он (чертовы девки!) загнул про себя матюк. Потом ухмыльнулся, зная уже, чем достанет ее:
— Ты мне скажи (я в спешке не рассмотрел): эта твоя таратайка — серенькая такая? Да? Последняя загадка разрешена (а не люблю я, признаться, неразгаданных загадок). Ломал себе голову, что за сумасшедшая девка…
— Мерси в боку, милый.
— …сумасшедшая мамзель в сером «Запорожце» гнала за нами от той глупой аптеки, о тебе даже в «Новостях» сказали, вот было смеху! А «горбатый» твой на доверенности — понятное дело, чьей доверенности. Твоего папика, к нему ты из общаги, где зарегистрирована, слиняла… Давай по этой же, по Дмитриевской, до Сечевых Стрельцов. Дальше от общаги в сторону папика копать я уже не стал.
— Спасибочки за деликатность. Почему ты решил, что имеешь право залазить в мою личную жизнь?
— Ах, какая обида… А в личную жизнь команды «эксов» кто дал тебе право совать свой нос?
— Нос… Нет чтобы сказать: чуточку длинноватый, как у Клеопатры, прелестный носик!
— Тебе виднее… Ты что ж, не подумала о том, как это опасно? Если б ты для угрозыска старалась или для репортажа какого, я бы с тобой так не разговаривал. Вообще бы не разговаривал… Прямо, потом по Миллионной.
— Кот, великий и ужасный! Ты хочешь меня запугать, чтобы я, как эта блондинка с накладными плечами, Марлен Дитрих в «Подвиге разведчика» свернула в первый попавшийся пылающий берлинский дом?
— Лидия Смирнова, в фильме «Секретная миссия». При чем туг она?
— При том, что, пока бы мы доехали до Берлина и пока нашли бы там пылающий дом, ты бы в меня влюбился окончательно, а наши детки пошли бы в школу… Так для чего я, по-твоему, старалась?
— Скучно тебе стало с твоим папиком, милая. Ты авантюристка по натуре, и тебе не по душе убогие микролитражки и копеечный покровитель. Ты хотела войти в команду и в следующем скоке взять долю. Правильно? Правильно. Предложение принимается. Ты принята на вакансию водилы.
— Послушай, но разве ты сейчас не линяешь куда глаза глядят?
— Милая Тося, твое дело вертеть баранку и знать только, куда тебе следует подъехать на этот раз. Поняла? Так не в пример безопаснее. Возьмут тебя в полиций за жабры, а ты им с этой твоей наивностью: «Мальчики попросили меня подождать, пока сгоняют за бутылкой».