Вдруг поняла, что головная боль прошла сама собой. Оставалось решить, что она скажет Филатычу.
К одиннадцати вечера, когда Антонина, что бы ни смотрела и невзирая ни на какие протесты Пахомия Филатыча, если случался в квартире, обязательно переключала ящик на «Криминальную хронику», они успели уже и поссориться из-за ее незапланированной прогулки, и помириться — способом, для старого греховодника наиболее приятным. Теперь, верный своему принципу извлекать максимум возможного удовольствия за каждую потраченную копейку, а посему подругу облапив и даже закинув на нее волосатую ножищу, он пребывал в блаженном полусне и не возражал. Нельзя сказать, чтобы тяжесть чужой мясистой плоти была сейчас противна Антонине; более того, сегодня ее капризное женское естество получило свое, что случалось на этом диванчике не часто. Не потому ли удалось забалдеть, что в решающий момент вспомнила «Кота», грозящего ей кулачищем? В голове обычный после такого подарка сумбур, а ощущение совершенной ошибки прорезывалось в нем особенно остро. Не только что совершенной (таблетки она глотает регулярно, а других подлых сюрпризов от семьянина Филатыча не ожидает), а сделанной полгода назад. И не что женат оказался, пройдоха, и даже не в возрасте его дело, но давно уже ей стало ясно, что тратит драгоценное девичье время на человека той дикой эпохи, когда ценились ученые звания и доплаты за них, когда умение жить сводилось к умению прикопить бабок, достать вещь, утащить в свой закуток. Теперь зарплата профессора (что этот косноязычный лох и в самом деле профессор, Антонина сначала не могла поверить, но пришлось) была смешной в сравнении с жалованьем мальчишки-клерка в банке, а специальность… Вот оно.
— Пятнадцать тридцать. Ограбление обменного пункта. Охранник подвергся нападению, госпитализирован с диагнозом: множественные порезы стеклом, сотрясение мозга. Грабителей было двое, вооружены огнестрельным оружием, не стреляли… Работник обменного пункта уверяет, что сразу же задействовал сигнализацию, однако наряд полиции прибыл только через полчаса. Согласно заявлению кассирши аптеки, непосредственно перед ограблением обменного пункта у нее отключился кассовый аппарат. По непроверенным данным, грабители скрылись с места происшествия на «Запорожце» темно-серого цвета. Изъятые из кассы обменного пункта суммы в долларах и в национальной валюте незначительные…
А на экране прокручивались кадры аптеки с выбитым стеклом, амбала-охранника, сплошь обмотанного бинтами, что для его внешности, небось, только на пользу пошло. Потом мелькнули смутно знакомые Антонине внутренности «Аптеки № 25» и вовсе уж незнакомое, счастливое лицо кассирши, почтенной бабули в белом халате. Снова общий план аптеки, даже на плазменной панели совсем никакой. Антонине показалось, что вот-вот покажут и ее, выползающую из мыльницы «темно-серого цвета» и тут же… Стоп, бабки-то незначительные. Значит, эти ребята опять пойдут!
— Что… Что ты сказала, мое золотце?
— Отстань. Надоел, Пахомий…
Глава 1. Серж
Вдавил каблуком окурок в подсыхающую весеннюю грязь, тоскливо оглянулся и во второй раз стукнул железной калиткой. По нахалке влазить очень не хотелось: этого ему только сейчас не хватало — прямо с порога попасть в очередной прикол: «Стоять! Руки на забор» и тэ дэ и тэ пэ. И вдвойне обидно было бы теперь, когда ты сам получил законное право орать: «Стоять!» и тэ дэ. Серж покрутил головой, начал было поворачивать назад к площади, но туг же передумал. Зачем? Там обычная жизнь, сограждане, мажоры и обыватели, снуют там по периметру Мулявской — когда-то луга на окраине, теперь тут вроде как географический центр несуразно разросшегося… Кто это в здешних местах нагружал ему про географический центр? Привычно недодумав, с легким отвращением вгляделся в пейзаж, который теперь неизвестно как долго будет маячить у него перед глазами: огороженная стройплощадка незавершенки, этакая прихрамовая территория новой вавилонской башни, а ее вершина, небось, теряется в утренней дымке. Пока Серж решал, стоит ли задирать голову, в глубине двора произошло изменение пейзажа. Сосредоточившись, он установил, что у покосившегося вагончика «бытовки» возникла черная фигура и манит его к себе.
Серж согнал с лица… что же согнал? А то, что было на лице, на прыщавом этом, несмотря на годы, зеркале души, то он и заменил непреклонным выражением уверенного в себе, сильного и моложавого мужчины. Выпрямил плечи, откинул голову и, шлепая по апрельской, солнцем нагретой грязи (ну прямо тебе весна на Заречной улице!), зашагал, держа курс на будущего коллегу — или даже, быть может, боевого товарища. Нет, не боевого. Этот не думает о том, чтобы на чужака произвести впечатление. Таких вот здоровяков в черных кожанках, с гигиенической короткой стрижкой, их здесь, на каждом шагу… Толкутся у киосков, у времянок всяких, «хот-догов» этих, мать твою, — кто ящики подтаскивает, а кто деньгу выгребает… Толстые щеки, свиные глазки, выправки никакой…
— Чего тебе, мужик?
— Да вот на работу пришел. Я к вам сюда зачислен охранником, — небрежно выдал Серж давно приготовленную фразу.
— Заместо Витюни, значит… Ну, тебе в хату, туда.
И короткопалой рукой указал в сторону одной из бытовок, внешне ничем не отличавшейся от двух других, разве что чуток побольше. Не пожелал познакомиться, поц… И ладно.
Серж поднялся по железной лесенке и, натянув налицо маску совершеннейшей уже, каменной невозмутимости (как у Клинта Иствуда в «Непрощенном»), постучал в дверцу.
— Да!
— Я сюда из фирмы. Зачислен охранником к вам. Безверхий моя фамилия.
— Секундочку! — Парень за столом, тоже с короткой стрижкой, пододвинул к себе телефон. Пока он, соединившись с начальством, короткими точными фразами обрисовывал ситуацию, Серж успел быстро оглядеться (не на что было и смотреть: «уют ротной канцелярии», как сказал бы на его месте Петька-кандагарец) и задуматься, почему минимальная стрижка сидящего за столом не вызывает у него иронического отношения, хоть и у этого голова такая же голая и смешная, как у того амбала, во дворе. От уважения к каждому начальнику, являющему тебе лик свой, он давно, слава Богу, избавился — значит, есть нечто в самом парне, что не позволяет даже про себя похихикать над добровольной лысиной, оправданной лишь с одной точки зрения: блохи заведутся на ней позже, чем в волосах нормальной длины…
— Да, все верно. Безверхий Сергей Николаевич, значит?
— Можно Сергей. Или… — попытался остановиться, однако, внезапно подчинившись внутреннему порыву, выпалил-таки Безверхий, —..ласков, привязчив, откликается также на кличку Серж.
— Коротков Роман, для друзей — Ромка. — Парень за столом без задержки и крепко пожал протянутую руку. — Старшим смены тут. Да ты садись, в ногах правды нет.
Роман Молотков… нет, не Молотков, кажется — а какая разница? Симпатия к нему почти исчезла у Сержа, когда тот объявил себя начальником, и Серж решил про себя, что называть его будет Ромкой, и только так — не выйдет в глаза, значит, про себя… Отчего это он все сидит? Был у Сержа когда-то начальничек, тот при первом знакомстве тоже не вставал. Потом оказалось, что майор весьма коротконог, а вот за столом восседая, смотрелся вполне прилично, заматеревшим таким атлетом… Этот Ромка, он что, в гляделки играет?
— Серж, а сколько ты сегодня на грудь принял?
— Да я вообще не пью, мать твою!
— Мать мою и свою больше не вспоминай, Серж. У меня в подразделении не матерятся. И не вешай мне лапшу на уши, не усложняй…
— Я и не вешал. Подумаешь, один косяк зашабил, да и тот не добил, выкинул. Имею право! — Серж запнулся. Решил посчитать до десяти… На счете «восемь» сосредоточился, легким усилием воли заставил раствориться в воздухе повисшую было посреди канцелярии жирную черную восьмерку — и обнаружил, что Роман смотрит ему в глаза все с той же спокойной, ласковой улыбочкой. Бухнул, не думая о последствиях:
— Имелась надобность.
— Для храбрости, что ли?
— При чем тут «для храбрости»? У меня, знаешь ли, трудности при завязывании знакомства. При первых контактах с людьми…
— Руки покажи!
— Что? Не имеешь права… А, хрен с тобой! Я не трескаюсь, сам видишь.
— Теперь вижу, что не колешься. А с травой кончай. То есть на работе. И перед — работой — ни-ни! Вот в свободное от службы время мы иногда собираемся, можем под настроение вмазать граммов по сто пятьдесят — это нормально.
— Представления о том, что нормально, а что нет, в последние годы несколько изменились.
— И то. Но служебная инструкция осталась все такой же. Ты, небось, читатель? Читать любишь, почитывать на диванчике, а?
— Допустим. Хотя… — Серж запнулся, потому что Роман легко поднялся из-за стола, и ноги у него оказались вполне нормальной длины, точнее, показались они сперва, эти ноги в черных форменных штанах, даже чересчур длинными, будто ходули, а потом вернулись к норме. Если втянуться опять, эти галлюники прекратятся — или пойдут косяком… Только вот зачем опять привыкать к травке: она ж на палисаднике под окнами не растет!
— Вот она, «Инструкция» родимая, на стене! Читай, читатель ты наш, и перечитывай!
— Зачем же перечитывать? Тоже мне «Русский бестселлер»…
— Я просто не хочу, Серж, чтобы ты и впредь подводил товарищей. Оформился ты вчера, а сегодня должен был заступить на свою смену. Час то есть назад. Поскольку же ты принял на грудь для храбрости, я не могу снять сейчас с поста Корзухина, и тебе придется договориться с парнем, отстоять после за него…
— Отстоять? Ну, знаешь, стоять я не договаривался!
— Ты прав, я обмолвился. Армейское словечко… Отдежурить то есть. Послушай, у тебя какое состояние наступает, когда кайф проходит?
— Да ничего страшного, тупая такая злоба на весь свет…
— Годится. Вставай, пройдемся, покажу тебе охраняемый объект.
Короткими, выверенными движениями Роман снял с гвоздя форменный черный берет, надвинул его на круглую свою голову и двинулся к двери вагончика. Два неполных шага нужно было ему сделать, но Серж успел уразуметь, что парень не ходил малышом в балетную школу при закрытом теперь Дворце культуры на Липках и даже, уже подростком, в какой-нибудь кружок бальных танцев в своей Красиловке. Однако половицы не скрипнули под его тяжелыми ботинками, и петли двери чудом каким-то не завизжали. Силен мужик!