— Я, если честно, не в настроении сегодня. Давай сам, а я с тобой посижу.
Роман пожал плечами и засунул бутылку под топчан.
— Пить в одиночку я не большой любитель. Если сговоримся, возможно, и ты передумаешь. Тогда вместе хлебнём. За удачу.
— А в чем предложение?
— Скажи, устраивает ли тебя твое финансовое положение?
— Да конечно же не устраивает, — Серж невесело хохотнул. — Я думаю, что оно, финансовое положение, не устраивает никого. И банкира тоже не устраивает.
— Я предлагаю способ поправить наше финансовое положение. Попросить банкира поделиться с нами.
— Нашел такого добряка?
— Вроде того, Серж. Только он об этом не знает, что к нам подобрел.
— Старшой, ты ничего не говорил, а я ничего не слышал. Рассекаешь?
Роман помолчал. Душевный подъем не покидал его, ораторский зуд одолевал. Сегодняшняя удача обещала чудеса впереди, и он решил не отступать, вот только начать с другого конца. И Ромку понесло. Он говорил о том, как власть дурит народ, о министрах-реформаторах, которые ничего не реформируют, о засилье олигархов, о нищете армии, об обманах баранов, поверивших в АТО, о воровстве волонтеров, о тупой покорности работяг.
— В армии, Серж, играли мы по воскресеньям в футбол — голые против одетых. Сейчас я тоже предлагаю сыграть — голым против одетых!
Серж не смотрел Роману в глаза. Сказал с кривой усмешечкой:
— С твоими талантами четверть века тому назад ты спокойно мог бы пройти в горсовет. Боролся бы теперь с коррупцией и поправлял бы по-тихому свое финансовое положение.
— Так там постоянная регистрация требуется, как я понимаю. А дело, в которое предлагаю войти, оно безопасное, Серж.
— Я понимаю, что политику необходима толика детской наивности, но не в такой же степени… Деньги в стране давно перераспределены, и они теперь принадлежат конкретным людям. А люди, которые сумели их захватить, потому и сумели их захватить, что… В общем, у того, кто посмеет к их денежкам руку протянуть, они свое с мясом выдерут — туг без вариантов.
— Взять, уйти, лечь на время на дно. И ты, Серж, российских сериалов про ментов насмотрелся. Не поймают! Вот скажи мне: разве заказные убийства раскрываются? А? Молчишь? То-то… А не раскрываются, потому как хорошо организованы. А теракты? Почему же должны раскрываться экспроприации, если они хорошо организованы?
— Чего-чего? Ты сказал — экспроприации?
— Нуда, «эксы». Вон Сталин в молодости разве грабил банки? Нет, он участвовал в экспроприациях на нужды революции. Вот так.
— Нуты даешь, шеф! Ты, значит, работаешь на революцию?
— Какая там у нас революция! С нашим-то быдлом! Нашего мужика все грабят, кому не лень, а он голову в плечи втягивает и прикидывает, на чем бы еще можно сэкономить и где смухлевать или украсть по мелочи, чтобы пережить тяжкие времена. А легче теперь не будет, потому как впереди рабство уже двойное: у своих доморощенных олигархов и у международного капитала! Я и говорю: с таким народом — каждый за себя!
— Разумно сказано, шеф. По этой позиции я с тобой согласен: каждый за себя.
— Вот видишь, Серж. Теперь техника безопасности. Учти, я только про общие принципы. Ты ничего толком не узнаешь и не будешь замешан, если не согласишься. Разве я не прав?
— Дежурство долгое, отчего не потрепаться. Валяй.
— Так вот, первая заповедь: не идти на дело… то есть на крупное дело дважды: взять только раз — зато уж под завязку! Вторая заповедь: не привлекать уже сидевших, вообще фигурирующих в полицейской картотеке, тех, у кого брали пальчики…
— А этот твой Корзухин? Ты уж меня прости, шеф, но парень явно приблатненный.
— При чем тут Корзухин? С чего это ты решил, что он у меня в деле?
— Хорошо, хорошо… Но мне кажется, что без своего человека, который может заглянуть в полицейский компьютер, ты не можешь гарантировать, что парень не сидел.
— Это верно. Да только с чего это ты решил, что у меня нет своего человечка среди ментов?
— Прекрасно. Одна только неувязочка: если ты возьмешь по-крупному, он тебя первый заложит.
— В теории возможно. Да только откуда ты взял, что у меня есть такой кадр?
Роман почувствовал себя очень неловко. И неприятно ему было, что психованный отставник нашел-таки слабое место и что понимает, подлец, это. Вон, в глаза не смотрит. Роман заговорил, излишне горячо заговорил, понимая, что убеждает в первую очередь самого себя:
— Корзухин туповат, но честен. Если бы хотел нас в ментовку сдать, это у него на морде было бы написано. Нет, никогда.
— Разве я, шеф, о том, чтобы в ментовку сдать — не к ночи будь помянута? Я про то, что приблатненный, а это противоречит твоему же закону.
— Заповеди, Серж.
— Без разницы, шеф. Если Корзухин сидел, его пальчики в компьютере. Его будут трясти, если что… Тебе соврать не сможет, а опера перехитрит, да?
— Не выйдет на него опер. Потому как Корзухин не сидел. Я тебе больше скажу, в этом увальне есть благородство. Он девчонку, которую шпана уличная к земле пригнуть хотела, отбил у них.
— Ишь какой незаметный герой служит рядом. Браво! Я так понял, шеф, — сказал Серж, по-прежнему пристально разглядывая густую паутину в красном углу дежурки, — что не имеется у тебя в полиции человечка, который смог бы справку навести.
— Нету, Серж. Не хочу даром фраериться перед тобой.
— Тогда напиши мне сегодня же, вот сейчас, его имя-отчество и год рождения. Мики этого тоже.
— Мики? Рубаха-парень!
— Напиши. Я, допустим, решил узнать, с кем служить доводится.
— Ловлю на слове.
Пока записывал эти анкетные данные в аккуратненьком своем блокноте, на память писал, только — пару раз, припоминая, невидящими глазами скользнув по дежурке, пока перечитывал, оттопырив губу, пока вырывал листок и оценивающе смотрел на место отрыва, постепенно успокоился Роман. Нет человека без недостатка, а о планах человеческих — что и говорить! Ну и пусть он ошибся, пусть этот полуседой хлыщ оказался умнее и предусмотрительнее. Все равно он, Роман Коротков, даст ему сто очков вперед уже потому, что не псих, не кололся никогда — и потому, что лет на двадцать моложе!
Серж тоже перечитал записку и небрежно засунул ее в нагрудный карман. Усмехнулся уголками тонких губ.
— Назавтра не обещаю, но через недельку-другую… Я все-таки думаю, что человек, далекий от уголовной среды, не так-то просто даст уговорить себя пойти на грабеж.
— На экспроприацию.
— Они ж долю берут, правда? При чем же тут твое красивое слово.
— А ты, Серж, ты-то уж точно далек от этой, как ее?.. Уголовной среды?
— Допустим, но я ведь и не согласился покамест, ведь правда? Меня лично вот что заело немножко. Ты сказал: «Взять деньги и уйти…» А куда уйти, шеф?
— Имеются пока что практически открытые границы с Молдовой и Беларусью. А оттуда в дальнее зарубежье. С деньгами оно проще.
— Я, шеф, не знаю, как оно там с деньгами. А уйти отсюда мне нельзя, смерть. У меня, может, только и осталось, что этот город, улицы, его дома, эти стены. Ну и семья моя здесь, шеф.
— Эти стены?
— Ну, не эти же. Володарка вон… Ты хоть раз был на Володарке весной? Не такой гнилой, как сейчас, а настоящей нашей весной? Когда между домами зеленая трава, а под столетними дубами петляют тропинки?
— Этого добра и в Европе хватает. И ближе. Поезжай хотя бы в Вильнюс, там тебе и стены, и весна…
— Едва ли чужие стены заменят. Я ж тебе честно говорю, шеф, без понта, меня на земле мало что греет, кроме этого города.
— Ты рассуждаешь прямо как Владимир Мономах или как Юрий Долгорукий. Князей в роду не было, а, Серж?
— Какое там… Дед хвастался, что босиком сюда пришел. А ты что ж, из Белоруссии к нам? «Прамо» выговорил, аккурат, как ваш Лукашенко.
— Серьезно? Не замечал… Я, знаешь ли, из Полесья. Замечательная земля, откуда все три братских народа восточных славян пошли. А может быть, и все славяне.
— По мне, так невелика честь. Вон Карл Маркс, умнейшая голова, писал про нашу «дикость и славянскую грязь». Вот так. А интересный у нас тобой разговор получился.
— Интересный. С тобой толково разговаривать, Серж. Мы ж только базарим, так, для препровождения времени. И в таком вот ключе, что ли, я хотел бы рассказать, каким вижу твое участие в деле.
— Валяй, а я попробую представить Володарку весной в Вильнюсе.
— Далась тебе эта Володарка, Серж! Первое, чего я ждал бы от тебя, если б ты вошел в команду. Помог бы ты с машинкой, вот где у меня слабое место. План не предусматривает всяких там намеренных шмалявок. Или чтобы завалить охранника. В моей команде нет преступников: никто из нас не пойдет на подлянку какую — ограбить старушку, пришить человека за деньги. А охранник — он разве не человек?
— А игиловец — он тоже человек? — нехорошо засмеялся Серж.
Роман присмотрелся к нему и пожалел, что не настоял на выпивке. Ответил мягко:
— Игиловцы тут ни при чем. Хотя ты прав в том смысле, что охранник учитывал риск быть подстреленным, когда устраивался на такую службу. Ноя совсем о другом, Серж. Идти на любую экспроприацию без оружия для самозащиты — это ж идиотизм, пойми. Я ведь учитываю те прискорбные обстоятельства, о которых ты сразу, в начале нашего разговора…
— Короче, тебе нужен ствол, но ты не рискуешь обращаться к барыге. Разумно. Хотя теперь на черном рынке полно стволов, из Донбасса прямо тебе арсеналы вывозят.
Роман развел руками. Душевный подъем у него давно миновал, и ему все больше не нравились горящие глаза Сержа. Уж лучше иметь дело с тупарём Корзухиным, чем с психом. Но отступать поздно. Роман сделал выбор, когда решился обратиться к Сержу. И по-прежнему пребывал в убеждении, что мужик не выдаст.
— Так вот, если б ты согласился, а я тебя спросил бы насчет ствола, было б у тебя чего мне ответить?
— О, конечно. Тебе повезло, шеф. Я сказал бы: «Ай хэв э ган». — То есть?
— То есть что имею я ствол, и от него мне с каждым годом все больше хочется избавиться. Стрёмно как-то стало хранить АКМ-74 мирному, слабому здоровьем человеку. С откидывающимся прикладом, и к нему три полных рожка. Сдать его богатому жлобу, так неделю можно обедать в кабаке и с пивом. Да только я стремаюсь его сдавать, как ты стремаешься покупать такую машинку.