— То есть отделение, которое в прямом смысле печатает деньги?
— Именно так.
— Кто еще был претендентом на столь завидный пост?
— Только Сергей Иванович. Сейчас даже не знаю, кем заменить.
— Кто ранее занимал должность управляющего вторым отделением?
— Михаил Исаакович некоторое время тому скончался от апоплексического удара.
— Понятно. Недруги у Левовского были?
— Как же без них, отношения по службе небезупречны, но до открытой подлости не доходило.
— Хотелось бы более подробно.
— Иван Дмитриевич, я догадываюсь, в какую сторону вы клоните, но, к сожалению, более, — он выделил последнее слово, — добавить ничего не могу.
— Хорошо, — Путилин поднял руки кверху, — я не намерен вмешиваться вдела вашего присутствия, не имею права. Скажите, у вас на службе состоит ли человек лет тридцати пяти — сорока, круглолицый, с пышными усами и рассеченной надвое бровью?
— Видите ли, как ни велика Экспедиция, ноя знаю всех чиновников, находящихся на службе, а с такими приметами никого не припомню.
После прощания и уже взявшись за ручку двери, начальник сыска обернулся к Федору Федоровичу:
— Скажите, господин Левовский имел отношение к заказам от частных лиц?
— Самое непосредственное.
— А к экспертизе фальшивых ассигнаций и ценных бумаг?
— Нет, этим занимается третье отделение.
Надворный советник Соловьев потерял всякую надежду. Он уже более часа прохаживался по Исаакиевской площади среди прибывающих и разъезжающихся по городу саней, уносивших очередного седока. Расспросы извозчиков и тайных агентов, привлеченных к поискам, не давали ожидаемого результата. Хотя глаз у «лихачей» наметанный, но никто не мог вспомнить круглолицего с пышными усами человека, да еще с такой яркой приметой, как рассеченная бровь.
«Мог ведь лже-Левовский шапку сдвинуть на брови, — рассудительно размышлял Иван Иванович, сводя к переносице темные брови, — тогда никогда не узнать, куда он мог укатить. Эх, жаль!» — досадливо качал он головою.
Мороз не мешал мыслям, а холодный ветер, бьющий в лицо от быстрой езды, хотя и хлестал по щекам, но не обжигал.
— Ваше высокородие! — подбежал к Соловьеву дворник, когда он, расплатившись с извозчиком, вошел во двор дома Шклярского.
— Слушаю.
— Вчерась впопыхах позабыл вам сказать, что к господину Левовскому, царство ему небесное, — перекрестился хозяин лопаты, — приходил офицер в пятом часу пополудни.
— Что ж ты мне сразу не сказал?
— Так позабыл я.
— И?
— Так сегодня два раза уже приходили, но я об убиении Сергея Ивановича ничего не сказал. Больно злы были, оставили записку, — дворник протянул конверт.
Надворный советник в нетерпении достал свернутый вдвое лист белой бумаги, состоящей из нескольких предложений:
«Серж! Куда ты подевался? В третий раз предстаю перед закрытой дверью. Жду в 9 у Давыдки. Илья».
— Чтоб мне молчок, — пригрозил Соловьев строгим голосом дворнику, который вытянулся, словно военный на смотре, придерживая правой рукой лопату.
— Да разве ж я, да ни в жисть.
— Теперь слушай. Кто еще бывал у Левовского?
— Ваше высокородие, да разве ж всех упомнить можно. Он гостеприимный был.
— Случаем не бывал у него господин лет сорока, круглолицый, с казацкими усами и вот так бровь рассечена, — Соловьев провел пальцем по брови.
— Видал я такого, видал, только, кажись, бровь побита с правой стороны.
— Может, и имя его тебе известно?
— Никак нет, — дворник развел руки в стороны, и освободившаяся из плена лопата с грохотом упала на булыжник.
— Много раз он бывал у Сергея Ивановича?
— Ну, раза три, в точности, бывал.
— Когда?
— Может, с неделю тому, может, более.
— Точнее сказать не можешь?
— С неделю, точно, с неделю.
— Потом ты его не встречал?
— Никак нет.
— Когда ты в последний раз господина Левовского видел?
— Так шестнадцатого, он на службу уехал, так почитай, в живых, — снова перекрестился, — его бедного увидеть больше не довелось.
— Кроме офицера к нему кто-то приходил?
— Только офицер.
Надворный советник задумался, толи воротиться в отделение и доложить Ивану Дмитриевичу о записке, то ли стоит устроить повторный обыск. Однако для осмотра квартиры нужно разрешение вышестоящего начальника, а оно — на Большой Морской. Следовательно, придется все-таки воротиться.
В ту минуту, когда Соловьев входил в отделение, человек, по виду извозчик, спрашивал дежурного чиновника:
— Как бы мне господина Соловьева повидать?
— Вам на что? — быстро спросил дежурный. — Если заявление подать, то можно мне.
— Господин хороший, нам заявление без надобности! — откликнулся посетитель. — У меня важнейшее дело. Во какое! Мне Иван Иваныча нужно.
— Господин Соловьев, — дежурный заметил надворного советника, — здесь к вам с важнейшим делом.
Извозчик обернулся.
— Здравия желаем, Иван Иваныч. — Потом скосил на дежурного взгляд, будто опасаясь, что тот услышит, и вполголоса добавил: — Я по нынешнему делу, что давеча вы на площади спрашивали.
— Не тяни, — кивнул Соловьев.
— Дак я того, — он пальцем провел по брови, — подвозил.
— Не ошибаешься?
— Иван Иваныч, вы ж говорили со шрамом, а таких не каждый день возим.
— Помнишь куда?
— А как же?
— Отчего его запомнил?
— Дак по шраму на брови, и он заместо желтенькой, на которую уговорились, дал мне красненькую, а там ехать полверсты. Потом меня подрядил на следующий день съездить то ли в Удельную, то ли в Шувалово, я его прождал с полчаса в указанном месте, да он не явился.
— Где его высадил?
— За Екатерининским каналом, на Вознесенском, как раз напротив переулка, как бишь его?..
— Вознесенский переулок.
— А я припомнить не мог.
Иван Иванович понял, что речь идет об одноименном с проспектом переулке и о доме, где ранее проживал Сергей Иванович Левовский. Надежда ранее показалась зримой, но, увы, ускользнула из рук, так их и не коснувшись.
— На следующий день, где ты его ждал?
— У «Демута»..
— Ты его не искал в гостинице?
— Никак нет, я ж его фамилию не знал.
— Понадобишься, я тебя найду, — Иван Иванович показал на жестяной жетон на груди у извозчика. — Ступай.
Надворный советник направился на второй этаж к Путилину.
Микушин проснулся от холода, который пробирал до самых костей. Казалось, больше никогда не доведется согреться. Хотел осмотреться — где он? Пошарил рукою, вместо старенького теплого пальто нащупал грубую ткань, на большее не хватило сил. Сознание помутилось, и Алексей впал в забытье.
Когда очнулся во второй раз, голова хотя и раскалывалась на части, но пришли обрывочные воспоминания.
Запах затхлости и застарелых нечистот вывернул желудок наизнанку. Алексей поднялся на ноги. Его шатало, и если бы не стена рядом, то наверняка растянулся бы на земляном полу.
Василий Михайлович первым делом посетил университет. Там о Микушине отозвались как о прилежном студенте. Ничего больше добавить не могли. Незаметен среди более успешных, звезд с неба не хватал, но и в последних рядах не числился. Приятели? Да как-то сторонился всех, только с Петром Весниным и дружил. Тот тоже толком ничего не добавил. Нуда, изредка к Алексею заходил, атак дружбы особой не было.
Штабс-капитан находился в некоторой растерянности, поиски снова зашли в тупик. Что предпринять дальше, он не знал. На посещение госпожи Залесской у него не было разрешения, с ней беседовал Иван Дмитриевич. Что, в сущности, может она добавить к тому, что уже рассказала Путилину? Ничего. Друг детства, ну и что следует из этого? Абсолютно ничего. Он убийца? Может быть, но тогда кто второй следящий? Бумажник? Вот эту загадку придется разгадать, видимо, с помощью самого Микушина.
В квартире Алексея чиновника по поручениям встретил оставленный ранее агент средних лет и плотного сложения, с угрюмым взглядом.
— Здравия желаю, ваше благородие!
После ответа Орлов спросил:
— Как обстоят дел а?
— Никого не было, — коротко ответил агент.
— Так, — растянул единственное слово.
И здесь пусто.
Ударился в бега студент или, может, того хуже, разыщется где-нибудь в подворотне, снегом не занесенный, с дыркой в сердце или с проломленной головой, мелькнула нехорошая мысль.
— Смотри в оба.
— Само собой.
— Без безобразий.
— Как можно, Василий Михайлович, — обиделся агент.
— Знаю я вас, — вырвалось в сердцах у Орлова.
Господин Микушин в то же самое время, держась правой рукой о стену, продвигался в кромешной темноте маленькими шажочками. И то и дело натыкался на какие-то острые углы предметов, сваленных кучей, тряпки, цеплявшиеся за обувь.
Какой сюда попал, вспомнить ему не удалось. Голова понемногу прояснялась, теперь не стоял сплошной однообразный звон и виски не так сильно сжимало, как ранее. Глаза приспособились к темноте, но летали перед ними разноцветные круги, сплетающиеся в незнакомый узор, и тогда мозг вновь пронзала дикая боль, от которой хотелось упасть на пол и кататься, пока она не отпустит.
Василий Михайлович не стал выходить во двор, направился в дворницкую. Хозяин лопат и метелок пил вприкуску чай с куском желтого сахару.
— Сиди, — жестом указал Орлов, — к жильцу с последнего этажа гости не приходили?
— К Алексею-то Микушину? Никак нет, со вчерашнего дня ни его, ни к нему.
— Кто к нему раньше приходил?
— Ваше благородие, он малый спокойный, душевный, а чтоб приятелей принимать? Нет, никто к нему, сердешному, не ходил.
— Никто о нем не спрашивал?
— Барышня молоденькая приезжали. Хотела было только записку передать, но так и не удосужилась.
— Так что ж ты сразу не сказал?
— То ж барышня.
— Дурак, я обо всех спрашиваю.
— Виноват, ваше благородие!
— Другие барышни или барыни не были?
— Никак нет.