— Здравия желаю! Поручик Минкевич, — представился вошедшему чиновнику неизвестный Михаилу человек, покосился на отличительный знак невысокого чина Жукова, добавил: — Чем могу служить?
— Здравия желаю! — ответил Михаил, вскинул руку к головному убору. Не так часто приходится щеголять отработанным жестом. — Помощник начальника сыскной полиции Жуков. Я, собственно, по делу об убийстве. В вашем участке находится задержанный Фаддей Осипов Кондратьев.
— Есть такой, — с заминкой ответил офицер.
— С вашего позволения, мне необходимо снять с него показания. — Жуков расстегнул шинель и достал из внутреннего кармана кителя бумагу. — Вот разрешение на производство допросных мероприятий.
— Прошу, — поручик после прочтения показал рукой, — пройдемте в допросную камеру.
Жуков последовал за помощником пристава подлинному коридору, поручик отворил железную скрипнувшую дверь.
— Подождите в камере, я сейчас доставлю Кондратьева.
Михаил прошел в открытую дверь. Камера была небольшой, четыре на четыре аршина, под потолком располагалось небольшое зарешеченное окно. Два стола, прикрученных к полу, один для делопроизводителя, который должен вести протокол, и второй — для самого допроса, по обе стороны которого стояли два стула — для следователя и допрашиваемого.
— Господин Жуков, — раздался голос дежурного, и на пороге застыл задержанный Кондратьев. Сразу же показалось, что камера стала вдвое меньше. Богатырская фигура заслонила собой дверь. Точно гласит народная мудрость: косая сажень в плечах.
— Прошу, — Михаил указал маленькой, как казалось в сравнении с лопатой Кондратьева, рукой на стул.
Фадейка сел и голубыми глазами начал рассматривать тщедушную фигурку молодого человека в мундире.
— Моя фамилия Жуков, — представился он, — я помощник Ивана Дмитрича Путилина.
— Нижайший поклон любезному Иван Митричу, — улыбка разлились по лицу задержанного. — Давненько с ним не встречались, хотя, по чести сказать, нет особого желания попадать в его цепкие руки.
— Передам непременно.
— Так какое ко мне дело, господин хороший, — начал без предисловия Фадейка, — не нравится мне хождение вокруг да около. Я человек простой, мне сразу выложь без виляния, получи по чести ответ, и с Богом.
— Если не нравятся хождения по-пустому, то изволь. Тут, собственно, такое дело, — Михаил запнулся, обдумывая свои следующие слова. Принял решение, сел напротив Кондратьева, положил руки на стол и тяжело вздохнул. — До ареста, наверное, слышал, что недалеко от харчевни, которую ты посещал, — он произнес название, — найден зарезанный человек.
— Может, слышал, может, нет. Не знаю. Мало ли чего происходит в наших краях.
— А говорил, что без околичностей?
— Какое дело меня не касается, господин хороший, так оно мне без надобности, — пожал плечами Кондратьев.
— Хорошо. — Михаил достал из кармана портрет, нарисованный на бумаге, протянул Фадейке, тот внимательно посмотрел, поначалу положил на стол, потом вновь поднес к глазам, прищурив их, словно силился вспомнить.
— Постой-ка, вроде Гришка?
— Гришка? Откуда знаешь?
— Так за чаркой, как водится, и познакомились, — Фадейка вскинул вверх брови, удивленным взглядом впился в лицо Михаила, словно внезапно озарило. — Так это его?
— Да.
— Вот дела, — присвистнул Фадейка, — он же к себе в деревню собирался. Подкопил, говорил, деньжат то ль на коровенку, то ль на лошадь, а может, и на избу, я уж не припомню. Пора, говорил, домой. Надоел город, душа в деревню рвется. Жалко его, вроде бы не дрянь человек был.
— Когда он собирался возвращаться?
— По весне, как раз к севу. Соскучились, говорил, руки по земле.
— Может, и фамилию его припомнишь?
— Постой-ка… — Фадейка повернул в сторону голову, зашевелил губами, что-то беззвучно произнося, пальцами поскреб щетину. — Говорил же он, говорил, ей-богу, говорил. У нас, говорил, в роду… в их роду… да, то ли Евсеев, то ли Еремеев. У нас в роду младшие всегда в город подавались. Точно, Еремеев, — от радости он даже ударил себя по ногам.
— Значит, Григорий Еремеев..
— Точно, — задержанный засмеялся и вновь ударил себя по ногам, — Гришка Еремеев.
— Не путаешь.
— Чего мне путать? Все одно дознаетесь. А мне скрывать нечего, душегубство не по моей части.
— О смерти его ничего не знал?
— Да что вы, господин хороший, от вас впервые услышал.
— Не говорил ли он, откуда приехал?
— Помню, из Гдовского уезда, деревня еще с таким названием, словно… Вот, из деревни Молва, Молва, — повторил он, — так мы тогда посмеялись, что запоминать просто, прибавь к молве «сам» — и получится Самолва. Оттуда он, точно, из тех мест.
— Так сразу его и запомнил?
— Хорошего человека не забудешь.
Михаил задумался и с хитринкой спросил:
— Не слышал, кто мог пойти на злодеяние?
— Господин хороший, мне дел своих хватало, совать нос в чужие недосуг. Можно без своего остаться, так что мне такой интерес без особой надобности.
— Сказать боле ничего не можешь?
— Вы б, господин хороший, у Васьки узнали прежде, чем меня тревожить.
— У Васьки?
— Точно так. Они земляки, из одной деревни приехали. Может, он что знает.
— Его фамилия?
— Истинный крест, — Фадейка перекрестился, — мне неведомо.
— Может, ты сам в этом деле завяз?
— Окстись, господин хороший, зачем мне?
— А не врешь? — твердо спросил Михаил, глядя в глаза Фадейке.
— Отсохни язык, — перекрестился быстрым движением Косой. — Да и что мне за надобность врать?
— Ой ли? — сощурил правый глаз помощник Путилина. — Так уж и не врешь?
— Сказано, не до вранья мне.
— Смотри, Фаддей, — и Жуков продолжил глядеть в лицо собеседнику, не моргая, — все ты сказал верно?
— Тьфу ты! Вот увязался! Сказал же, не знаю более, а что было, то вы ж слышали, господин хороший.
— Как говорится, доверяй, но проверяй. Говоришь, его звали Гришка Еремеев из деревни Самолва Гдовского уезда?
— Ваша правда.
— Второго звали Васькой.
— Истинная правда, — Фадейка перекрестился, — Васькой.
— Приехали они из одной деревни, говоришь?
Кондратьев посмотрел небесными глазами и выдавил «угу».
— Как выглядел Васька-то?
— Две ноги, две руки, голова с ушами.
— Не юродствуй.
— Роста небольшого, неприметный какой-то. Во, — обрадовался допрашиваемый, — если присмотреться, то ногу он приволакивал, а вот какую сказать не могу, за штофом не до хромоты было.
— Мог Васька Еремеева… того?
— Чужая душа потемки, а что там, — он вздохнул, — кто знает. Хотя Васькина рожа мне сразу не понравилась, эдакая с хитрецой, молчал больше. Сам в себе то бишь.
— Может, наговариваешь?
— На что мне! Нетто я зверь бесчувственный! — Фадейка даже руками замахал. — Мне без убивства дел хватало, сколько в наших краях купцов развелось да крестьян с открытой варежкой. А ты, господин хороший, найди душегуба. Больно Гришка добрый был.
— Хорошо. Скажи, а ты чего полез решетку отгибать?
— Обидели меня сильно, вот кровь и взыграла от глупости, — улыбнулся вор.
Жуков вызвал полицейского, чтобы тот отправил Фадейку в камеру.
На обратном пути Михаил заехал в Адресную экспедицию, чтобы там узнать о Гришке Еремееве. Откуда приехал и кто таков. Оказалось, в самом деле он приехал из деревни Самолва Гдовского уезда. Теперь, когда личность убитого установилась, необходимо было найти его земляка Василия. Михаил летел на Большую Морскую на крыльях исполненного долга; казалось, немного — и в деле можно поставить точку. Но по дороге, словно обухом по голове, пришла другая мысль. И он направился по месту жительства Василия, где узнал, что вот уже недели две, как тот исчез, даже прикрепительный талон не взял. Да, сказали Мише соседи, бывал у него односельчанин Григорий, небольшого росточка, с сединой в волосах, нечесаной бородой и всегда молчаливый.
Когда вернулся в сыскное, Ивана Дмитриевича в кабинете не оказалось. Как сказал Иван Андреевич, сегодняшний дежурный чиновник, его вызвал с докладом о ночном происшествии помощник градоначальника, флигель-адъютант генерал-майор Козлов. Здесьже Михаил узнал, что дознание по убийству в Невском переулке идет полным ходом. Агенты, возглавляемые чиновниками по поручениям, заняты выяснением личности убитого.
Хотя охотничий азарт Жукова угас, но чувство скорой победы не покидало.
Миша достал из кармана сложенный лист бумаги, на котором ровными рядами выстроились буквы с завитушками. Прикусил губу, махнул рукой — один ответ — и, предупредив дежурного чиновника об отлучке, поехал к Александре-Невской лавре, где убиенный Григорий Еремеев снимал в пятиэтажном доходном доме угол.
Невзирая на дневной час, всего-то около четырех пополудни, на улице начало смеркаться.
Прежде чем войти в дворницкую, Жуков кинул взгляд-на облака. Серые, они безжизненно повисли над городом густой пеленой и только кое-где на западной стороне неба разорвались и зарумянились бледно-розовым цветом заката.
Дворник, высокий худой человек с редкими длинными волосами на подбородке, пил вприкуску чай, отхлебывая обжигающий напиток из небольшой пиалы.
— Здравия желаю, — он поднялся со стула.
— Здравствуй. — Михаил осмотрелся, имея намерение присесть, но, не заметив ничего подходящего, остался стоять. — Я из сыскной полиции, фамилия моя Жуков, зовут Михаилом Силантьевичем.
Дворник с аккуратностью поставил пиалу на стол.
— Мы завсегда помощники полиции, — произнес он с едва заметным акцентом.
— В доме проживал некий Григорий Еремеев?
— Такточно, на пятом этаже, но съехал он, недели две как будет.
— Он сам съехал?
— Никак нет, приятель ихний Василий веши забрал по просьбе Гришки.
— Василий? Почему не сам?
— Дак у него в деревне что-то стряслось, вот он и попросил од-носельца вещи-то забрать.
— Тебе он говорил сам?
— Не, этот Василий пришел и слова передал.