> сынка, стало быть, морковка — идеальная семья, где идеал идеалов красавица жена. Все ради нее, любимой, маленькой, беззащитной. Я, решает муж, окружу ее заботой, никому не позволю не то что обижать — косо на нее смотреть, но главное — до отвала обеспечу материально. И полез наш груздь в кузов — халтуры, заказы, заказы, халтуры, а где же мечта стать настоящим фотографом? Там же, где и мечта стать незаменимым мужем жене и отцом ребенку.
— Попал, значит, Митя в клещи?
— В сказку он попал! Застрял, витязь, на перепутье, словно перед камнем с надписью: налево пойдешь — посвятишь себя самореализации, и прощай семья, направо пойдешь — ждут тебя семейные узы, и прощай неповторимое взлелеянное «я», прямо пойдешь — скорее всего ничего не найдешь, а свалишься, богатырь, в яму несбычи мечт. В де, пам-парам, пре, пам-парам, ссу, пам-парам, ху!
Бегемот повалился на диван, задрыгал лапами и захрюкал так потешно, что я тоже невольно засмеялся и проснулся.
2 августа, под утро
Вернее, думал, что проснулся. С экрана на меня пялились, улыбаясь, Ленин, Леннон и Ганди.
— Друзья мои, как же я вам рад! Каким ветром вас сюда занесло?
— Вы ведь помните, достопочтенный друг, — начал Ганди, — что время, как и Нил, течет в наших глубинах не по-земному. Каждый призрак ощущает продолжительность своего существования без начала и конца. Мы живем в длящемся мгновении, а когда люди нас забывают, незаметно покидаем реальность их сознания. Надо ли говорить, сколь ценна при таком однообразии возможность общения с аватаром?
— Да кто б возражал! Так здесь-то вы как оказались?
— Очень пг’осто, — подключился Ленин. — Мы можем взаимодействовать с субъектом чег’ез сны. Забыли? Сон — ког’идог’, по котог’ому фантомы выходят на пг’ямой контакт с субъектом, котог’ый о них помнит или им поклоняется.
— Короче, ты нас помнишь, мы тебя тоже, и наше тебе с кисточкой, — завершил преамбулу Леннон.
— Честно сказать, друзья, вы вовремя, потому что я в смятении.
— Да, чувак, мы в курсе, Бегемот наезжает.
— Собственно, он не на меня наезжает, на моих близких. Сбивает их с толку и заставляет плясать под свою дудку.
— Что же вы, батенька, не бог’етесь? Не пг’отивостоите?
— Не противостою, потому что он буквально парализует мою волю.
— Все оттого происходит, достопочтенный друг, что вы тоже видите в своих подопечных — они ведь ваши подопечные, не так ли? — в основном плохое. Это объяснимо, поскольку отрицательные свойства у человека выпячиваются, тогда как положительные лишь приоткрываются, однако для вас никоим образом не извинительно.
Укор обидный. Не обращая внимания на мое огорчение, Ганди строго отчитал:
— От аватара в кошачьей шкуре, по-видимому, ускользнуло знание, присущее верховному богу Ра.
— Какое знание?
— Вспомните, — уже задушевно продолжил Ганди, — что, тысячелетия живя в человеческом сознании, вы наблюдали, как люди набивают себе мозоли на каменистой дороге, ведущей к свободе всех свобод — социальному равенству. В прошлом веке оно наконец наступило. По крайней мере в цивилизованных странах. И что же?
— Радио есть, а счастья нет, — брякнул Леннон.
— Да, Джон, имеется такое остроумное замечание у советского писателя Ильфа, несмотря на то что перебивать неприлично.
— Сорри.
— Какое радио есть? Какого счастья нет? — я окончательно запутался.
— Фишка в том, что хоть в нравах теперь все равны — мужики, бабы, белые, негры, министры, дворники, — внутренний расколбас никуда не делся. Усек?
— Усек. И что нам это дает?
— Дает, достопочтенный друг, понимание, что при всеобщей внешней свободе только истинная внутренняя свобода может сделать индивида по-настоящему счастливым.
— И как же индивиду достичь истинной внутренней свободы?
— Единственный способ, отрада наших сердец, — сообразовать свою волю с волей Создателя. В таком случае человек, с какими бы трудностями ни сталкивался, гарантированно получает помощь свыше для преобразования просто внутренней свободы, если таковая у него имеется, в свободу истинную.
— А если того… не сообразует?
— Да что ты, чувак, никак не врубишься? Правильно тебя Конфуций тупицей назвал. Если не сообразует, то кранты. Подчинит себе Бегемот твоих корешей, и потопают они, самостоятельные, прямиком в распахнутые объятия матрицы.
— Что, неужели пг’ямо в кинокаг’тину бывших бг’атьев Вачовски? — проявил неожиданную осведомленность Ленин.
— Ну, не в буквальном смысле, Владимир Ильич, — поспешил успокоить Ганди. — Вряд ли человечество поработят высокоразвитые шланги с проводами и все люди превратятся в эффективных менеджеров с лицами без мимических морщин.
— Тогда получается, что они как бы поедут в автомобиле, из которого сами же убг’али подушки безопасности, — на лице Ленина отразилась крайняя степень озабоченности.
— Подушки для безопасного секса, гы!
— Джон, это обг’аз. Кх оме того, подушки безопасности можно тг’актовать как молитвы пг’едков. Молитвы бабушек и дедушек облегчают будущую жизнь внуков и пг’авнуков, — раскрыл значение метафоры Ленин.
Все посмотрели на него с изумлением, уж больно непривычно было услышать такое от вождя мировой революции, хоть и бесплотного.
— Да, напог’тачил я с г’еволюцией. — Ленин в сердцах развернул кепку задом наперед. — Но хотел ведь как лучше. Раскаиваюсь.
— Ишь, раскаивается он. Да они до сих пор с названием твоей заварухи. определиться не могут. А еще шляпу надел, — проворчал Джон.
— Куда вас понесло? — вознегодовал я. — Мы мою волю обсуждаем, а не заваруху.
— Так в твоей воле тоже заваруха, как и в мозгах, — припечатал Леннон.
После этой вопиющей грубости лица поблекли и через секунду пропали.
Тоже мне, друзья. Вместо помощи оскорбления. Асами советовали видеть в других хорошее. Что, если разобраться, в отце и сыне хорошего? С внутренней свободой у них, по-моему, полный облом, хотя они наверняка так не считают. А в остальном… Ну мастер Жора на все руки, всю электропроводку на даче сам сделал, пол в зале поменял, любит работать с деревом, выпиливать, выстругивать. Балясины к лестнице на второй этаж — загляденье. Ну природу любит: «смотри, Шур, какая красивая птица», «на рыбалке сижу — тишина, ни травинки не шелохнется, вода — зеркало, вдруг вижу — бобр! Толстый, вперевалку, близко-близко от меня, наверное, принял за бревно!» Огородом любит заниматься, семена заранее покупает, за садом ухаживает, опрыскивает. Может, его призвание жить за городом? Может, тогда бы он свои мечты воплощал, а не присваивал чужие? А Митино призвание в чем? Снимки он реально классные делает, стать бы ему главой семьи, и аля-улю. Все у него для этого есть: любовь, верность, ответственность — сплошь положительные качества. Только как ими пользоваться? И отец, и сын не пьяницы, не курильщики, не дураки. Хотя как сказать — не дураки… Вот у меня ум — основное положительное качество. А мыслесущности обзываются: «тупица», «в мозгах и воле заваруха». Не ценят. И эти не ценят: «Барсик, какой же ты бестолковый». Да еще этот, «дурашка», «мордашка». Возомнили о себе все.
Завтра на дачу, вроде погода устаканилась, запасусь праной.
8–9 сентября, глубокая ночь
Летом разрывался между Москвой и Белыми Омутами, томясь жаждой творчества и лишь изредка припадая к живительному источнику, бьющему из хозяйского ноута. В этот раз Жора взял комп с собой, имея намерение обсудить с Валерой какие-то срочные дела по скайпу.
Приехали не так давно, что-то закопались, да и дороги забиты. Неделю прогнозируют хорошую, Жора вернется в город воскресным утром, чтобы не торчать в пробках, а мы с Шурой весь срок пробудем в раю.
Дорога в эдем пересекает Москву, первую любовь и единственную родину хозяев. Однако им трудно сохранять возвышенное чувство в мегаполисе, который этому не способствует, меняясь с такой калейдоскопической быстротой, что коренные москвичи, да еще бог знает в каком колене, теряются. Хозяйка особенно переживает и хватается за щеку, как будто внутри ноет зуб. Нет улицы, где стоял ее детский сад, и самого сада тоже, нет старинного дома на Тишинке, нет скверика, куда молодые студенты убегали с занятий на свиданку, нет кинотеатра, где юные Шура с Жорой сидели, прижавшись, на последнем сеансе, нет, нет, нет. На месте исчезнувших артефактов новые, наверняка более удобные и, на чей-то вкус, красивые объекты, но чужие. Мы чужие на этом празднике жизни, цитирует хозяйка великого комбинатора. Мне понятно это состояние — коты привыкают к месту и ненавидят перемены. Но дикие коты тиграми защищают свою территорию, а вытесненные агрессивными варягами москвичи по большей части сопротивляться не способны. То ли кишка тонка, то ли вырождение вида. Варягам тоже не сладко, поскольку они должны все время подтверждать свое право обладания новой враждебной территорией и готовы молниеносно растерзать того, кто в этом праве усомнится. Поэтому они не любят Москву, а любят свою малую родину, где прошло их детство, где им было спокойно и где с тех пор мало что изменилось. Так и маются все, прежние и новые, в городе нелюбви. Жесть.
Заканчивается Тверская, которую хозяева, путаясь, именуют улицей Горького, прямо красавец Кремль, направо Манеж, слева апофеоз современного градостроительства — гостиница «Москва». Щелк… Это ж надо умудриться сломать домище, которому бы еще сто лет стоять, и построить на его месте точно такой же. Будь у меня шляпа, я бы снял ее в восхищении перед талантом людей, виртуозно направивших в русло собственного кармана государственные финансовые потоки. В детские годы я наблюдал из машины за пошивом одежд для голого короля, а когда триумфатор был явлен народу с телеэкрана, замер в ожидании едких домашних комментариев. Хозяйка, поджав губы, покачала головой, хозяин, вперив взгляд в экран, поиграл желваками, оба не проронили ни звука. Наверное, если долгое время получаешь по мозгам, на это тоже вырабатывается иммунитет.
Из Москвы выскакиваем на Рязанку — понеслась птица тройка. Подмосковье замелькало, можно поспать.