ть перелет, хотя, сияя глазами, «делила» она, «мои бабушка с дедушкой так были рады повидать правнучку. И я так рада была их повидать. Меня ведь до школы, а потом и Сашу родители каждый год к ним отправляли. На все лето».
Сам визит продемонстрировал невероятную близость мамы и заметно подросшей дочки, которая в буквальном смысле не давала Леле шагу ступить, постоянно хватаясь за штанины домашних брюк. На остальных членов семьи Соня смотрела букой, капризничала, а по отношению к папе даже проявляла агрессию, набрасываясь с кулачками и обзывая «дулаком». Мама, собрав в глазах строгость, грозила пальчиком, дочка хлюпала носиком, после чего обе удалялись в спальню, откуда вскоре раздавался общий звон колокольчиков.
Семейство, исключая приезд и отъезд, провело на даче полный день, подвергший правильную Александру Владимировну тяжелейшим испытаниям, из которых основными были по-прежнему не задействованные горшок и режим. Накануне отойдя ко сну за час до полуночи, Соня назавтра встала в десять, невестка с сыном не торопились, и бабе Шуре невольно пришлось взять на себя подготовку к завтраку и само кормление, потому что «невозможно же смотреть, как ребенок слоняется неумытый, растрепанный и голодный». Однако своенравный ребенок умываться и причесываться отказался наотрез, вплоть до истерики. Родители не реагировали, Шура возмущенно смотрела на Жору, Жора предостерегающе на Шуру, которая в результате с тяжким вздохом отправилась варить овсяную кашу. Внучка к каше отнеслась настороженно. «Это вкусно, возьми маленькую ложечку, попробуй», — предложила бабушка. За взятой не с того конца, но быстро перевернутой ложечкой последовала другая, потом еще, пока вся каша не исчезла. Возникший папа, пожелав всем доброго утра, достал из холодильника привезенный детский йогурт и немало изумился, увидев пустую тарелку, а рядом перепачканную комковатым кремом рожицу дочки. Возникшая мама на вопросительный взгляд мужа отреагировала спокойно: «Она и дома сама ест, ты просто не замечал. Пойдем, милая, я тебе памперс поменяю. А то негигиенично сидеть в мокром. И умыться надо. А то после такой еды на щечках появится раздражение». Два ноль в пользу Лели.
Днем Александру Владимировну ждала пытка телевизором. Леля, как известно, устремлялась в кинематографическое пространство мгновенно, невзирая на время следования сюжетной линии. Ее руки при этом могли совершать разные движения, а ноги, если она стояла, замирали в форме буквы Р: правая подгибалась и стопой упиралась в колено левой. К оставшемуся месту левой ноги не замечающей ничего вокруг птицы пристраивался маленький птенчик, который с естественным детским любопытством, как я когда-то, постигал искусственный мир. Кино, которое могло быть и 0, и 8, и 12 с плюсом, на обеих пернатых оказывало одинаково завораживающее воздействие, но птенчику недоставало стойкости, и он улетал, не выдерживая продолжительного мелькания и разноголосицы.
— Разве можно ребенку в три года смотреть все подряд? — вывел невестку из очередного ступора скрип свекрови.
— Мы не смотрим все подряд. Только то, что ей нравится. Ей очень нравится мой любимый «Властелин колец», его как раз показывают. А знаете, кто больше всего? Голум. Так странно.
Два часа вместо гулянья планшет Мити, желваки Жоры, вздохи Шуры и молчание — три ноль.
Следующий час Соня играла в подаренную дедушкой железную дорогу, а Шура, распустив губы, которые она при виде невестки безотчетно поджимала, убеждала Жору, словно это он был невесткой, что лучший воспитатель детей — контроль, «не жесткий, конечно, но постоянный».
Утомившись от контроля, словно это я был невесткой, перешел в спальню к молодым. Митя, полулежа на кровати поверх покрывала и выставив колени, привалился спиной к поднятой, упирающейся в стену подушке, Леля, поджав ноги, поместилась под его правой рукой, я, млея и выворачиваясь наизнанку, — под ее скользящей правой ладонью.
— Мить, давай летом поедем все вместе в круиз но Европе. На машине. Вести будем по очереди. Италию еще раз посетим. Или другие райские места.
— Ты о чем, Лель? Маленького ребенка галопом по Европам. Она же только поправилась, ей бы на даче побыть, только ты не соглашаешься.
— Но я же не виновата, что здесь такая аура.
— Какая аура?
— Ты разве не замечаешь, что твоя дочь здесь становится очень агрессивной? И капризной? Дома она себя так никогда не ведет.
— Ты хочешь сказать, она меня дома дураком не обзывает?
— Митя, это как раз может быть следствием. Неосознанным. И, ты прав, мне здесь дискомфортно. А Европа ей расширит кругозор. И нам всем. Ну пожалуйста, няша. Я так тебя люблю.
— Хорошо, зайка, подумаем.
Влажные глаза, сомкнутые рты, переплетенные руки, мои освобожденные думы. Не имею достаточных оснований конкретизировать общие и отличительные признаки человеческой любви, построенной на сексуальных контактах, но подозреваю, что движут ею те же химические реакции, что и любовью животной. В этой связи не перестаю поражаться взаимоотношениям полов в нашей семье в сравнении с инстинктивно известными мне в природе. Там самки доминируют исключительно в периоды готовности к оплодотворению, здесь, похоже, вообще по жизни. Шура управляет своим самцом с материнской расчетливостью, Леля — с подростковой импульсивностью, но и тот и другой, несмотря на разность характеров и жизненных приоритетов, подчиняются, задвинув поглубже свою самость и сузив свое пространство свободы. Звериный нонсенс. Не решусь строить обобщения, однако проглядывается тенденция, что в человеческой паре жена нередко получает от судьбы в подарок золотое яйцо, муж — золотую клетку.
И я в клетке. О горе мне! Не могу продолжать, душно.
22 ноября
Оклемался. Личность я или где?
Слез, помнится, тогда с кровати, Соня наигралась в вагончики, тут-то и разгорелось пламя нашей дружбы. Кот — хвост крюком, шерсть иглами — носился по дому, ребенок, визжа и хохоча, за ним, а когда догонял (я поддавался, само собой), то сгребал в охапку, целовал в морду, поднимал, с трудом отрывая от пола, и тащил по лестнице на второй этаж, туда, где никто не мог помешать нашим беседам. Посидим, поурчим, и опять по новой. Смотрю, к вечеру котеночек мой скис. Улегся в мансардной комнате на диван, клетчатым пледом укрылся — что такое? Запрыгиваю, плед откидывается — глазам не верю. Здесь не фотография — кисть гениального художника. Не знаю способа, но убежден, что художник Веласкес умел прозревать время, иначе не копировал бы он 360 лет назад на взбудоражившей меня через телевизор картине маленькую инфанту Маргариту с трехлетней девочки Сони, живущей сегодня за тысячи верст от Испании. Смотрит инфанта блестящими от заполнившего комнату лунного света глазками и курлычет журавликом: «Балсик, холосо, сто ты плисол».
— Ты тут не уснула? Что скукожилась-то? Замерзла? Мрр.
— У меня темпелатула.
— Ох, мася. Я сейчас к тебе прижмусь, а ты меня погладь.
— Холосый, холосый. Смесно блыкаесся, ссекотно.
— Это я от удовольствия лапами перебираю. Ну что, полегче?
— Давай и тать в доктола. Сначала ты меня будес лечить, а потом я тебя.
— Вы, больной, пока полежите спокойно, а там посмотрим, мрр.
— Я зду, когда ко мне заглянут звездочки. Видис, в окоске, где заванески отклыты?
— Вижу, мрр.
— Муллыка, холосый. Давай ты будес моим Финдусом, а я твоим Петсоном. Как будто у меня деньлоздения, аты мне подалис подалок. Дали.
— А что Финдусы дарят Петсонам?
— Ой, ты, навелное, читать не умеес. Я тозе не умею, мне лодители читают. Финдус такой кот, как ты, только в полоску. Он зывет с дядей Петсоном, очень смесная истолия. Давай ты как будто поймал в лечке лыбу и плинсс мне в подалок.
— Держи, мрр.
— Петсон белет лыбу, и они пускаются в пляс!
Котенок вскакивает, словно внутри у него распрямляется пружинка, и начинает подпрыгивать на диване, как на батуте. Баба сеяла голох, плыг, скок, опрометью бросаюсь на пол, обвалился потолок, ллык, скок, мечусь по комнате, баба ела, ела, ела, кончай стрематься, дурень, остынь, пилозок наела, уф. Котенок внезапно опадает, словно пружинка сломалась, ложится, начинает натягивать плед и замечает сидящего рядом с диваном меня:
— Балсик, иди ко мне.
— Иду, мрр. Что это тут разбросано?
— Смотли, сто у меня есть. Эго феечки из набола, котолый я из дома пливезла. Давай иглать.
Соня садится, аккуратно расправляет платьице, я заползаю к ней на ножки, и непосредственно на мне начинается игра. Воинственная фея Зарина, «она пилатка и зыла с пилатами», помыкает остальными феечками — отбирает у них волшебную пыльцу, атакуете воздуха, повергает наземь и подвергает наказанию шлепками. Я, сколько могу, терплю на своей спине кучи малы и победную поступь воительницы, но всему есть предел. Отпрыгиваю в сторону и, пока котенок какое-то время играет самостоятельно, в который раз отмечаю сходство детей и зверей. И те и другие думают мозжечком, древнейшим органом мозга, который превращает желания в очень сильные стремления — подать мне сейчас же все, что я хочу, иначе разозлюсь, начну биться головой об стену или укушу. С возрастом люди по идее должны были бы думать лобными долями, которые выполняют функцию банка данных, — подать мне информацию, я ее обработаю на основе усвоенного интеллектуального опыта, своего и поколений, положу в загашник или приму решение. Видно, не у всех получается.
Потерзав феечек, Соня вертит головой, обнаруживает меня на краю, зовет:
— Балсик, не уходи.
— Не уйду. Давай заберусь под бочок, мрр.
— Ты так гломко муллыкаес, как тлактол. Холосый, холосый. Давай ты будес моим самым лутсым длугом, а я твоим.
— Давай, мрр.
— У меня совсем нет длузей. Я во дволе хочу иглать с Тасей и с Максимом, а они со мной не хотят. Они говолят, что я все влемя хочу быть главная.
— А ты хочешь быть главной?
— Я главная, а они меня не слусаются.
— И как ты поступаешь?
— Я с ними делусь, стобы они со мной длузыли, а они все лавно меня не белут.