Инфанта шмыгнула носиком, стала тереть кулачками глазки. Кладу лапы ей на плечи и языком слизываю слезки со щечек. Язык шершавый, инфанта надулась, отстранилась, смотрит исподлобья. Но вот распахиваются просохшие глазки, размыкается ротик с молочными зубками, и мрачная мансарда наполняется веселой музыкой детского смеха. Однозначное лекарство, смех оказывает терапевтическое воздействие не только на его обладателя, но и на слушателя — у ребенка я отметил снижение температуры, у себя прекращение настырного гудежа в голове. Инфанта прижимает меня к себе, целует в лоб и, проводя ручкой по шерстке, отпускает.
«Соня! Ты где? Что ты там делаешь? Смотри, осторожно спускайся, милая, не упади с лестницы. Леля, у нее лоб горячий! Митя, разбери постель. Александра Владимировна, есть градусник? Жора, приготовь ванну».
Расчирикались. Одна дисциплиной хочет уморить, другая райскими Европами, даже не представляя себе, какого всамделишного рая лишает своего детеныша. Упражняйтесь, подумал тогда, вон, на мужиках, а единственного друга я обижать не позволю, зуб даю.
23 ноября
В Европы не поехали, осенью на дачу тоже, и я год довольствовался косвенными данными о том, как младшее поколение родителей наращивает совместное поступательное движение, держа все скопом старшее поколение на удаленном доступе. Леля с Митей не жалели сил на развитие ребенка, водя его в места разнообразных общественных увеселений, в том числе хоровую студию, занимая развивающими играми, в том числе на современных электронных носителях, не пренебрегая и бумажными книгами. Правда, баба Шура изумлялась, что среди литературных героев преобладают какие-то современные иностранцы, Петсон с Финдусом, настоятельно рекомендовала по телефону невестке обратиться к великому русскому писателю Пушкину и была уличена во время одного из редких свиданий в попытке прочесть внучке «Сказку о мертвой царевне», но получила отпор, а затем объяснение, что ребенку трудно разобрать устаревшую лексику. Прямо вижу поэтессу Ахматову, нависшую над не признающей нафталинных авторитетов Лелей: «А ты на что? Ты и объясни устаревшую лексику». Пересказывая хозяину подробности посещения, хозяйка гневно заключила: «Представляешь, эти остолопы собираются вырастить ребенка без Пушкина, а эта дура, по-моему, сама не понимает половину слов».
Внучка же, как царевна из означенной сказки, между тем росла, росла. К четырем годам она научилась какать в горшок, вот, ликовал Митя, всему свое время, освоила айпад и смотрела по нему мультики, видела почти все любимые мамины фильмы, ела через пень колоду, засыпала и вставала поздно, выдавала кучу ненужной, по мнению бабушки, информации и больше всех на свете любила мамочку. В мое отсутствие, разумеется.
Объединяла поколения общая печаль — ребенок часто болел. Старшие в лице Шуры выражали озабоченность ежедневными шестикратными телефонными звонками, Леля наваливалась на беду с удесятеренной энергией, привлекая, по выражению той же Шуры, медицину катастроф из врачей различных специальностей, в том числе гомеопатов. Митя бесконечное количество раз отправлялся в аптеку за бесконечным количеством лекарств. Врачи попадались в основном плохие, лекарства в основном не помогали, но ребенок каким-то чудом выживал и даже выздоравливал.
Скучаю.
24 ноября
Прошлогодний майский приезд на дачу был простым визитом вежливости, никак не связанным ни с идеей укрепления ребенкиного иммунитета, ни с идеей примирения враждующих коалиций. Однако внутри молодежной коалиции проявился давно, по-видимому, назревший конфликт. Во время дневного полулежания в спальне, когда Соня была отдана на откуп старикам, Леля, немного нервно теребя мою шерсть, решила вновь поднять, если не закрыть, вопрос своего выхода на работу:
— Все, Мить, не спорь. Соня осенью в детский сад, а я на работу.
— Опять? На какую работу, Лель? Журнала нашего давно не существует, а остальные места, куда ты хочешь пойти, извини, убогие.
— Ты специально так говоришь. Просто не хочешь меня отпускать. Ты вообще меня никуда не отпускаешь.
— Пожалуйста, иди куда хочешь. С кем? С друзьями-одноклассниками? Куда? В клубы? А Соня с кем останется? Старикам ты ее не доверяешь.
— Сказала же, она в детский сад, я на работу!
— Хорошо, зайка, не кипятись. Осенью посмотрим.
Наши с Соней игры принципиальных изменений не претерпели: прятки, догонялки, из засады нападалки. В разговорах она мало делилась скудными жизненными впечатлениями, в основном придумывала волшебные истории, в которых представлялась могущественной волшебницей, обладающей абсолютной властью. На этот раз я был доблестным рыцарем, превращенным злой колдуньей в кота. Признаком заколдованности выступила голубенькая ленточка на моей шее, имеющая реальное отношение к оберточной бумаге от подарка, теперь уже не вспомнить какого.
— Подите плочь, олки и мигуны, получай, подлый Калабас-Балабас, — курлыкал журавликом котенок, размахивая специально привезенной игрушечной саблей перед переплетенными в клубок разномастными сказочными персонажами, — сейчас я ласколдую моего ддуга-лыцапя.
Лапка котенка потянулась к голубенькой ленточке, ленточка затянулась в узел — небо показалось с овчинку. Задыхаясь, я крутанул башкой и, пытаясь вырваться из смертельных объятий, изо всех оставшихся сил прогреб когтями по удавке. Удавка лопнула, и вместе со звуком рвущейся ленты мансарду заполнил носорожий рев котенка — ыыыааа! Что туг началось! Ног по лестнице затопало столько, что, казалось, она сейчас прогнется и рухнет. «Соня? Кто? Куда? Глаз цел? Где этот паразит? Убью гада…» Паразит забился в угол, схоронился за Жориными удочками, мимикрировал. Не тут-то было.
— Вот он. Хватайте за шкирку, Александра Владимировна!
— Держу, держу!
— Давайте мне, несите ремень. Надо отстегать его хорошенько. Чтоб на всю жизнь запомнил.
— Сейчас.
Все, конец.
Не тут-то было. Топ, топ, топ, хлюп, хлюп.
— Мама, баба, не надо бить Балсика, он не виноват, мы иглали.
— Не виноват? Чуть глаз тебе не выцарапал, — Леля.
— Животных надо воспитывать, чтобы знали свое место, — Шура.
— Он не зывотное, он мой длуг. Не надо его бииить, ыыыааа!
— Ладно, ладно, Сонечка, успокойся, не будем, — похоже, дуэт, не разобрал с закрытыми от страха глазами.
Да, судя по выдранному клоку волос, отметина на мордочке котенка могла бы остаться изрядная, обошлось небольшой, смазанной зеленкой бороздкой у виска. «Длуг в беде не блосит, лиснего не сплосит, вот сто значит настояссий, велный длуг», — выводил журавлик вечером перед собравшимися в зале родственниками звонким, поставленным в хоровой студии голоском. Родственники кивали и прихлопывали в ладоши, а я жмурился на диване, представляя Лелю с огромной волосатой бородавкой на кончике носа.
25 ноября
Прошлой осенью Шура объявила, что родители подросшего друга зверей решили социализировать Маугли и определить в детский сад. Тот же источник информации докладывал, что мой любимый дикарь в человеческой стае приживается тяжело, непривычную еду не ест, днем не спит, дерется практически со всеми детьми, а в перерывах болеет. Леля, не имея в данной ситуации возможности реализоваться на работе, выполняла основную материнскую функцию защиты детеныша естественным для всех живых существ способом — нападением. Преобразившись из субтильной смугленькой кошечки в бронзовую, отливающую розовым, экзотическую кошку с затаившейся в темных глазах местью, она зимой, на дне рождения свекра, рассказывала про воспитательницу, не способную понять нестандартного ребенка и настроить остальных детей на дружелюбный лад, про сам их детей, безусловно, со странностями в поведении и развитии, про абсолютно несъедобную пищу и несоблюдение в помещении группы температурного режима. Весной произошла обратная метаморфоза — заехав с Митей поздравить Шуру с Восьмым марта, субтильная смугленькая кошечка, влюбленно щурясь на вынужденных сородичей, промурлыкала: «Митя принял решение не водить Соню в детский сад. Подождать еще полгодика. До осени».
Нынешние майские праздники прошли для одних на даче, для других в Москве, а к сентябрю толи Соне стало скучновато с одной мамой, то ли воспитательница в новой логопедической группе оправдала ожидания, то ли дети попались с не столь выраженными отклонениями, только вторая попытка социализации оказалась удачней. Та же удача сгладила противоречия между невесткой и свекровью, потому что внучка почти совсем перестала нуждаться в бабушке, а бабушка почти окончательно с этим смирилась. Время взяло свое, поставив участников семейной саги перед неизбежным «и все».
Интерпретаторы бессмертной «Курочки Рябы» предлагают на сей счет свою версию. Золотое яичко — символ ребенка. Безуспешная попытка яичко разбить — символ воспитания, которое для деда с бабой оказалось делом абсолютно безнадежным по причине недоступности объекта. А мышка — символ снохи-невестки, с точки зрения стариков, строптивой, безалаберной, нерадивой. Она, соперница коварная, посягательница на драгоценного ребеночка, забирает ею себе и делает с ним что хочет, чем доводит замечательных, покинутых, лишенных возможности приносить пользу деда с бабой до слез. Только и остается им что невзрачная обыденность, тоска, одним словом.
На моем месте принц датский Гамлет сказал бы «порвалась связь времен». На своем месте кот ученый Барсик, кроме емкого «вот дерьмо», добавил бы: «О смертоносные стрелы любви! О внутренняя свобода и внешнее бесправие маленьких детей и кастрированных зверей!» Слезы, как в песне незабвенного Высоцкого, душат и капают, не подойду больше к компьютеру, не дождешься, пустышка бездуховная.
6 января, вечер
События, о которых я собираюсь рассказать, произошли за очень короткое время, перешедшее в вечность.
Суматоха, пятьдесят шестой день рождения хозяина. Покуда Жора к приезду молодых двигает в гостиной стол и стулья, а Шура колдует на кухне над чем-то сверхъестественным, я, не давая желудочному соку подступить к горлу, иду в спальню и запрыгиваю на подоконник. Окна четвертого этажа нашей квартиры выходят во двор, а там диво дивное. Безветренно, на деревьях под уличным фонарем искрится лунный снег — вдруг какая-нибудь ветка вздрогнет, словно от тревожного сна, и посыпались, полетели пушистые золотинки, оставляя ветку замерзать. Я в тепле сочувствую и неподв