ми, решил еще раз самолично, чтобы не светиться всем кодлом, сделать круг и пройти тем рядом, где пряталась поразившая его воображение армянская касса.
Во вторую проходку он убедился, что пустое место, малый этот засцаный пустырь справа от армянского амбара, сулит единственную возможность удачи, и в голове его начала складываться задумка грабежа — дерзкого, дневного налета, о котором долго еще будут говорить. Уже вечером Ванька закончил подготовку. Здесь главным было правильно распределить роли между молодцами.
Конечно же, до обеда, пока происходит на ярмарке основная торговля, когда возле армянской лавки совершается настоящее столпотворение, а оба купца стоят за прилавком, о нападении нечего и мечтать. Но вот после обеда… Когда толпа схлынет, заполняя трактиры, харчевни и обжорки, а потом и все окрестные гостиницы, балаганы, сеновалы, а на худой конец — загаженные рощицы, луга и отмели, любые клочки земли, где можно после праведных ярмарочных трудов со спокойной совестью соснуть, тогда и блюстители армянской кассы расслабятся и займутся личными делами.
Расчет оказался верным. После обеда Гнус, изображая пьяного, вышел на разведку. В армянской лавке за прилавком стоял уже один купец, еще через час Плачинда доложил о такой же картине, только теперь в лавке оставался другой купец, тот, что повыше, в синем халате.
Ночью Ванька почти не спал от волнения, а с утра время полетело в объяснениях и разжевывании каждому из членов шайки его участия в проделке. Обсуждали также, как поступить, если что-либо не заладится. В полдень наскоро перекусили, и Ванька, Плачинда и Гнус заняли свои позиции.
Наконец они дождались. В два часа пополудни чернобородый купец с пустым заплечным мешком вышел из амбара. Ванька, делавший вид, что дремлет в тени под четвертым от амбара навесом, ткнул под ребро и в самом деле похрапывающего Тишку. Тот зевнул во все горло, потянулся и не спеша направился вслед за армянином. За углом к ним должен присоединиться Гнус. Теперь оставалось только ждать, и Ванька прикрыл глаза.
Ему казалось, он видит, как важный купец сворачивает за угол, а за ним Плачинда. Теперь куда бы купец ни направил стопы свои в красных сафьянных сапогах — в мясной ли ряд, в обжорный ли, в трактир ли, — ему обязательно придется пройти мимо бревенчатого домика караульни с гаупвахтой, поставленною посреди ярмарки.
Вот тут-то Плачинда и вступит в игру… Вот сейчас! Почему ничего не слышно? Неужто сорвалось? Ну, Плачинда, погоди уж мне…
— Караул! Держи вора! — донеслось издали.
Сейчас заспанные, очумелые с обморочного дневного сна солдаты выскакивают из караульни, хватают обоих — и Плачинду, который крепко держит купца, и оторопевшего иноземца, волокут на гаупвахту. У Плачинды на плечах лучший в шайке кафтан, на ногах — специально для того купленные вчера узорчатые сапоги. Сейчас он плачет (батька-де побьет!) и выворачивает пустые карманы…
За углом топот. По-прежнему не открывая глаз, Ванька дожидается, пока Гнус подбежит к армянской лавке и заорет. Тогда и проснуться можно: как же случайному зеваке нечаянным приключением не заинтересоваться?
— Ара! Ара! Твоего друга армянина солдаты схватили и посадили в караульню! Он мне вот пятак дал, чтобы я тебя позвал выручать!
— Вах, вах! Иду! Ох, Ашот…
Грохочет железная дверь, бренчат ключи, гремит засов, лязгает, проходя сквозь пробои, дужка замка, скрипит ключ; запертый замок стучит об дверь. Прекрасно! Можешь, ара, еще хоть два замка навесить! Нам только на руку…
Грузные шаги, хриплое дыхание. Стихают за углом. Ванька стряхивает оцепенение, одним движением поднимается на ровные ноги и шагает к армянской лавке. У пустого места рядом с ней, справа, оглядывается по сторонам и расстегивает пуговицу на ширинке. Мысль такая не одному ему приходила в голову: на пустырьке изрядно воняет мочой. На шею Ваньки падает прохладная тень: это к Гнусу успел присоединиться Тишка, они закрывают, как могут, атамана, от глаз случайных прохожих.
Редкая удача! Спеша выручить компаньона, купец позабыл закрыть окошко, выходящее на пустырь. Не нужно терять время, вырезая стекла, и Ванька, не медля, протискивается в тесное окно. Он в шайке единственный, кто может это проделать. Конечно же, подрасти бы не помешало, но его основная работа — головой… Голове своей дав вчера от души поработать, атаман решил товаров в лавке не трогать, а вынуть только кассу. Бархаты, тонкие шелка, златотканая парча — красиво и дорого, да только кому их здесь толкнешь?
Ларец, набитый серебряными деньгами, он нашел в углу под тряпками. Из-за пазухи достал холщовый мешок, пересыпал в него добычу, ларец вернул в угол и снова тряпьем прикрыл. Великоват мешок оказался, да уж лучше по-таковски, чем наоборот. Странно, но ему не боязно было оставаться в прохладной лавке: мнилось, что опасность ждет только снаружи. Хоть и висела в красном углу икона, совсем как русская, пахло здесь чужой одеждой, чужой острой едой, чужими людьми. Будто ты в заморских краях, в том же Самарканде…
Ванька ухмыльнулся, постучал себя по голове (и когда опустеть успела?), завязал мешок, просунул его в окошко и отпустил, чтобы сполз но кирпичной стене. Выбрался и сам, всей кожей чуя опасность. Мимо лавки, ела Bet Богу, в этот момент никто не проходил. В песке посреди пустыря Гнус успел ножом и руками выкопать ямку, а сам стоял на линии ланок, за плечи обнявши Тишку. Ванька рассеянно кивнул его напряженной спине, быстро сунул мешок в яму, забросал песком и разровнял. Часть песка оставалась влажной — ничего, к тому времени, как поднимется тревога, высохнет…
— Все покамест, ребята. Пошли, как договорились.
Они разошлись в разные стороны. Собрались в условленном месте на берегу Волги. Подождали Плачинду — не пришел. Не сумел, следственно, сам уболтать солдат.
— Дольше не ждем, — вскочил с песочка Ванька. — Пора тебе вступаться, друг Тишка. Не подведи. Вот те полтина, посули ее капралу не сразу. Ты в своем праве: двоюродного-де брата обворовали, да его самого же и держат. И паспорт показывай, только если заставят. Не забудь, как Плачинду-то понарошку зовут…
— Все помню, атаман. — Семинарист спрятал полтину, распрямил свои ноги-ходули, поклонился на восток и осенил себя крестным знамением.
Ванька подумал, что, будь здесь Плачипда, не преминул бы скомороший сын посмеяться над «свинаристом», но похоже, что это над Плачиндой сейчас смеются. Вслух пожелал:
— Ни пуха ни пера.
Тишка, не оборачиваясь, послал атамана к черту и зашагал, в песке загребая огромными сапогами, к торговым рядам. Над ярмаркой нарастал неясный гул: послеобеденный передых кончился, публику вновь охватил зуд купли-продажи.
Ванька покосился на солнце: светило медленно, но неумолимо опускалось. Не выдержав, он повернулся к Гнусу, спокойно посапывающему на песке.
— Эй, проснись, Степа! Пройдись-ка на пристань, поищи там кольев, лубья, рогожи для навеса, из чего торговую палатку поставить. Только приценись, а без меня не покупай. Я сам подойду.
Снова потянулись минуты. Пытаясь отвлечься, Ванька заставил себя вспомнить о Дуняше, но вместо нее возник перед ним образ бесстыдной Фроськи, и потому, наверное, что здесь, меж рядами, таких Фросек довольно шляется, только свистни… Двое, долговязый и толстяк, выползли из рядов. Идут сюда. Они!
Тишка, довольный приключением, пытался о нем подробно рассказать. Ванька его не слушал, отмахивался, как и от сбереженных трех гривенников. Он снял шляпу, причесался, надел ее теперь набекрень и, воображая себя внутри нахальным московским купчиком, отправился к армянскому амбару.
Возле амбара, как и ожидалось, маячил солдат с примкнутым штыком, собирались потихоньку зеваки, а на пустырьке у окна спорили, друг друга хлопая по плечам, чернобородый армянин в синем кафтане и капрал в таком же, как у солдата, неизвестном Ваньке мышиного цвета мундире.
— Мне бы хозяина, — робко подал голос Ванька.
— Проходи, — рыкнул солдат и опустил руку, перекрестив ружьем открытую дверь лавки.
Ванька испуганно попятился.
— Чего тебе? — повернулся к нему армянин. — Говорыш, видел вора?
— Какого еще вора? — вылупил зенки Ванька. — Я, господин иноземец, торгую различным мелочным товаром, с лотка продаю, ноги бью, а у тебя тут пустырь гуляет. Дозволь, хозяин, возле тебя шалаш поставить, а я сколько надо, заплачу, не поскуплюсь — даже и гривенник за неделю.
— Говорыш, гривенник за неделю? — горестно изумился краснощекий и чернявый купец. — Тут беда такой — кассу вынесли, а он гривенник за неделя. Пять медных алтынов за дэнь!
— Эк запустил, хозяин… Медный пятак за день!
— Гривенник за дэнь! Последний цена!
Ванька сбил шляпу себе на нос, почесал в затылке и подивился: армянин, выторговывая копейки, топтался, песок приминая аккурат над многими своими рублями — сотнями, а то и тысячами целковых.
— Эх, где наша не пропадала! По рукам!
— По рукам! — И, спрятав в карман двугривенный, плату за сегодня и за день вперед, купец повернулся к капралу. — Замок запэрты, ключи у меня и у Ашота…
Ванька деловито обмерил шагами пустырь, пошептал себе под нос, сдвинул шляпу снова набекрень и отправился на пристань. Купил толково выбранный Гнусом материал и отправил его ставить шалаш. Сам метнулся в галантерейный рад купить мелочный товар для розничной продажи, а заодно и коробью[8] на ремне, в чем носить.
Вернулся к армянской лавке настоящим коробейником, а там шалаш был уже почти готов. Ванька помог натянуть навес, украсил его разноцветными ленточками и тесьмой, а товар разложил на коробье и прямо на песке. Потом хлопнул себя ладонью полбу и, не обращая внимания на рык караульного, поднырнул под его ружьем в лайку. Там армяне, причитая, потчевали капрала густой сладкой водкой, а младший говорил ему:
— Всэ знают, гдэ воровской народ ночует, обойти бы балаганы, малины в Нижнем, а мы поблагодарим…
Капрал вытаращился на Ваньку налитыми кровью глазами, а тот как ни в чем ни бывало попросил табуретку, чтобы сподручнее торговать. Ему налили крохотную рюмочку и заняли чурбан, на котором армяне кололи дрова. Ванька поставил чурбан на то самое место, где зарыл мешок с деньгами, уселся и завел: