Однако вместо канавы увидел он небольшой табун лошадей, пасущихся вокруг кибитки. Подбежав еще ближе, различил, что две из них стоят возле татарского жилья: одна на аркане привязанная, другая под седлом. У кибитки оглянулся: пятеро драгунов с ружьями выбежали уже из рядов, двое прихрамывали, а в долговязом, без ружья. Ванька узнал Силантьева. Напрасно старается парень, батогов ему теперь все едино не миновать!
Отвязавши оседланную лошадь, беглец ощутил превосходство над пешими драгунами и, держа ее в поводу, заглянул в кибитку, чтобы понять, отчего это его никто за руки не хватает. Оказалось, что хозяин табуна, мордатый татарин в шелковом халате, переливающемся всеми цветами радуги, мирно спит себе на кошме. Ну как тут Ваньке Каину удержаться, как шутку не пошутить? Мгновение он отвязывает вторую лошадь, свободный конец аркана закрепляет на ноге спящего, бьет животину, и она, с испуганным ржаньем пустившись вскачь, выхватывает татарина за ногу из кибитки. Открывается сундучок, бывший у сони под головой. Ванька откидывает крышку — а там полно монет!
«Неужто татарские деньги на Руси не ходят?» — смеется Ванька, подхватывает подголовник, взлетает на седло и ускакивает буквально и з-под носа подбегающих тяжелой рысью драгунов. Татарин, которого лошадь затащила в середину табуна, кричит и пытается встать на ноги, кто-то из драгунов стреляет, нуля жужжи i прямо над ухом у Ваньки, лошади в табуне пугаются и бегут в разные стороны, драгуны пытаются их ловить, чтобы хоть охлюпкой[9] гнаться за Ванькой, а сам виновник переполоха скрывается в лугах волжской поймы, намереваясь попозже, как уляжется тревога, кружным путем вернуться в окрестности Макарова.
По дороге Ванька прикидывает, как татары, дикий народ. могут поступить с конокрадом. Вследствие этих размышлений, версты не доехав до рощи, в которой надеется встретить товарищей, отпускает татарскую лошадку, вскидывает татарский сундучок на плечо и пешком приходит на место, где закопал армянскую кассу. Он не ошибся. У шайки здесь поставлен шатер, и, Ваньку увидев, караульный Тишка, как всегда вполпьяна, не узнает атамана и поднимает тревогу.
Из шатра вываливается Гнус. Помятый, с ушибленной рукой, но живой и на свободе, он убеждает Тишку, что этот грязный оборванец и в самом деле Ванька Каин. Атамана обнимают, не воротя носы от тюремного духа, хлопают по спине, а Ванька растроганно повторяет:
— С этими драгунами у меня на одной неделе — четыре четверга, а макарьевский месяц — для меня как с десять недель.
Его ведут к ручью, греют в котелке воду, Ванька моется на первый случай, сбривает бороду и просит побрить ему и голову, по-татареки: единственное средство избавиться от тюремных вшей. Тишка обмазывает его ожоги и раны чудодейственным снадобьем доктора Евлиха. Сначала щиплет, потом вроде меньше болит. Ваньку переодевают. Подголовник зарывают в землю поблизости от армянской добычи, шайка снимает шатер и решает от греха подальше перекочевать в Нижний Новгород. На челноке веселого перевозчика переправляются через Волгу; гогоча, ищут в большом селе Лысково трактир, чтобы отпраздновать возвращение атамана — и натыкаются на отряд драгун, продолжающих поиски беглеца. Среди солдат — Силантьев. Неподдельной радостью исполненный оттого, что снова видит Ваньку, он орет:
— Есть Бог на небе, братцы! Вот он, мошенник, — держи!
Делать нечего, и теперь уже Ванька кричит:
— Атас!
Шайка разбегается. Камчатка пока держится рядом с Ванькой — желает услышать команду атамана. Погоня так близко, что Ванька обращается к инакословию:
Встретимся на вашем последнем ночлеге,
Чтобы домой отвалить на телеге.
Ванька успевает убежать на пристань, в последний момент впрыгивает в уже отчаливший, набитый народом дощаник и снова пересекает Волгу. Крошечный Макарьев, кишащие народом Гостиный двор и ярмарочные ряды его больше не веселят, ощущение погони, висящей за плечами, не отпускает. На сей раз он решает переждать опасность в торговой бане, а заодно и помыться. От души попарившись, выскакивает чистый Ванька Каин во двор бани, чтобы прохладиться, а там бродят, к голому народу присматриваясь, давешние драгуны.
Да сколько можно, наконец? Он вскакивает обратно в предбанник, выбирает из своего платья одни исподние портки, туго связывает остальное платье, запихивает его поглубже под полок. В голом, собственно, виде выбегает на улицу и несется, расталкивая улюлюкающих зевак, на гауптвахту.
У караульного унтер-офицера отвисает челюсть, но Ванька поясняет, что его в бане обокрали, унесли все платье, деньги и паспорт. Служивый приказывает накрыть голяка солдатским плащом и отправляет под конвоем в хорошо тому известную сыскную канцелярию полковника Редькина.
Такого оборота Ванька не ожидал, но присутствия духа не теряет. В кабинете Редкина темновато, а сам полковник близорук, да и видел он Ваньку бородатого и с длинными волосами. Повторяя для Редькина свое вранье, Каин к тому же пытается изменить голос. Полковнику Редькину, занятому важными государственными делами, обворованный в бане купчик не интересен, он зевает, вызывает подьячего и приказывает разобраться — и быстро, не разводя турусов на колесах.
В коридоре, вглядываясь на шагу в сутулую подьяческую спину, обтянутую казенным тускло-зеленым сукном, Ванька понимает, что настал решающий момент. Морда у старого чиновника хитрая, посматривал он на голого купца словно бы с поощрительным искательством… И черт его знает, один ли сидит в том присутствии, куда ведут Ваньку на допрос… Надо решаться сейчас. Ванька как можно ближе придвигается к волосатому уху подьячего и громко шепчет — нелепицу, на первый взгляд:
— За мною должок, ваше высокоблагородие: муки самолучшего англицкого сукна два фунта и с походом.
А теперь как повезет: подьячий, чернильная душа, знает теперь, что он не тот, за кого себя выдаст, а если знаком с воровским языком, понял, что получит дорогой кафтан с камзолом. В присутствии, точно, три стола и за одним строчит себе другая чернильная душа.
Старый подьячий усаживается за свой стол, кивает Ваньке на табурет, а сам раскрывает толстую тетрадь, внимательно присматривается, хорошо ли очинено перо, и наконец окупает его в чернильницу, сделанную из баночки для бабской помады.
— Сего 1735 году августа тринадцатого дня явился в Макарьевскую сыскную канцелярию города Москвы купец…
Ничего себе денек выдался! Ванька, не дожидаясь вопроса, скороговоркой добавляет «москательщик», собственные имя-отчество и выдуманную фамилию.
— Так… «Дело его…». Чем торгуешь?
— Серебряного дела товаром больше, — отвечает Ванька, не соврав. Ведь из дерева или там бумаги монеты вырезать покамест не придумали.
— «Дело его — серебряными изделиями торгует. О себе заявил…» Теперь мне записать требуется, Иван Осипович, как тебя ограбили.
Ванька вздыхает с облегчением, начинает вполголоса, будто стесняется собственного невезения, рассказывать. И замолкает на полуслове. Потому что в присутствие конвойные вталкивают острожного благодетеля его, драгуна Силантьева. Он без шляпы и тесака, кафтан расстегнут, руки связаны за спиной…
Ванька натянул плащ чуть ли не на голову, отвернулся и понизил голос. А незадачливый часовой, не обратив на него никакого внимания, наоборот, заорал. Пинаясь ногами во что ни попадя, Силантьев обещал сотворить с приказными крысами несусветные веши, утверждал, что уже проделывал это с их матушками, и предлагал им самим выводить в вонючий заход смердящих колодников натощак и не выпив для сохранения здоровья чарочку; наконец заявил, что он-де солдат, в боях побывавший, и что в гробу видал он всю их вонючую розыскную канцелярию и ее поганые тайны.
Тут подьячие переглянулись, и тот, что допрашивал Ваньку, велел протолкать драгуна взашей в холодную, пока не вызовут.
Через полчаса счастливый Ванька вываливает из присутственного места с двухгодовым купеческим билетом, выданным Макарьевским отделением Тайной канцелярии. Подьячий — за ним и предлагает зайти в цейхгауз, подобрать бесхозные обноски, чтобы хоть до своей лавки дойти, да и казенный плащ надо будет оставить. По дороге добряк-подьячий объясняет, что без подписи полковника Редькина выписанный им билет — филькина грамота, а за подписью он пойдет, когда получит двадцать пять рублей серебром.
Ванька отправляется в заветную рощу и при последних лучах солнца вырывает из земли армянскую кассу, отсчитывает на взятку подьячему и себе на одежду и расходы. На хитрюгу подьячего он не в обиде: кому, спрашивается, было бы лучше, если бы он снова сел в каменный мешок, а подьячий лишился бы взятки? Что положение, когда вор сидит в тюрьме, полезно для всего трехмиллионного населении Российской империи, ему и в голову не приходит. Упав без сил на траву, от усталости и голода не может подняться. Вспомнилось ему в полубреду, в полусне, что какой-то сказочный царь лежал, голодный, на куче серебра, но не есть же его. С тем и забылся.
Утром Ванька является в сыскную канцелярию, где знакомец-подьячий встречает его с радостным изумлением, берет деньги, идет подписывать купеческий билету Редькина, а возвращается с приказом взять новоявленного купца под караул. Оказывается, полковник велит найти на ярмарке московских купцов и опросить их, дознаваясь, не самозванец ли ограбленный в бане. Старый подьячий спасает Ваньку: у него среди московских коммерсантов обнаруживается приятель, и тот, в канцелярию приведенный с ярмарки, свидетельствует, что знает Ваньку как московского купца. Полковник подписывает билет.
Наконец-то вздохнув свободно, Ванька покидает опасное место. По-царски угостив на прощанье своих благодетелей, подьячего и его приятеля купца, он тут же, у трактира, нанимает извозчика и едет в Нижний. Шайка ждет его на Сокол-горе, однако на пути к месту встречи Ванька натыкается на драгун из Макарьева. На тех самых, что по приказу Кондратьева везут своего товарища Силантьева в губернскую тюрьму. Обрадовавшись нечаянной удаче, они хватают Ваньку, забирают его купеческий билет и слушать не желают никаких объяснений. Ванька для них — беглый арестант, из-за к