Иван Степанович вновь вздохнул и согласился:
— Похоже, вы правы. Но и меня поймите. Мне недавно стукнуло сорок, а Люся моложе на шестнадцать лет. Как я уже сказал, я хотел лишь одного — чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. Я искренне верил в нашу большую светлую любовь. Никаких поводов для сомнений Люся мне не подавала. О своем будущем я не задумывался ни на секунду. Прожили мы с ней счастливо целый год.
— Скажите, пожалуйста, доверчивый вы мой, ваша Люся где-нибудь работала?
— Нет. В этом не было необходимости.
— Чем же она занималась, когда вы были на работе?
— Я ее не спрашивал, боялся унизить допросами. Но у нее было много подруг, она с ними общалась, всегда была в хорошем настроении. Может, так продолжалось бы еще некоторое время, если бы не тот роковой случай, который и положил начало моей драматической истории. Не хочу об этом вспоминать.
Иван Степанович глубоко вздохнул, нервно махнул рукой и замолчал.
Сергей Петрович выдержал паузу, через некоторое время тихо спросил:
— Что за роковой случай? Давайте уж откровенно до конца, коль начали свой невеселый рассказ. Ведь я не простой слушатель, а ваш теперь начальник, от которого в немалой степени зависит ваша дальнейшая судьба. Успокойтесь, Иван Степанович. Так что это за роковой случай, круто изменивший вашу судьбу? Спрашиваю это не из праздного любопытства.
Иван Степанович горько усмехнулся, перевел тоскливый взгляд на зарешеченное окно и скорбно обронил:
— Однажды, совершенно случайно, я оказался недалеко от того места, где моя Люся после очередного свидания прощалась со своим молодым любовником — олигархом Робертом Львовичем, владельцем сети ресторанов и ночных клубов. Люся долго не запиралась и призналась в измене. Я был в шоке. Подробности я опускаю. Противно об этом вспоминать. Захватив предметы первой необходимости, я навсегда покинул свою прежнюю квартиру. Вскоре меня арестовали по ложному обвинению в избиении жены. Тут и начали свою коварную работу деньги олигарха Роберта Львовича. Извините, но мне больше не хочется об этом говорить. Порочный мир, ужасные нравы. Кажется, я больше никому в жизни не поверю. На душе неизбывная тоска, говорить ни с кем не хочется. Думаю, что в вашей психиатрической лечебнице я действительно сойду с ума. Туда мне и дорога, придурку. Я очень устал. Мне бы до места.
Главврач побарабанил пальцами по столешнице, потом задумчиво промолвил:
— Ваша история не такая уж редкая. Крепитесь, Иван Степанович. Через полгода, как у нас принято, состоится медицинская комиссия. Она решит вашу дальнейшую судьбу.
— Через пол года!?
— Да, через полгода. Таковы правила. Постарайтесь за это время не сойти с ума.
— Так вы мне поверили и считаете меня нормальным человеком?
— Извините, Иван Степанович, но я не медицинская комиссия, а всего лишь один из ее членов. Один я не решаю, здоров пациент или болен. Так что через полгода. А чтобы вам не было скучно, я подселю вас к очень интересному человеку. Это пока все, что я могу для вас сделать.
После этих слов главврач нажал кнопку на торце стола. Тут же в кабинет вошел молодой плечистый мужчина в белом халате. Главврач распорядился:
— Егор, отведи Ивана Степановича в палату номер тридцать три.
— К Драматургу?
— Ты что, плохо слышишь?
— Но вы, Сергей Петрович, обещали Драматургу…
— Это как раз тот случай, — оборвал главврач.
Второй этаж. Длинный коридор. Справа и слева —.палаты с номерными табличками на дверях. Тридцать третья палата в конце коридора. Медбрат Егор подвел Ивана Степановича к двери палаты и тихо, словно по секрету, сказал:
— Тебе, Иван Степанович, здорово повезло. В этой палате всего две койки. В других палатах — от четырех до десяти, некоторые койки еще не заняты. Благодари Папу за то, что он определил тебя в тридцать третью.
— Какого Папу? — не понял Иван Степанович.
— Так в нашем санатории ласково зовут между собой главного врача Сергея Петровича. Ну, будет лирики. Входи.
Медбрат открыл дверь, пропустил новичка в палату и вошел следом.
В тесноватой палате, размером около десяти квадратов, на одной из коек сидел с открытой книгой в руках худощавый лобастый мужчина лет сорока пяти. Он оторвал взгляд глубоко посаженных глаз от страниц книги и испытующе посмотрел на вошедшего в палату новичка. Затем перевел вопросительный, с прищуром взгляд на медбрата и не без иронии спросил:
— Что, брат Егор, очередного придурка привел?
— На этот раз, Драматург, ты не должен разочароваться. Папа уверен, что новичок тебе понравится. Звать его Иван Степанович. Знакомьтесь.
После этих слов медбрат Егор развернулся и быстро покинул палату.
Некоторое время Иван Степанович и Драматург внимательно рассматривали друг друга. Первым нарушил зависшую паузу старожил палаты.
— Что стоишь у порога, как бедный родственник?! — доброжелательно промолвил Драматург. — Вторая койка твоя. Выбора нет. Ложись, отдыхай. Медбрат Егор озвучил наши имена, так что будем считать — мы познакомились.
— Спасибо, — дружески кивнул Иван Степанович и сел на заправленную суконным одеялом койку, которая стояла параллельно койке Драматурга на расстоянии около полутора метров. — Извините, но какое ваше настоящее имя? Мне представляется, что Драматург — прозвище. Как-то неудобно обращаться к вам по прозвищу.
— Вы, Иван Степанович, угадали. Драматург — мое местное прозвище. Его дал мне местный медперсонал. Прозвище хорошее, я к нему привык. Так что и вы называйте меня Драматургом. Так короче. Если вы не возражаете, я бы предпочел называть вас просто Ванюшей, без произнесения отчества. Это было бы удобнее при нашем будущем диалоге. Конечно, если вы не против такой фамильярности.
Иван Степанович тяжело вздохнул и с горькими нотками ответил:
— Я не против разумного предложения. Однако полагаю, что я недостоин даже своего имени, которое дали мне родители. Более логично было бы называть меня придурком. Простым придурком. Я этого заслужил.
Драматург более внимательно всмотрелся в расстроенное лицо новичка и чуть приметно улыбнулся.
— Нет, Ванюша, придурок — это не имя, это наш общий статус, статус всех пациентов данной психиатрической больницы. Так что с вашего позволения я буду называть вас Ванюшей.
— Называйте Ванюшей, — вздохнул Иван Степанович, — мне теперь все равно. В душе тоска ужасная. Ни говорить, ни даже жить неохота.
Он скинул больничные тапочки, лег на кровати на спину, завел руки за голову и хмурым взглядом уставился в зарешеченное окно.
Драматург закрыл книгу, на обложке которой значилось: «А. Н. Островский. Пьесы», понимающе усмехнулся и ненавязчиво обронил:
— Ваше удручающее настроение, Ванюша, — следствие стресса от перемены места жительства. Ничего, привыкнете. Я подобный стресс пережил и сделал для себя определенные выводы. Эту больничную койку давлю уже шестой месяц. Сдаваться не собираюсь и вам не советую. Нужно бороться, не позволять местному медперсоналу превращать вас в безвольный овощ.
Во взгляде Ивана Степановича проявилась заинтересованность. Он повернул голову в сторону Драматурга и поинтересовался:
— Что вы имеете в виду? Не позволять медперсоналу превращать нас в безвольный овощ?! Как эго? Отказываться от процедур? Но, как я наслышан, в психушке имеется целая бригада крепких ребят-санитаров, которые в один момент спеленают бунтаря в смирительную рубашку.
— Я не предлагаю вам устраивать бунты, а, напротив, советую быть послушным и дисциплинированным больным, тогда и надзор за вами будет ослаблен. Нужно включать мозги. Из любого положения существует выход, полезный для вашего организма. Например, когда вам дают таблетки — не сопротивляйтесь. Берите их в рот, запивайте водой, но таблетки старайтесь спрятать за щекой. Когда медработник отвернется — выплюньте таблетки в кулак, потом супьте их в карман пижамы, а затем утопите в туалете. Но куда попало таблетки выбрасывать нельзя. Если вас засекут, будут проверять ваш рот — проглотили лекарство или нет. Тут надо быть очень осторожным. Этими таблетками у пациентов психушки подавляют волю к сопротивлению и превращают их в послушных особей, то есть — в овощи. Это основная задача медперсонала. Пациенты послушные — и у психиатрической лечебницы нет проблем.
Иван Степанович насупился и рывком сел на кровати.
— А если человек попал сюда случайно, если его упекли в психушку подонки, преследуя свои корыстные цели?
— Для медперсонала, Ванюша, здесь нормальных людей нет. Тут никого не интересуют драматические истории пациентов, которые привели их в специфическое учреждение строгого режима. Такова реальность, дорогой мой сосед. Успокойтесь. Эмоции — наши враги.
Желваки заходили на скулах Ивана Степановича.
— Мне кажется, Драматург, что весь мир, окружающий нас, — сплошной сумасшедший дом, а все люди — мерзавцы.
— Не весь, Ванюша, и не все люди мерзавцы, люди разные. Больше все же людей порядочных, но это простые люди. Тебе все вокруг кажутся мерзавцами потому, что, как я предполагаю, ты попал в орбиту интересов хищных, богатых людей, которые и организовали твой вояж в это интересное заведение. Может, я ошибаюсь? Расскажи свою историю. Потом я поведаю свою драму. До обеда у нас еще два часа свободного времени.
Незаметно они перешли в обращении друг к другу на «ты».
— Да какая там у меня история, — с досадой махнул рукой Иван Степанович, — самая простая, идиотская история. Ее бы и не случилось, если бы я на момент, когда влюбился, не был последним придурком. Прозрел только сейчас, в этой психушке.
— Тебя привела сюда любовь? — заинтересовался Драматург. — Любопытно. Тут невольно вспоминается изречение великого драматурга Лопе де Веги: «Сильней любви в природе нет начала». Так что, Ванюша, насчет простой истории позволь с тобой не согласиться. Любовь — одна из главных тем в мировой драматургии. Чего только не происходило с людьми под влиянием любовной страсти. Возьми мировые шедевры: «Отелло», «Ромео и Джульетта» и многие другие. Ты меня извини за, казалось бы, несвоевременную иронию, но в нашем положении целесообразно расслабляться, чтобы дейст