— Кто такие? Чо надо?
— Мы из тридцать третьей, руководители труппы актеров, — с прежней приветливостью пояснил Драматург. — Откройте, пожалуйста, актовый зал, нам надо репетировать.
— Чо? — взревел Семен. — Я вам покажу актеров! Марш на свой этаж! — И он достал из ящика стола резиновую дубинку. — Фантазеры, мать вашу!
Иван Степанович и Олигарх отступили на шаг, но Драматург не двинулся с места.
— Семен, спрячьте свой весомый аргумент обратно, — строго произнес Драматург. — Хотите, чтобы вас уволили за невыполнение приказа главного врача?! Вам было сказано, что руководителей труппы актеров из тридцать третьей палаты нужно пропускать в любые помещения, куда им понадобится? Вы что, забыли?
Медбрат вдруг наморщил узкий лоб, неохотно бросил дубинку в стол, почесал затылок и изобразил на лице подобие улыбки.
— Вы правы, — наконец выдавил он, — Сергей Петрович предупреждал на планерке. Вижу — вы из тридцать третьей. Как это я забыл? Ты — Драматург?
— Он самый. А это мои помощники по организации труппы актеров. Олигарх из сорок девятой приглашен в труппу по рекомендации самого Сергея Петровича.
— Все, вспомнил. Драматург, — расслабился Семен, — это твое дело, кого приглашать в свою группу, а за порядок будешь отвечать лично.
— Само собой, — кивнул Драматург, — порядок прежде всего.
— Вот ключи от актового зала, под личную ответственность. Большой ключ от главной двери, а поменьше — от небольшой, через которую уходят со сцены. Храни у себя. Тебе разрешено приходить со своей братией в любое время. Занимайтесь хоть до седьмого пота. Меня это не касается. Надо же — артисты.
Семен хмыкнул с усмешкой, бросил на стол ключи и не без удовольствия вновь расположился в своем кресле.
Драматург забрал ключи, отпер главную дверь актового зала, с помощниками вошел внутрь и закрыл дверь на ключ.
Осмотрелись. Актовый зал представлял собой довольно просторное помещение: четыре зарешеченных окна, две простые люстры под не очень высоким потолком, ряды старых стульев — сотни три, глубокая сцена с длинным столом, накрытым выцветшей от времени зеленой скатертью, и видавшие виды восемь стульев, предназначенных, наверное, для президиума. Да, чуть не упустили. Похоже, постоянной принадлежностью актового зала была и довольно заметная пыль, которая покрывала все, что в нем находилось.
— У меня такое ощущение, что в этом чудесном зале посетители бывают один или два раза в году, — усмехнулся Драматург. — Тем не менее этот зальчик мне нравится своей тишиной, что весьма ценно в сумасшедшем доме. Тут намного уютнее, чем в сорок девятой палате, из которой мы с Ванюшей ушли с нескрываемым облегчением. Ты, Олигарх, не обижайся за свою палату. Откровенно говоря, меня удивляет, что ты оказался в этой палате. Скажу прямо — не вижу в тебе и намека на человека с нарушенной психикой. Если не возражаешь, давай познакомимся ближе. Нам удобнее было бы поговорить за столом, что на сцене, тем более что эту сцену нам предстоит обживать.
Они прошли на сцену, выбили скатерть, сдули пыль со стульев и расположились на них.
— О себе мне особенно рассказывать нечего, — раздумчиво начал Олигарх. — В сорок девятую меня перевели две недели назад за некорректное отношение к дежурному медбрату по первому этажу. На том этаже я был в палате на четыре койки. С больными у меня складывались нормальные отношения. Через некоторое время я стал в палате старожилом. Здесь ведь принято время от времени перемешивать пациентов. Соседи по палате менялись, однако каждый раз я с новичками находил общий язык. Так продолжалось до тех нор, пока я резко не поговорил с дежурным медбратом. В результате — сорок девятая палата. Я оказался десятым, и новичком. Как водится, старожилы штаты стали меня, как новичка, испытывать, всячески доставать, высмеивать. Пришлось пару раз применить физическую силу для защиты своей личности. После этого меня стали уважать и обходить стороной, признали за старшего. Между собой придурки постоянно конфликтуют. Может, от скуки, но, вероятнее всего, по причине психической неполноценности. Тут уж ничего не поделаешь. — Он немного помолчал, вздохнул и добавил: — Через девять дней соберется очередная медицинская комиссия, чтобы определить, кто выздоровел и подлежит выписке из больницы. Но, господа, я пришел к твердому выводу, что здешняя медицинская комиссия — чистой воды профанация. Эта формальная комиссия нужна данной частной клинике лишь для отчета перед Министерством здравоохранения. Подпишут такие бумаги, какие им нужны для отчета. На прошлой комиссии ни одного человека не выписали. Я был на той комиссии. Так называемые медицинские светила задавали пациентам такие вопросы, что впору их самих следовало прописать в сумасшедшем доме. Потом члены комиссии единогласно приходят к выводу, что больному еще необходимо подлечиться, что он все еще опасен для общества. В общем, сплошной цирк, который оплачен большими деньгами. Этим продажным медикам платят те люди, которым я не нужен на свободе. В этом я полностью уверен. Не сомневаюсь, что и на этот раз меня не выпустят из проклятой Бастилии.
— Из Бастилии, говоришь? — раздумчиво обронил Драматург. — Верно подметил. Эго мрачное здание действительно напоминает Бастилию, в которой содержали неугодных властям людей. Тут имеются все атрибуты настоящей тюрьмы — высокие заборы, колючая проволока, решетки на окнах, вооруженная автоматами многочисленная охрана и злобные медработники, словно церберы. Медицинский персонал больных за людей не считает.
— Официальное название клиники «Любава» — словно насмешка над внутренним содержанием этой, не преувеличу, тюрьмы, — заметил Иван Степанович.
— Это точно, — согласился Олигарх. — А вы знаете, почему эта клиника названа «Любава»?
— Нет, — почти одновременно воскликнули Иван Степанович и Драматург.
— Среди медперсонала ходит легенда, а может, это и правда, что Хозяин построил данную клинику в память о своей жене, которую звали Любава. Якобы его любимая супруга долго болела тяжелым психическим заболеванием, а когда скончалась, то у супруга у самого чуть не съехала крыша, одной ногой 011 уже стоял в могиле, но все же выкарабкался. Вот такая бывает любовь. Но кто этот Хозяин — большой секрет. Разговор на эту тему здесь строго запрещен.
— А я не верю в любовь, — сердито обронил Иван Степанович. — Я лично убедился, что никакой любви нет.
— На эту щекотливую тему существует много различных мнений, — вставил Драматург. — Кто верит, а кто не верит.
— Мы, господа, сейчас не в том месте, где хотелось бы рассуждать о любви, — продолжил Олигарх. — Вся моя голова заполнена одной мыслью — как вырваться из этою проклятого канкана. Мы должны найти способ, не бывает же безвыходных положений. Когда я окажусь на свободе, то сполна поквитаюсь с подонками, которые упрятали меня в этот дурдом.
— Такты здесь уже целый год? — с испорченным настроением спросил Драматург.
— Через девять дней будет год.
— Выходит, и мне не стоит рассчитывать на выписку, — мрачно промолвил Драматург. — Через девять дней и я должен буду предстать перед этой так называемой комиссией. В первый раз. Но надежда моя тает с каждым днем.
— Шансов совсем мало, — с оттенком грусти предположил Олигарх. — Надо искать другой выход. У меня есть один план, но в настоящее время осуществить его не представляется возможным. Об этом плане поговорим после результатов предстоящей медицинской комиссии.
— А кто тебе дал кличку «Олигарх»? — поинтересовался Иван Степанович.
— Я и до этой клиники был олигархом.
— Настоящим?
— Настоящим, — печально подтвердил Олигарх. — Как видите, и олигархов могут упрятать в психиатрическую лечебницу некоторые подонки, стремящиеся к власти любой ценой. А у кого власть — у того и большие деньги. Из-за денег люди буквально сходят с ума. Но ничего, сдавался я не намерен. Придет время — рассчитаюсь с моими так называемыми друзьями-товарищами.
— Но как ты, олигарх, человек при деньгах не смог справиться со своими врагами? — поинтересовался Драматург.
— Дело в том, что ни на ком не написано, что он враг, — горько усмехнулся Олигарх. — Противно то, что иногда, казалось бы, самый верный друг может стать предателем. Предатели — самые мерзкие людишки, способные пойти на любую подлость, даже на убийство. Извините, господа, но мне не хочется больше об этом говорить. Расскажите о себе. Какие обстоятельства вас загнали в эту частную ловушку? Скажу честно, и вы мне не кажетесь чокнутыми.
Иван Степанович и Драматург по очереди рассказали свои истории. Выслушав их внимательно, Олигарх с сочувствием промолвил:
— Да-а, у каждого своя драматическая история. К сожалению, такая теперь сумасшедшая жизнь наступила. В настоящее время прежде всего действуют законы дикого капитализма. Капитал правит бал. Что ж, будем вместе думать, как выбираться из этого волчьего логова, только бы и у нас от такой счастливой жизни крыша не поехала. Ну, будет ныть да вздыхать. Давайте о деле. Так на какой серьезный разговор вы пригласили меня? Что-то о труппе актеров шел мимолетный разговор. Я не совсем врубаюсь. Если можно — подробнее.
Драматург обстоятельно пересказал поручение главного врача.
— Ах, вон оно что, — усмехнулся Олигарх. — Сергей Петрович хочет отличиться перед Хозяином и медицинской комиссией. Однако, Драматург, я полагаю, задание главного врача практически невыполнимо. Ну какую пьесу можно поставить с придурками? Они же неуправляемые.
— Главный подчеркнул, чтобы пьеса была веселой, — уныло отозвался Драматург. — Я же не мог отказаться.
— Это верно, не мог, — согласился Олигарх. — Ну и дела! Однако надо выкручиваться. У тебя есть какой-нибудь сценарий? Хотя бы эскиз пьесы.
— Кое-какие мыслишки вертятся в голове, — вздохнул Драматург, — надо с вами посоветоваться.
— Тогда выкладывай свои мыслишки, — поторопил Иван Степанович. — У нас немного времени.
Но тут их беседу прервал настойчивый стук. Драматург прошел к двери и отпер ее. Медбрат Семен стоял с безразличным выражением на сонном лице, в правой руке у него была резиновая дубинка. Постукивая ею о ладонь левой руки, Семен широко зевнул, показав крепкие кривые зубы, затем тоном, не вызывающим возражений, изрек: