ать веревку.
— Драматург, ты слишком подробно рассказываешь, — оборвал нить повествования Иван Степанович, — скажи короче — чем все закончится?
— Я же просил не перебивать, — сердито упрекнул товарища Драматург. — А рассказываю в деталях затем, чтобы вы запомнили все подробности. Ведь текст на бумаге у меня не написан и во время репетиции пьесы я могу что-то упустить, а вы мне подскажете, Ведь память троих лучше, чем память одного.
— Извини, — смутился Иван Степанович. — Я буду нем как рыба.
— По-моему, сюжет пьесы весьма оригинальный, — вступил в разговор Олигарх, — ты. Драматург, талантливый человек. Однако у меня растет очень важный вопрос. Вырастет этот вопрос в проблему или, напротив, исчезнет, мне будет ясно после того, как я услышу развязку задуманной пьесы. А пока замолкаю, чтобы не мешать твоему повествованию.
— Прошу набраться терпения, друзья мои, — промолвил Драматург, сосредотачиваясь на сюжете пьесы. — Значит, я остановился на том моменте, когда палач судьи, вернувшись из ванной комнаты с веревкой и куском мыла стал намыливать эту веревку с понятной зрителю целью. Итак, Палач, готовя петлю, нервно говорит своей жертве: «Все должно выглядеть натурально. Хотя я впервые вешаю судью, но, будь уверен, сделаю это как следует. Не сомневаюсь, что у ментов сложится твердое мнение о твоей, господин судья, психической болезни. Здоровьишко-то у тебя, как я вижу, совсем никудышное. После того как я тебя повешу, смою свои следы на полу и носовым платком протру дверные ручки. Как ты находишь мою предусмотрительность? Может, я чего-то не учитываю?» Бочкин одобрительно кивает, делает очередной глоточек виски и отвечает: «Пока вы, любезный, рассуждаете вполне логично. Но хотелось бы знать, на чем вы собираетесь крепить веревку?» Палач криво усмехается: «Какая тебе разница? Мне вдруг подумалось, что, может быть, у тебя крыша поехала от страха, коли задаешь такой никчемный вопрос?» Бочкин отрицательно качает головой и говорит: «С крышей у меня все в порядке. А вопрос этот был задан мною потому, что данная веревка касается меня непосредственно и мне бы не хотелось, чтобы она оборвалась прежде, чем я отойду в лучший мир. Из этого следует, что вы будете вешать меня второй раз. Согласитесь, что приятного для вас в этом мало, и тем более для меня. Что же касается страха, то я его не испытываю, а напротив, даже благодарен вам за услугу, которой вы избавите меня от физических страданий. Поверьте, жить с таким букетом болезней, как у меня, мало радости». Выслушав ответ судьи и решив, что в словах «приговоренного» есть здравый смысл, Палач внимательно осматривает потолок просторной комнаты. Затем, озадаченно хмыкнув, говорит: «Я не вижу подходящего места, где можно укрепить веревку». Бочкин подхватывает деловито: «А я что говорил? Непростое это дело. По-моему, для этой цели подойдет крюк в потолке коридора, на который мой сын когда-то подвешивал боксерский мешок». Палач идет в коридор, вскоре возвращается довольный и говорит: «Да, тот крюк вполне выдержит тебя. Так что не будем тянуть время. Мне надо слинять от тебя пока еще темно. Ты сможешь добраться до коридора самостоятельно или тебе помочь?» Бочкин с печальным вздохом отвечает: «Как-нибудь сам доковыляю. — Он делает попытку встать, морщится от боли в пояснице и вновь, тяжело дыша, с выражением страдания на лице опускается в кресло. — Погодите немного, — говорит он, — сейчас соберусь с силами. Да, кстати, мы забыли о традиции. Перед смертью приговоренный имеет право на последнее желание». Палач недовольно отбрасывает в сторону кусок мыла и говорит: «Какое у тебя может быть желание? Хотя валяй, только побыстрее. Все равно не разжалобишь меня. Ну, какое желание?» Бочкин с благодарностью в голосе говорит: «Вы очень любезны. Я бы желал перед смертью выпить с вами по стакану русской водки. Виски-то у меня осталось на донышке. Не хочется уносить с собой на тот свет обиду на вас, потому что, полагаю, вы сейчас действуете по порыву благородной мести за незаконно осужденного брата. Что ж, может быть, вы и правы в своем намерении. Но и вы не вспоминайте меня дурным слоном. Простите, если сможете. Поверьте, умысла у меня, как у судьи, не было приговорить вашего брата к высшей мере на одних косвенных доказательствах. Понимаете, если бы я вынес оправдательный приговор, то это был бы брак в моей работе и в работе предварительного следствия. А я с браком не привык работать. Похоже, косвенные улики были приняты за прямые доказательства. Людям свойственно ошибаться. А судьи тоже люди. Простим же друг друга и выпьем на прощание мировую. Водку вы найдете на кухне в холодильнике. Прихватите стаканы». Палач, поколебавшись, все же сходил на кухню, принес нераспечатанную бутылку «Столичной», два стакана и говорит Бочкину с презрительной усмешкой: «Звонишь ты, судья, складно, но не надейся, не разжалобишь. Помиловать не могу. Я не Президент. Ну а выпить, можно, я не возражаю». Бочкин берет из рук своего палача стаканы, бутылку и, откупорив ее, разливает водку по стаканам. Потом говорит: «О помиловании я не прошу. Не стоит беспокоиться». Палач, с подозрением посмотрев на стаканы с водкой, говорит: «Пей первым». Бочкин отвечает доброжелательным тоном: «Ваше здоровье». Одним махом он опустошает стакан и закусывает долькой мандарина. Палач победоносно усмехается, выжидает, наблюдая за жертвой. Убедившись, что с судьей ничего плохою не произошло, он залпом опорожняет свой стакан и… через несколько секунд, выронив стакан, судорожно хватается за горло, широко распахивает рот и валится на пол. Бочкин, улыбнувшись, произносит: «Сработало зернышко». Тяжело поднявшись, он медленно двинулся за своей тростью. В этот момент нужен громкий поясняющий голос невидимою человека со сцены. Зритель должен узнать, что за зернышко бросил бывший судья в стакан своему палачу и как это ему удалось. И голос произносит следующее: «Почти четверть века пролежало ядовитое зернышко в перстне под поворачивающимся изумрудом. Раствориться оно могло лишь в спирте или в водке. А носить этот перстень судья стал после выхода на пенсию. Первоначально в перстне было два зернышка. Одно осталось после того, как предприимчивый хозяин перстня, подпольный криминальный ювелир Миллер, занимающийся скупкой ворованного золота и необработанных алмазов, отправил в мир иной продавца крупной партии золотого песка. Следы своею преступления ювелир не смог скрыть и получил высшую меру наказания. Конфискованный перстень дол го хранился в камере вещественных доказательств, затем в результате нехитрых комбинаций перешел в собственность судьи Бочкина. «Пусть лежит ценный перстенек в заначке, — размышлял Гордей Лукич. — И ядовитое зернышко может пригодиться. Всякое в жизни случается. Может, и самому пригодится. Вдруг тяжелым недуг прикует к нос гели надолго. Стоит ли в таком случае быть бременем для родственников? А зернышко выпил — и нет проблем…
В последнее время Гордей Лукич нет-нет да и вспоминал о спасительном зернышке. И вот оно пригодилось… Опустить зажатое между пальцами ядовитое зернышко в стакан с водкой для бывшего судьи было делом несложным. Более простым, чем некоторые фокусы, которыми он увлекался в студенческие годы. Голос замолкает. и зритель видит, как старый судья, с трудом подняв с пола трость и тяжело опираясь на нее, принялся уничтожать следы пребывания несостоявшегося убийцы в квартире. Затем он обвязывает труп под мышками и тащит его к двери. Сначала он хотел выбросить труп из окна своей квартиры, но, поразмыслив, отказывается от этого простого и ненадежного плана. Ведь эксперты могут определить откуда был выброшен труп. Бочкин выходит на лестничную площадку и, убедившись, что кругом ни души, тащит труп со своего, седьмого, этажа, на первый, а оттуда в подвал. В подвале он отвязывает веревку и прикрывает труп тряпьем и обломками досок. Эта работа дается старому больному судье с невероятным напряжением. Он чувствует, что задыхается. Собрав остатки сил, он с большим трудом поднимается но лестнице на свой этаж. Лифтом он предусмотрительно решил не пользоваться, чтобы не шуметь и не оставить в нем каких-нибудь частиц с трупа. Наконец он в своей квартире. Принимает ватт идол и садится на скамейку. Почувствовав себя легче, идет в ванную комнату, моет веревку и привязывает ее на прежнее место. Затем влажной тряпкой тщательно протирает пол, где стоял и ходил его палач, дверные ручки и ручку холодильника. Он ловит себя на мысли, что это он уже делал до тою, как утащить труп в подвал. Потом он осматривается, убеждается, что в квартире все приведено в порядок, и облегченно вздыхает. Осталось уничтожить следы волочения трупа с седьмого этажа до самого подвала. Он берет густую волосяную швабру и идет уничтожать следы волочения. Эта работа для больного старика очень трудная. Он тяжело дышит. Покончив наконец с этим важным делом, он отдыхает на площадке первого этажа, затем потихоньку, держась за перила, поднимается на свой этаж.
— На этом и пьесе конец! — восторженно перебивает Иван Степанович. — Ну и судья! Такие судьи не редкость в нашем современном обществе. Очень даже жизненная пьеса. Мне очень Понравился сюжет пьесы.
— Это еще не конец, — Драматург жестом остановил товарища, — портрет судьи описан мною пока не до конца. Дальше бывший член нашей судебной системы проявит свою гнилую сущность так талантливо, что простые уголовники, не подкованные юридически, позавидовали бы его находчивости.
— Судить о пьесе в целом, не зная концовки, преждевременно, — заметил Олигарх, — следует дослушать до конца. Ты, Иван Степанович, эмоциональный человек. Наберись терпения.
— Я ничего, — смутился Иван Степанович, — извините, что перебил. Я подумал, что к этому сюжету и добавить больше нечего. Судья все следы своего преступления уничтожил.
— Первого преступления — да, — кивнул Драматург, — но у этой истории есть продолжение. Послушайте, как развивались события дальше. Когда судья поднялся на свой этаж и уже подумал, что все для него благополучно закончилось, неожидан но для него происходит то, от чего Бочкин хватается за сердце. Как гром среди ясного неба возле него раздается знакомый голос. Этот голос принадлежит соседу по этажу пенсионеру Демьяну, живущему в однокомнатной холостяцкой квартире. Демьян, посмотрев на бывшего судью с недоумением и испугом, говорит ему: «Гордей Лукич, кого это вы тащили вниз? Вроде как в стельку пьяного?» Бочкин с разыгранным удивлением отвечает: «Демьян, тебе, нетрезвому, показалось. Иди, проспись». Демьян обижается и отвечает: «Да не пил я сегодня. Ушел с ночного дежурства пере