кусить. С собой жратвы забыл взять. Если не секрет, что произошло? Слышу — что-то шуршит на площадке. Глянул в глазок, а там вы пьяного тащите вниз». Решение у бывшего судьи созрело мгновенно. Бочкин, озираясь по сторонам, шепчет соседу заговорщическим тоном: «А ты что, Демьян, не в курсе?» Демьян, тоже понизив голос, спрашивает: «Не в курсе чего?» Бочкин говорит ему тревожным голосом: «Возле нашего дома собралась целая компания обкуренных наркоманов. Драку между собой устроили. А этот избитый наркоман, которого я убрал с нашего этажа, расположился на ночлег возле двери моей квартиры». Демьян предполагает: «Наверное, дозу не поделили, вот и разодрались. Такие разборки среди наркоманов — обычное дело». Бочкин осуждающе вздыхает: «Ты нрав, сосед, — обычное дело. Я вот что подумал, а вдруг этот избитый наркоман, который разлегся панашей площадке у моей двери, скончается? Наедут полицейские, начнутся допросы. Всех соседей, живущих на нашем этаже, начнут трясти, в полицию вызывать. Нам нужны эти проблемы?» Демьян, как огня боявшийся полиции, испуганно отвечает: «Нет, не нужны. Как хорошо, Гордей Лукич, что вы убрали его с нашего этажа. Мне не хотелось бы общаться с полицейскими, я их боюсь». Бочкин с наигранным испугом спрашивает: «А наркоманов не боишься?» Демьян придвигается к двери своей квартиры и шепчет: «А наркоманов еще больше боюсь. Это непредсказуемые субъекты. Они на все способны». Бочкин подталкивает Демьяна в его квартиру со словами: «Это верно. От наркоманов можно любой пакости ожидать. Могут ограбить и даже убить. Как же ты будешь сейчас возвращаться на свое дежурство? Их целая дюжина собралась возле нашего дома. Совсем недавно, наверное, после того, как ты пришел домой». Демьян вздыхает огорченно и просит совета: «Как же быть, Гордей Лукич? Мне обязательно надо вернуться на работу, а то уволят. А подработка мне нужна. На мою пенсию трудно выжить». Бочкин отвечает дружески: «Подожди, не переживай. Может, они уже разошлись? Пойдем посмотрим. Из твоего окна подъезд хорошо просматривается». В следующую минуту они на цыпочках проходят на кухню квартиры Демьяна и подходят к окну. Демьян предварительно выключает свет. Бочкин шепчет: «Открывай окно и смотри на тротуар у подъезда». Демьян открывает окно, смотрит во двор и шепчет Бочкину: «Ничего не вижу. Темнотища». Бочкин обнимает соседа за плечи и тихо говорит: «Я. кажется, вижу. Целая компания сидит на корточках. Ты присмотрись — увидишь». Демьян высовывается из окна больше, и в этот момент бывший судья подхватывает его за щиколотки и, резко дернув вверх, выбрасывает соседа-свидетеля из окна. Следует короткий вскрик. Удар об асфальт. Тишина. После этого Бочкин вытирает свои следы на полу, оставляет окно открытым и покидает квартиру наивного соседа. Он прикрывает за собой дверь, обхватив дверную ручку носовым платком, забирает на площадке швабру и возвращается в свою квартиру. С минуту он стоит в коридоре, размышляя о содеянном. Через некоторое время достает из холодильника целую бутылку водки, протирает ее полотенцем, стирая свои отпечатки пальцев, надевает матерчатые перчатки и, крадучись, спускается на первый этаж, потом выходит на улицу и осматривается, как квартирный вор. Убедившись, что никого вокруг нет, выливает бутылку водки мертвому Демьяну в рот и закидывает пустую бутылку в кусты. Озираясь по сторонам, он окончательно возвращается в свою квартиру, направляется к креслу и произносит вслух: «Все, прямых улик нет. Пусть теперь кто-нибудь попытается доказать мою вину на косвенных. Собственно, и косвенных-то нет, и мотивов нет. Кто подумает на бывшего заслуженного, теперь больного судью, астматика, еле переставляющего ноги?! В такой ситуации, я вам скажу, важно не физическое состояние организма, а дух, сила воли». Фильм еще не закончился. Гордей Лукич располагается в кресле поудобнее и продолжает вслух, с легким вздохом: «Жаль, что помешали. Много интересных моментов пропущено. Но, ничего, как раз начинается мой самый любимый эпизод — Шарапов внедряется в банду Горбатого». На лице бывшего судьи появляется довольная улыбка. Этим и заканчивается пьеса. Что скажете господа-коллеги?
Драматург внимательно смотрит на товарищей и ждет критики с их стороны. Иван Степанович улыбается от восторженных чувств, но лицо Олигарха сосредоточенно; заметно, что он чем-то недоволен.
— Блестящая пьеса! — первым не выдерживает Иван Степанович. — Ты, Драматург, настоящий Антон Павлович Чехов.
— Давай без шуток, — поморщился Драматург, — не следует некстати вставлять имя великого Чехова. Я жду от вас самой серьезной критики. — Он переводит взгляд на Олигарха. — Чувствую, ты чем-то недоволен?
— У меня мнение о твоей пьесе состоит из двух частей, — раз-думч и во отвечает Олигарх, — из хорошей и плохой. С какой начать?
— С любой, — сосредоточенно роняет Драматург. — Не надо меня шалить, я хочу услышать ваше искреннее мнение.
— Ладно, тогда начну с хорошей. — На лице Олигарха появляется дружеская улыбка. — Ты замечательный драматург, пьеса твоя великолепна. Скажу больше — я вижу в тебе именитого писателя. Уверен, что ты можешь создавать хорошие психологические романы. Я даже подскажу тебе для будущего романа героя, который находится совсем близко, его прозвище Император Всея Руси. Я постараюсь организовать твою встречу с Императором, но это не просто. На эту тему поговорим несколько позже. В данный моменту нас на первом плане пьеса. Теперь о плохом. Озвученная тобой пьеса «Поединок» не годится для постановки в психиатрической больнице. Во всяком случае — в «Любаве». Даю голову на отсечение, что наш главный врач Сергей Петрович зарубит пьесу.
— Почему? — почти одновременно спросили Иван Степанович и Драматург.
— Да потому, друзья мои, что в данной пьесе много негативного, что может послужить плохим примером для подражания со стороны психически больных постояльцев. Что в основе пьесы? Насилие. Сначала палач пытается повесить бывшего судью, потом судья выкидывает в окно наивного соседа-свидетеля. После просмотра этой пьесы последствия могут быть непредсказуемые. Не исключено, что больные рассудком начнут вешать в палатах физически более слабых. А это не понравится главному врачу, так как уменьшение числа больных подрывает экономику больницы. Вот такие мои аргументы, друзья. Эта замечательная пьеса для здоровых людей. А в нашем специфическом коллективе нужен другой сценарий.
— С твоими доводами я полностью согласен. — На лице Драматурга досада. — Действительно, эта пьеса для здоровых людей. При обдумывании сюжета, я, признаюсь, представлял себе продажного судью, по воле которого попал в эту психиатрическую клинику.
— Не переживай, — обнял его за плечи Олигарх. — Этот сюжет может пригодиться на свободе, когда будешь художественным руководителем собственного театра.
— Неуместная шутка. Олигарх, — печально ответил Драматург.
— А я не шучу, — серьезно продолжил Олигарх. — Мне бы только раздобыть мобильный телефон. А с этим пока проблема. Стоит один раз проколотая — и план на побег может рухнуть. Стащить мобильник у медбрата — огромный риск. Попадешься — семь шкур сдерут. Словом, замордуют.
— А если попросить телефон у медбрата Семена под благовидным предлогом? — предложил Драматург. — Мол, надо позвонить больной мамочке. Неужели откажет?
— Не прокатит, — отрицательно покачал головой Олигарх. — Больным разговоры по телефону строго запрещены. Никто из медперсонала на это нарушение не пойдет, так как может потерять место. Только если за очень большие деньги. Тут есть о чем подумать. Ну а что будем делать с пьесой? Сможешь придумать новый сценарий?
— Буду думать, — твердо заявил Драматург. — Пока другого выхода нет.
Во всех помещениях затрещали звонки, по местному радио дежурный сообщил, что наступило время ужина.
Второй этаж. Возле палаты № 37 небольшая группа людей в белых халатах. По возбужденному разговору и нервным выкрикам одного человека можно было предположить, что обсуждается какое-то весьма неприятное происшествие. Организаторы пьесы, направлявшиеся на первый этаж в столовую, остановились на лестнице, так как их проходу мешали два человека — главный врач больницы Сергей Петрович и медбрат, крупный мужчина с мясистым лицом и заметным брюшком. Главврач держал медбрата за отвороты белого халата и со злостью тряс его так, что казалось, крупная голова медбрата сейчас оторвется от туловища. Между тем медбрат ухитрялся вытирать вспотевшее лицо носовым платком.
— Фима, куда ты смотрел?! — вопрошал главный врач. — Выгоню к чертовой матери. Ты знаешь, от кого этот больной?! Это брат жены самого губернатора. Третий день, как он поступил к нам, и уже летальный исход. Что я скажу губернатору? Я тебя спрашиваю: что я скажу губернатору? Я обещал Харитону Федоровичу выздоровление его протеже, а в результате — полное фиаско. Фима, ты меня зарезал!
— Сергей Петрович, но я ни в чем не виноват, — стал оправдываться медбрат. — В палате все было тихо. — Когда я увидел, что из-под двери вытекает кровь, то сразу вбежал в палату, но было поздно. Угрюмый уже был мертв. Возле вскрытой вены на его руке валялся окровавленный осколок стекла. Пульса у него не было. Выходит, кровью истек. Похоже на самоубийство. Я тут же позвонил вам.
— Какой еще Угрюмый? — напрягся главный врач.
— Ну, так погибший и есть Угрюмый, — пояснил Фима. — Придурки такое ему прозвище дали. А у второго в этой палате прозвище Император Веси Руси. Вы его знаете. Он здесь уже пять месяцев. Император — Народный артист России. Работал в столичном театре. На его голову свалилась плохо закрепленная декорация. После этого он и тронулся рассудком. Его курирует сам Министр культуры.
— Что ты мне рассказываешь печальную историю Императора, — оборвал главврач, — я лучше тебя знаю, кто он такой, какая производственная травма с ним приключилась и что сам министр иногда интересуется состоянием его здоровья. Ты мне скажи, больше никого в этой четырехместной палате не было?
— Нет, они были вдвоем — Угрюмый и Император.