рганизованная форма преступности. В борьбе с ней можно добиться только локального успеха, но уничтожить ее невозможно. Она есть во всех странах, и будет всегда. Неужели ты сам до сих пор не понял этой прописной истины?
Григорий проигнорировал ехидный вопрос Соколова и, сев напротив него на стул, не без грусти произнес:
— Скажу тебе прямо, Василий Андреевич, мне все еще не верится, что глубоко мною уважаемый начальник следственного отдела оказался махровым уголовником со сложившейся концепцией о неизбежности существования преступного мира и о тщетности борьбы с ним.
— Тебе меня не понять, — вздохнул Соколов и стал смотреть в сторону. — У тебя детей не выкрадывали, а затем не угрожали ужасной расправой над ними на твоих глазах. Здесь на самого лешего согласишься работать. Да о чем говорить, молодой ты еще.
— И тем не менее это не может служить тебе оправданием.
— С точки зрения закона — да, — согласился Соколов и, ссутулившись, стал смотреть в одну точку на полу. — Я, Гриша, себя не оправдываю. Но повторись та ситуация, когда я вынужден был дать согласие работать на Харакири, я бы вновь сделал выбор в пользу своих детей. Так что давай не будем об этом. Я готов нести ответ перед судом. Если, конечно, доживу до него. Босс никому не прощает разглашения секретов организации.
— Ладно, перейдем к делу, — сказал Григорий и включил диктофон. — Так на чем ты остановился, гражданин Барон? Кстати, мы еще не записали на пленку подтверждения, что твоя кличка «Вася-Барон».
— Я и не отказываюсь от такой малости, — отозвался Соколов, — да, я, Соколов Василий Андреевич, действительно ношу прозвище Вася-Барон. Если бы только в кличке было дело… — Он обхватил голову руками и в отчаяний закачал ею. Ему вдруг стало страшно от тех последствий, которые ждут его последами показаний. Солгать он также боялся, так как немедленное наказание со стороны черного квадрата страшило его еще больше. Глубоко в душе он надеялся лишь на то. что Григорию не удастся довести дело до суда и лаже провести расследование его преступной деятельности. Он надеялся на смертельное действие мальтийского яда, которым была смазана обойма с патронами в его пистолете. Пистолет у Григория, и не может быть такого, чтобы тот хоть раз не вынул обойму из рукоятки.
— По-моему, разговор наш оборвался на подпольных заводах, производящих фальшивую водку, — напомнил Григорий. — Где они находятся?
— Один — не доезжая пяти километров до Мытищ, второй — перед Балашихой.
— А поточнее?
— Я нарисую подробные карты мест их расположения и принесу тебе вместе со схемой сигнализации в логове босса.
— Неужели нужны карты?! — заметил Григорий с сомнением. — Разве нельзя объяснить на словах?
— Заводы под землей, а потому рассказывать о них без карт и схем электронной защиты равносильно тому, что рисовать прутиком на воде.
— Допустим, — согласился Григорий, — принесешь завтра, то есть уже сегодня, тогда и потолкуем подробнее. Скажи, Василий Андреевич, вот ты, если бы был честным начальником следственного отдела, с чего бы начал собирать доказательства преступной деятельности кокаиновой организации Харакири?
— Честным, — грустно усмехнулся Соколов. — Тяжело слышать эти горькие слова, но все правильно. Я себя не оправдываю. А начал бы я сбор доказательств с задержания курьера, некоего Алика Шамраева. Завтра он должен прилететь с партией кокаина спецрейсом из Чечни в Шереметьево-2.
— Время прибытия самолета?
— Двадцать три-сорок.
— Подо что будет замаскирован наркотик?
— Схема старая. До того банальная, что удивишься. Но действует пока безотказно. Почему? Да потому, что вся цепочка людей, причастных к этой схеме движения наркотиков, куплена. За то чтобы быть в нужное время слепыми, должностные лица получают хорошие деньги и будут молчать даже в том случае, если их станут распиливать пополам.
— И что это за схема?
— Все тот же печально известный «груз двести». Харакири пользуется им со времен войны в Афганистане.
— Сейчас этот груз из Чечни?
— Да. Но наркота из Афганистана. Тело какого-нибудь погибшего солдата потрошат и вместо внутренностей закладывают пакеты с кокаином. Цинк, понятно, запаивается, и никто его не смеет вскрывать. Документы оформляются должным образом на родственников. Якобы на родственников. Деньги, Гришенька, делают все.
— Сколько наркотиков в одном цинке?
— До тридцати кэгэ. На этот раз должно прибыть два цинка.
— И часто они прибывают?
— Раз в неделю.
— По сколько штук?
— По-разному. В разгар боевых действий таких кокаиновых цинков прилетало до пяти одним рейсом. — Соколов вздохнул, покачал понуро головой, затем вдруг выпрямился, и надежда зажглась в его хитрых глазах. — Знаешь что, Гришенька, на хрена тебе со всей этой грязью возиться? У меня есть к тебе конкретное предложение.
— Ну?
— Я приношу тебе полный список всех членов организации, а ты приговариваешь их черным квадратом. Зачем ноги бить, собирая доказательства на этих подонков?!
— И ты готов так запросто сдать всех своих дружков? — неприязненно усмехнулся Григорий. — Да-а, нравы у вас, вижу, звериные. Нет, Василий Андреевич, не договоримся. Без доказанной вины никто не может быть приговорен к смерти. Где гарантия, что ты не внесешь в этот список человека не виновного, а просто неугодного тебе? Вспомни историю. Такой подход ничего тебе не напоминает? И вообще, я не хочу пользоваться услугами черного квадрата. Не хочу и не буду присваивать себе функции судьи. Я не народный суд, а следователь.
— Удивляюсь и восхищаюсь тобой, Гриша, — разочарованно вымолвил Соколов и, откинувшись на спинку дивана, смежил веки. Он старался ни о чем не думать, чтобы Григорий не прочитал его мысли. Но одна мысль назойливо крутилась, теша в нем надежду (о смазанной мальтийским ядом обойме в его пистолете), но он усилием воли подавлял ее и твердил про себя льстивую фразу: «Гриша, как я тобой восхищаюсь, горжусь и искренне люблю тебя. Жаль, что мафия угрозами заставила меня работать на нее, и ты мне этого не можешь простить».
Григорий прочитал его мысль и усмехнулся:
— Тебе, гражданин Барон, в изобретательности не откажешь. Не ври, что любишь меня. Любишь, как удав кролика. Только у тебя сейчас нет возможности проглотить меня. И не будет. Так что советую прекратить раскидывать коварные сети с целью моего уничтожения. Как говорит народная мудрость, не копай другому могилу, как бы самому в нее не угодить.
— Гришенька, да что ты…
— Ну, будет с комплиментами, — оборвал Григорий. — Отвечай только на вопросы.
— Да, конечно, как скажешь, — закивал удрученно Соколов.
— Чем конкретно занимался капитан полиции Сукачев?
— Собирал дань с гаишников-рэкетиров, работающих на трассе, ведущей в аэропорт Шереметьево.
— Это интересно. И как действует этот рэкет?
— Очень просто. Иностранца, совершающего поездку из центра города в аэропорт Шереметьево, нетрудно вычислить по желтым номерам его автомобиля. Каждого третьего из них останавливает ГАИ по прибытии в аэропорт. Гаишники приглашают жертву в ближайшее отделение полиции под предлогом «экспертизы» машины. Поскольку гость столицы боится опоздать на самолет, ему предлагается полюбовная сделка: двести долларов, и он свободен. То же самое проделывается и с иностранцами, возвращающимися в Москву из отпуска. Им угрожают конфисковать машину за придуманную, конечно, неисправность. Например, за повышенное содержание вредных примесей в выхлопных газах. Напуганный и одураченный иностранец спешит расстаться с долларами. За десять минут «гаишники» порой останавливают до шести иностранных автомобилей, и каждый раз не более чем за полминуты им удается договориться.
— И все платят?
— Как правило. Я говорил, что никто не хочет опоздать на самолет. Считай: шесть автомобилей по двести долларов каждый. При восьмичасовом рабочем дне это может принести пятьдесят шесть тысяч долларов в день. Эти предполагаемые заработки зависят, конечно, от потока иностранцев. Кроме того, гаишникам в любом случае приходится делиться с вышестоящими начальниками и аэропортовской мафией. В итоге все остаются довольны, потому что этот зелененький ручеек из баксов течет, не прекращаясь, ежедневно. Гриша, хочу еще раз сказать тебе, что наше общество до такой степени коррумпировано, что бороться с мафией бессмысленно. Оставь эту наивную затею. Ты можешь прекрасно устроить свою личную жизнь, если мы с тобой договоримся.
— Похоже, ты прогнил насквозь, — сухо бросил Григорий, вставая со стула. — Вот уж действительно деньги делают людей слепыми. Это ужасно. Но в отличие от тебя, Василий Андреевич, я верю, что добро победит зло. Пусть эти слова для тебя звучат банально и наивно, но не сомневаюсь, что все же большинство людей думают, как я. Ну, будет философствовать. На сегодня достаточно. — Григорий выключил диктофон и, сделав знак Соколову следовать за собой, направился в прихожую. — После обеда, часам к трем, принесешь карты и схемы, как обещал. Ясно? Выкинешь какой-нибудь финт — и я достану тебя черным квадратом. Не забывай о нем.
— Где уж тут забыть, — вздохнул Соколов, в который раз вытирая платком вспотевшие лицо и шею. — Он у меня в самой печенке сидит.
В прихожей, откинув ковровую дорожку с трупа Сукачева, Григорий приказал:
— Забирай своего дружка. Куда отнесешь — меня не интересует.
— Я?! Да ты что, Гриша?! — побледнел Соколов, и крупные руки его мелко задрожали. Могут увидеть с трупом, обвинят в убийстве.
— Нехорошо бросать своего товарища, — жестко заметил Григорий. — Ведь ты послал его сюда, вместе с ним и уходи. У тебя проблемы со слухом?!
Молча кивнув в знак повиновения, Соколов, ненавидя в душе Григория, как самого лютого врага, взвалил на спину труп капитана Сукачева и, тяжело дыша, попросил:
— Посмотри хоть, чтобы никого не было в подъезде.
— Извини, я не в твоей команде! — сурово ответил Григорий и тихо отпер дверь. — Иди!
Сгорбившись под тяжестью трупа и обильно потея, Соколов боязливо вышел на лестничную площадку. Пока ему везло: люди еще спали. Григорий презрительно посмотрел ему вслед и только было собрался закрыть дверь, как совсем близко от своей головы услышал характерное шипение. Это шипение он никогда ни с каким другим не спутал бы. Скосив глаза, он увидел кобру, неспешно скользившую к нему с антресолей. Продолжая шипеть, змея методично приоткрывала свою неширокую, но ужасную пасть, словно разговаривая с ним. Эго была вторая кобра, о существовании которой Григорий