Флинт, сухощавый, вполне еще крепкий, выше среднего роста мужчина со стальными, можно сказать, характером и нервами, лежа на кровати, откинулся на подушке и прикрыл веки. Его правую ногу, раненную охранником четыре года назад, когда ему удалось бежать из лагеря, разминал профессиональный массажист Клык, бывший мастер спорта по боксу в тяжелом весе, после тяжелого нокаута перешедший в спортивные массажисты.
— Болит сволочь, — заметил Флинт, — словно кто жилы щипцами вытягивает. Но хрен с ней, пусть болит, я уж привык. Наверное, к непогоде. Ты понежнее, Клык, понежнее. Твоими бы руками сваи заколачивать.
— Я и так аккуратненько, босс, — усмехнулся Клык. — После массажи ка разотру камфарным спиртиком, и успокоится твоя ноженька. А хорошо, босс, мы сделали этих фраеров из кодлы Харакири. Не будут носы задирать, умники. — Клык знал, на какой сыграть струне, чтобы Флинт забыл о боли в ноге.
— Да, классно мы их бортанули, — осклабился Флинт, выказывая золотые коронки на зубах и садясь на кровати. — Не ожидали нашего появления хренорики (такой любил называть людей Харакири). Ты знаешь, Клык, я постоянно об этом говорю, что таких делах важно иметь хорошую разведку. У нас она работает не хуже, чем в ГРУ, а в кодле Харакири пренебрегают ею. Вот и получили по носу. У нас трое убитых, а у него девять трупов. Впредь наука зазнайке.
Флинт распахнул пушистый японский халат и почесал впалую грудь, изрисованную татуировками. Создавалось впечатление, что на его теле не осталось даже крохотного островка чистого тела, на котором могла бы испражниться муха, не задев татуировки. Выше других, справа, была наколка в виде могильного креста с парящими над ним ангелочками — это означало, что владелец ее — «вор в законе».
Клык знал, что босс любит перед сном поиграть на гитаре и «остограммиться», то есть выпить для успокоения сто граммов водки и закусить бутербродом с черной икрой. За последний год он ни разу не изменил этой привычке, остался верен ей и на этот раз.
— Дай-ка, кореш, инструмент, — приказал Флинт. — Душа просит песни. А камфарный спирт убери на хрен, нога уже не беспокоит. И принеси водочки с бутербродиком.
Клык с готовностью подал боссу гитару и отправился на кухню. Тут кстати заметить, что Флинт обладал вполне приличным музыкальным слухом и весьма поднаторел в игре на гитаре. Особенно он любил душещипательные блатные песни на уголовную тематику и романсы. Дружки любили его слушать. Но Флинт не любил петь начатую песню от начала до конца: пел отрывки из разных. Во время песни душа у него беспокойно металась от воспоминаний о тяжелой и бесцельно прожитой жизни. Нередко скупые слезинки капали на лак гитары. И упаси Бог кому-нибудь усмехнуться над ним в этот момент. Кто усмехался его сентиментальности — тот становился покойником: Флинт перерезал ему глотку бритвой.
Выпив залпом принесенную Клыком стопку водки и закусив бутербродом, Флинт задумчиво тронул струны.
— Блатная жизнь фонтаном бьет у вас, а лагеря и исправдомы не для вас, — проговорил он и мягким баритоном запел:
Прибыла в Одессу банда из Амура.
В банде были урки, шулера.
Банда занималась темными делами
И за ней следила Губчека…
Сделав проигрыш, он запел другую:
Снег щипал мне лицо,
Ветер вальсы мне пел.
Мы с судьбою играли в орлянку
Ноги раз рисовал, по пути кассу взял,
Только Клавочки не было дома.
И у двери меня старшина повязал
По наколке ее управдома…
Придавив струны гитары, Флинт откашлялся и подсевшим вдруг голосом в тоскливой тональности завел самую любимую, которой выворачивал свою грешную душу наизнанку:
Цыганка с картами, дорога дальняя,
Дорога дальняя, казенный дом,
Быть может, старая тюрьма центральная
Меня, парнишечку, по новой ждет.
Таганка, все ночи полные огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня?
Таганка, я твой бессменный арестант,
Погибли юность и талант в твоих стенах…
Клык, сидя в кресле и слушая босса, покачивал в наигранном наслаждении головой, приготовившись вытереть рукавом глаза, будто смахивая набежавшую слезу, которую, однако, из него и прессом было не выдавить. Он очень хорошо понимал Флинта и всеми силами старался сохранить его расположение к себе. Особенно после того случая, когда при ограблении коммерческого магазина «Европейская одежда» замочил мента и обронил при бегстве с места преступления пистолет «ТТ» с отпечатками своих пальчиков.
Неожиданно в дверь комнаты постучали. Момент был самый неподходящий. Флинт только что приготовился уронить слезу на гитару. Слеза не упала, и босс сердито придавил гитарные струны.
— Кого хрен несет?
Клык, повинуясь недовольному взгляду босса, быстро подошел к двери и открыл ее. В дверной проем заглянул Окорок, толстомордый рыжий парень со смятым носом, бывший кандидат в мастера спорта по греко-римской борьбе в среднем весе.
— Босс, тут Белый Абдулла приканал, — с ухмылкой объявил он, — хочет только с тобой говорить.
— Чего ему надо? — вскинул брови Флинт. — Парламентарий, что ли, от Хренокири?
— Не говорит. Считает, видно, что мы для него мелкие фраера.
— Лады, пусть войдет, — распорядился Флинт и, пригладив редеющие темно-русые волосы, изобразил на лице гостеприимство.
Клык, не спуская напряженного взгляда с Белого Абдуллы, о котором слышал немало лестных слов, пропустил его в комнату и встал сзади.
— Какая для нас честь! — Флинт заставил себя улыбнуться. — Сам Белый Абдулла пожаловал. Можно сказать, единственный порядочный человек из всей кодлы Хренокири. С чем прибыл, дорогуша? Уж не с ультиматумом ли от своего босса? — Флинт не пытался скрыть презрительного отношения к непримиримому врагу и конкуренту. — Да ты садись, — он указал на кресло, — мы гостей не обижаем. У нас все по-простому, без выгибонов. Мы же академиев не кончали, как ваш «Кутузов». — Флинт любил называть так иногда Харакири, намекая на отсутствие у него глаза и черную повязку и иронично хихикая при этом.
— Спасибо! — мрачно поблагодарил Белый Абдулла и устало опустился в кресло. — Я, Флинт, не с ультиматумом, как ты выразился. Я ушел от Харакири навсегда. Хочу быть с тобой. Я слышал, что ты своих людей не оскорбляешь, тебя уважают. Если откажешь — уеду назад в Ичкерию.
— Это ты правильно отметил, Абдулла, что я своих людей не оскорбляю, за что меня и уважают. А происходит это потому, что я прожил тяжелую жизнь и хорошо понимаю людей. Их надо любить, дорогуша, тогда и они тебя не продадут. К тому же я вор в законе (Флинт очень любил при удобном случае напомнить об этом), а ваш гребаный майор — выскочка и сука добрая. Он только самого себя любит. И если ты говоришь правду, что ушел от этой суки, то и правильно сделал. — Флинт пожевал тонкими губами, обезображенными поперечным шрамом. — Но я тебе не верю, Абдулла. — Флинт встал с койки и, заложив руки за спину, как это делают зэки на прогулке, приблизился к Абдулле и уставился на него хитрым прищуренным взглядом. — Мне думается, Абдулла, что ты шпион. Твой босс решил внедрить тебя в мою организацию с целью отомстить за отнятый кокаин.
— Какой шпион?! Какой кокаин?! — возмутился Белый Абдулла, взмахнув руками. — Я к тебе, как к человеку, а ты — «шпион»! Как ты можешь такое говорить! Абдулла — шпион! Я чеченец, я горец. Не обижай так больше, прошу тебя. Говори прямо — берешь к себе или не берешь. Не люблю пустых слов. Говорю тебе — ушел я от Харакири. Почему? Потому что он унижает. И лучшего друга в любой момент может сделать трупом. Но если ты мне не веришь, то я убью его. Тогда поверишь? — Белый Абдулла резко встал с кресла и черным ястребиным взглядом стал сверлить глаза Флинта.
— Не кипятись, Абдулла, — помягчел Флинт и улыбнулся. Положив жесткую ладонь на плечо Абдуллы, он усадил гостя в кресло. — Но и меня пойми. Мы здорово насолили твоему боссу, уведя из-под носа его людей большую партию кокаина, а тут ты приходишь.
— Уеду в Ичкерию, — вздохнул Белый Абдулла и отвел обиженный взгляд в сторону.
— Из-за чего же ты поссорился со своим боссом, Абдулла? — продолжал допытываться Флинт, про себя уже решивший, что Белого Абдуллу он возьмет непременно, обласкает и сделает из него отличное орудие мести своему давнему врагу. До сих пор он не мог простить Харакири подлого вторжения на контролируемую им территорию подпольного завода по изготовлению поддельного французского коньяка, в результате которого Флинт не только понес огромные материальные убытки и потерял половину боевиков при перестрелке, но и угодил за решетку на «пятерик». Такого он никогда не простит и не успокоится, пока не отправит на нары Харакири. Убить — это слишком просто. Пусть погрустит на нарах где-нибудь в окрестностях солнечного Магадана.
— Не ссорились мы, — буркнул Белый Абдулла. — Просто я не выполнил его приказ.
— Какой приказ?
— Надо было убить следователя прокуратуры.
— Ах вот оно что! — улыбнулся Флинт. — Тогда понятно. Я знаю, что за невыполнение приказа Харакири посадит тебя на ножи. А почему ты не убил следователя? Пожалел или испугался?
— Абдулла испугался?! — сверкнул глазами Белый Абдулла. — Абдулла никого не боится, даже смерти. Этого следователя невозможно убить.
— Невозможно убить?! — удивился Флинт. — Он что, заговоренный?
— Он шайтан. Он зеленым светится. Я думаю, что его сам Аллах охраняет. — понизив голос, проговорил Белый Абдулла.
— Мне кажется, дорогуша, что ты горбатого лепишь, — усмехнулся Флинт и покровительственно похлопал Абдуллу по плечу. — То шантан, то Аллах охраняет. Разве будет твой Аллах черта охранять. Несешь какую-то чепуху.
— Не веришь, сам посмотри! — вспылил Белый Абдулла. — Это необычный следователь.