— Постараюсь.
Утро встретило проснувшихся агентов уголовного розыска солнцем и безоблачным, сияющим голубизной небом. Ветер едва заметно пробегал по земле, готовящейся избавиться от остатков снежного покрова на полях. В лесах продолжали медленно таять нанесенные за зиму сугробы.
Юрий Иванович с восходом солнца отправил шофера в уездный город телеграфировать в столичный архив Военного министерства. Евгений приписал, чтобы доставили лично в руки некоему Первушину.
Громов и Тыну после обеда направились с обыском в дом Лану Шааса, хотя следовало сделать это раньше, подозреваемый мог что-то спрятать или уничтожить. К ним присоединился эксперт, оставивший исследование одежды местного ловеласа до обеда. Показалось, что обыск более перспективен.
Анита восприняла приезд следственной бригады без каких-либо чувств — видимо, орошала подушку горькими слезами до утра. Безучастно села посреди комнаты на табурет, положила руки на колени и так бездвижно просидела все время, пока агенты уголовного розыска проводили обыск. На уточняющие вопросы незваных гостей отвечала односложно, либо «да», либо «нет». Соседи, призванные в качестве понятых, переглядывались, что-то тихо шептали друг другу и осуждающе смотрели на молодую женщину, словно это она была повинна в убийстве Соостеров.
Ничего заслуживающего внимания и проливающего свет на дело убийства не нашлось, зато выяснили, что в течение последних лет некий Тоомас Руммо высказывал недовольство старым Айно, что последний посланец сатаны, нарушитель всех мыслимых и немыслимых божьих заветов, к тому же безбожник, который приходит в церковь, чтобы посмеяться над истинно верующими.
— Не место этому проклятому Соостеру, — Руммо перекрестился, — на земле. Вот Господь и покарал его за грехи, не вынес того, что он своими речами оскорбляет воздух.
Тоомас, полноватый мужчина, страдающий одышкой, говорил медленно, да и движения его были расслабленными, словно сделает несколько шагов и рухнет от бессилия. При обращении к Всевышнему закатывал глаза и постоянно твердил о каре Господней и геенне огненной.
— Значит, ваше отношение к Соостерам было, мягко говоря, недобрососедского свойства.
— Что значит «недобрососедского»? — Ноздри крестьянина раздулись, сам он побагровел, сощурил глаза и, фыркнув, произнес: — Сатанинское он был создание, а Господь знает цену своим детям и потому покарал все их семя, чтобы не распространяли по земле ересь и богомерзкое поведение.
— Позвольте полюбопытствовать, какое это поведение? — спросил Громов.
— Иметь детей от собственной дочери, не это ли смертный грех? — У старика задергалась голова.
— И вы все так думаете?
— Все, — выпалил крестьянин, — кто верует в единого Господа нашего.
— Благодарю, — Сергей Павлович повернулся и пошел прочь.
Его догнал Тыну и молча пошел рядом, видимо, хотел что-то спросить, но не решался.
— Не совсем старик в разуме, — наконец собрался с силами и выпалил переводчик.
— Отчего же? — Громов не удивился вопросу. — Каждый из нас имеет собственный взгляд на вполне обыденные вещи…
— Но ведь здесь не обыденная вещь, — перебил Тыну, — здесь что-то иное, не поддающееся разумному объяснению.
— Повторюсь, отчего же? Старик всю жизнь старался жить по канону веры, наверное, семью в том же ключе воспитывал, а здесь рядом живет человек, который нарушил все, что можно. Вот и прет злость из нашего собеседника. Он не понимает, почему Господь не наказывал отступника столько времени, а сейчас думает, что Всевышний через чьи-то руки достал представителя сатаны.
— Вы думаете, что… — Тыну не договорил.
— Да что ты, такие люди способны только на мелкие пакости, они совершают поступки с оглядкой на Бога. А вдруг Ему там, на небесах, не понравится?
— Тогда они, — указал рукой за спину, — ни при чем?
— Возможно, но я более склоняюсь, что кишка у них тонка на убийство.
— Какая кишка? — удивился эстонец.
— У нас такое есть выражение, сродни «не по зубам», «не по плечу», в общем, такие люди не в состоянии пролить кровь.
— Но вы же видели его сына? Повыше нас с вами, плечи покатые, грудь колесом, — высказывал познания в русском языке Тыну. — А глаза? Такие безжизненные, вы же видели?
— Это, Тыну, напускное, — положил руку на плечо младшего товарища Громов. — Сковырни с него патину, так под ней трусость и боязнь наказания. Встречал я таких, и не единожды. На словах они на многое горазды, а как до дела доходит, так в кусты. Мол, моя хата с краю, ничего не знаю. Поверь, эта линия расследования нас никуда не приведет, только драгоценное время упустим. Хотя, — Сергей Павлович махнул рукой, как дирижер перед оркестром, — можешь заняться этой стороной.
— Я… да я… — Тыну зарделся, как молодая девушка при непристойном комплименте, — я же еще только, как говорится у вас, юнкер…
— Курсант.
— Что?
— Сейчас говорят не юнкер, а курсант.
— Хорошо, я только курсант, не завершивший обучения и не имеющий никакого практического опыта, только одна теория, да и та… — Тыну хмыкнул и умолк.
— Что теория познается практикой, здесь с тобой я соглашусь, а вот насчет опыта мы имеем разные взгляды. Ты что думаешь, мы с Кирпичниковым стали с первого дела профессионалами? Сперва мы шишек набили, взысканий кучу получили. Помнишь, как Суворов говорил?
— Не помню.
— Тяжело, мой друг, в ученье, легко в бою.
— Почему в бою?
— Ладно, Тыну, ты знаешь русский язык хорошо, но вот теперь учи обороты, пословицы, выражения. Поверь, пригодится.
Якоб Кукк снова уехал в Тапу, так что Аркадию Аркадьевичу не пришлось выдумывать новую причину посещения Илзе. Юрий Иванович ходил тенью и неожиданно произнес:
— Аркадий Аркадьевич, убийца-то пойман, что надо еще?
— Пойман Федот, да не тот.
— Какой Федот? — изумился эстонец.
— Да никакой, — отмахнулся Кирпичников. — Присказка у нас есть такая, лучше запоминай. А убийца нами не обнаружен, мы даже на след его не вышли. Толчемся вокруг вашего деревенского ловеласа и носимся с ним, как ведьма со ступой.
— Но ведь все указывает на него? — удивление читалось в глазах помощника начальника полиции.
— Трагическое стечение обстоятельств, сдобренное некоторой толикой улик, я думаю, сфабрикованных для нас.
— Ну, это вы… загнули, — Юрий Иванович ввернул слово из студенческой юности.
— Отнюдь. Этот кто-то должен был знать, что Шаас наведается ночью к Илзе.
— М-м-м, если так, то Анита, жена Шааса, могла знать, — загнул палец эстонец, — и… — Но дальше дело не пошло, и Юрий Иванович умолк.
— Договаривайте, знать мог и господин Кукк…
— Кукк? О нет! Он бы убил или на крайний случай искалечил бы ловеласа, — послышался смешок.
— Почему вы так думаете?
— Ревнив, вспыльчив, — помощник начальника полиции скривил губы.
— Я сказал, что не исключаю такого варианта. Ведь мог знать Кукк о визите Шааса к его жене?
— Мог, — с неохотой согласился Юрий Иванович.
— Человек непредсказуем, и как поступит в определенных условиях — только Богу известно. Вот вы возьмите и проверьте, действительно ли был господин Якоб Кукк у родственников.
— Обязательно проверю.
— Кстати, Громов сейчас проверяет версию о причастности к убийству верующих пуританских взглядов, они тоже могли следить за Шаасом и Соостерами, чтобы выполнить давно задуманную месть.
— Э, — эстонец погрозил Аркадию Аркадьевичу пальцем, — не сходится.
— Что?
— Соостеров лишили жизни перед отходом ко сну, так?
— Так, — согласился Кирпичников.
— Убийцы, сделав гнусное дело, сразу бы ретировались, так?
— Так.
— Тогда кто же жил почти четыре дня в доме Соостеров, возле трупов?
— Я ждал, — Аркадий Аркадьевич усмехнулся, — когда же вы вспомните и разобьете мои аргументы в пух и прах.
Юрий Иванович скромно потупился, а Кирпичников продолжил:
— Здесь еще один момент. Может быть, вышеупомянутые приходили на мызу, чтобы создавать вид…
— Я понял вашу мысль, но в таком случае они рисковали быть замеченными соседями. Тогда уж точно бы им не отвертеться.
Постучали в дверь, за которой послышалось шуршание одежды и спустя некоторое время раздался женский голос:
— Кто там?
Юрий Иванович ответил после того, как перевел Кирпичникову.
— Мужа нет дома, — снова тот же голос, но уже с определенной долей злости.
— Мы не к нему, а к вам.
— Якоб мне велел ни с кем не разговаривать. Он вернется вечером, тогда и приходите.
— Но нам надо поговорить с вами наедине, это касается только вас и некоего господина Шааса.
За дверью послышалось сопение, потом здравый смысл взял верх. Не стоило посвящать мужа во все подробности и без того несчастной жизни.
— Не можем мы поговорить через дверь?
— Нет, — резко ответил Юрий Иванович.
Когда дверь отворилась, Илзе стояла на пороге и прикрывала лицо платком, но было видно, что один глаз покрыт краснотой, второй заплыл, и только сейчас гости поняли, почему голос казался незнакомым. Видимо, Кукк постарался, и теперь губы Илзе более походили на губы африканских женщин. Хозяйка стыдливо прятала взгляд.
— Это… — начал Юрий Иванович, но его одернул Кирпичников:
— Не стоит.
— Что мы стоим у порога, — произнесла хозяйка, — проходите. И после того, как они вошли, выглянула за дверь и закрыла на щеколду.
— Что вы хотели узнать? — голос звучал безжизненно и отчужденно.
— Не нашли визит стал причиной вашей… размолвки с Якобом?
— О нет! — глухо сказала женщина. — Оказывается, мой муж догадывался о том, что мы… делаем в его отсутствие, но только недавно подозрение стало уверенностью.
— Илзе, если так, то все-таки поведайте нам: в котором часу в ночь с тридцать первого на первое к вам приходил Шаас?
— Точно сказать не могу, — женщина не отнимала платка от лица.
— Даже приблизительно? Ведь у вас часы с боем?
— Да, вы правы, как раз пробил один удар.