— Потому, ваша честь, — бесстрастно произнес Айзек уставшим голосом Варди, — что результаты предварительной экспертизы имеют непосредственные причинно-следственные связи с результатом доложенной научной экспертизы, и без исследования взаимозависимостей полное экспертное заключение не имеет рационального смысла. Отчет неполон без учета психологической базы. Поэтому научно-техническая экспертиза провела исследование, связанное с онтологической сущностью психологии как науки, и первым заключением стал вывод, что психология в ее нынешнем состоянии наукой не является, поскольку, согласно определению, данному, например, в работе Поппера…
— Ваша честь! — У прокурора все-таки сдали нервы. Скорее всего, и «советник» подсказал, что следует вмешаться именно сейчас, пока Айзек не ударился в рационалистические рассуждения о сути психологии, не имевшие отношения ни к экспертизе, ни к реальности судебного процесса, ни даже просто к здравому смыслу.
— Протестую, ваша честь!
Айзек замолчал на полуслове, и судье показалось, что сидевшая в компьютере душа — или как там еще назвать компьютерную копию — Варди обиженно фыркнула. У эксперта были давние — чисто психологические, кстати, — сложности с Парвеллом, причем только с ним одним из всей прокурорской группы. Внешне оба старались не показывать взаимной неприязни, но судья знал об их отношениях и сейчас искренне был на стороне Парвелла: в самом деле, при чем здесь психология?
— Суд делает перерыв для консультаций, — заявил судья, стукнув по столу молоточком, потому что в зале уже возник шум. — Следующее заседание завтра, в десять часов. Сообщение научно-технического эксперта, — упредил судья неизбежный протест защитника, — будет продолжено завтра.
В зале заговорили, кто-то откровенно смеялся, присяжные потянулись к выходу. Прокурор слушал, что ему шептал «советник», адвокат говорил с Долговым, тот выглядел растерянным и измученным — он не понял, хорошо для него или плохо то, что заседание перенесли. На пользу ему неожиданный афронт Айзека или во вред? Похоже, и адвокат этого еще не оценил.
Судья покинул зал, секретарь проверял запись заседания в компьютерном видеофайле. Прокурор — сейчас, когда заседание формально закончилось и судьи не было в зале, — позволил себе расслабиться и высказать то, что он хотел, но не мог сказать, не навлекая протеста защиты и раздражения судьи:
— Айзек рехнулся. — Прокурор говорил достаточно громко, и Айзек, чьи микрофоны могли улавливать и гораздо более слабые звуки, конечно, услышал каждое слово. — Точно, рехнулся. Психология — не наука? Надо же такое сказать! Чувствуется влияние Варди.
В возбуждении Парвелл не обратил внимания на то, что, подвергая сомнению последнее утверждение Айзека, он отвергает — если быть последовательным — и вывод научно-технической экспертизы. Тот самый вывод, за который обвинение должно держаться всеми руками (четыре человека в команде — восемь рук).
Энди выключил лэптоп, переместив «личность» Айзека на сервер. Айзек запомнил последнее сказанное им слово, с него завтра и продолжит. Если, конечно, не примет иное решение. Консультация? С кем Бейкер собрался консультироваться по вопросу, в котором в городе никто не разбирался лучше, чем сотрудники экспертного отдела, а поскольку Варди в коме, то лучшим консультантом был, конечно, Эндрю Витгенштейн. Во всяком случае, он считал себя таковым. А в том, что психология — не наука, Айзек был, конечно прав. Энди мог объяснить — почему, но его-то судья слушать не станет. С кем же он собирается консультироваться?
Энди перебирал в памяти знакомых. Арнольд? Шноуль?
Зал опустел, и охранник, начав проверку помещения, прикрикнул на Энди, чтобы тот поторапливался.
— Я ничего не понимаю! — кричал доведенный до отчаяния Долгов. — Этот эксперт, черт его дери, эта машина, которой судья > за каким-то чертом дал слово, этот придурок — он за меня или против?
— Он не может быть ни за, ни против, — вклинился в паузу адвокат. — Попытайтесь успокоиться, Владимир…
— Успокоиться? Меня убьют, а вы ничего не делаете, чтобы вытащить меня из этой ловушки! Не убивал я эту сволочь! Все подстроено! Все эти, черт их дери, улики! Все, будь они трижды прокляты, вещественные доказательства!
— Кем? — коротко осведомился Ковельски.
— Откуда мне знать? — Долгов ходил по камере кругами, Ковельски смотрел в записи, которые вел по старинке: отмечал в блокноте все важные обстоятельства, все протесты — собственные и со стороны обвинения. Советы «помощника» Ковельски не записывал — воспринимал так, будто они пришли в голову ему самому, а собственные-то мысли он прекрасно помнил без записей.
— Если вы хотите сменить адвоката, — заявил Ковельски, — то можете это сделать, ваше право, и я даже могу посоветовать, хотя если вы перестали мне доверять, то и к советам моим прислушиваться не будете.
— Нет! — воскликнул Долгов. — Менять защитника! В середине процесса? Разве так можно сделать?
— Если вы имеете в виду законность, то да.
Долгов остановился наконец, толи всхлипнул, толи коротко вздохнул, Ковельски так и не научился отделять эти звуки. Когда Долгов нервничал, а нервничал по понятной причине почти все время, речь его превращалась в сплошной всхлип-вздох.
— Садитесь, Владимир. Когда вы ходите и, не переставая, жалуетесь то ли на жизнь, толи на меня, работать невозможно.
— Меня повесят!
— Сейчас не девятнадцатый век, с чего вы взяли…
— Спасибо, — неожиданно спокойным голосом сказал Долгов. — Спасибо, успокоили. Не повесят, а отравят.
Он сел напротив адвоката, хотел передвинуть стул, чтобы одновременно видеть дверь камеры, но стул (Долгов это помнил, конечно) был привинчен к полу, пришлось сесть в довольно неудобной позе, боком, чтобы все-таки видеть и дверь, и адвоката.
— Я, — сказал Долгов. — Не. Убивал. Эту. Сволочь.
— Это говорите вы, — согласился Ковельски. — И я вынужден вам верить, поскольку вы — мой подзащитный. Но суд, Владимир, не верит. В суде не существует веры. В этом смысле судья — атеист. И присяжные — атеисты, даже если все они верующие люди. Они могут быть католиками, протестантами, иудеями, буддистами… неважно. В суде полагаются только и единственно на факты, улики, вещественные доказательства.
— И слова свидетелей, — буркнул Долгов, — которые не врут. Но им не верят.
— Никто, — назидательно произнес Ковельски, — не верит свидетелям, хотя каждый из них приносит присягу. Все свидетельские показания проверяют и, если нужно, оспаривают в ходе перекрестных допросов. Свидетель может ошибаться и добросовестно заблуждаться. Но послушайте, Владимир, наших свидетелей будут допрашивать на втором этапе разбирательства. Мы пока на первом. Возьмите себя в руки. Нам нужно найти лазейку в абсолютно провальном для вас выступлении эксперта.
— Эксперта! Эта машина…
— Выступлении эксперта, — повторил адвокат. — Поскольку судья согласился заслушать Айзека вместо Варди, он отождествил живого эксперта с представляющим его роботом. Вы думаете, если бы говорил Варди, можно было бы вытянуть из него другие результаты? Что есть, то есть. Пистолет ваш — доказано. Стреляли именно из этого пистолета — доказано. Стреляли именно вы, и никто другой, — доказано. Кровь на шее убитого — ваша. Доказано.
— Я не стрелял!
— Ваше слово против экспертного заключения. Словам обвиняемого суд не верит. В деле это записывается фразой: «обвиняемый вину не признал». Это не играет роли. Сколько можно повторять одно и то же?
— Но меня там не было! Это тоже доказано! Именно ту ночь я провел…
— С вашим алиби суд будет разбираться в ходе перекрестных допросов свидетелей. Там мне предстоит много работы, вы только не мешайте. Но в любом случае алиби по сравнению с экспертным доказательством… Люди могут ошибаться, лгать, подтасовывать… вы же понимаете…
— Камеры наблюдения…
— Да, — кивнул адвокат. — Казалось бы, это говорит в вашу пользу и подтверждает алиби. Но. Камеры контролируют мост, ведущий на остров. По мосту вы не проходили и не проезжали. Но могли попасть на остров со стороны океана, там камер нет.
— Есть камеры общего обзора!
— Владимир, мы это уже обсуждали. Помните, что сказал майор? Камеры общего обзора имеют недостаточную разрешающую способность. Большую лодку или тем более катер они зафиксировали бы. А одинокий пловец… Или, скажем, маленький ялик…
— Меня там не было!
— Владимир, — терпеливо повторил адвокат. — Мы это с вами обсуждали уже раз десять, верно? Сегодняшнее выступление Айзека…
— Какой-то робот…
— Электронный искусственный интеллект, — поправил Ковельски. — Устройство этих штук вы, наверно, знаете лучше меня. Вы физик, я гуманитарий. Искусственный интеллект — удобный и надежный гаджет, уверяю вас. Я сам им пользуюсь во время процесса. Отвечает на любой вопрос, связанный с делом, подсказывает, если я о чем-то забыл. Кстати, я собираюсь пожаловаться в коллегию адвокатов. Прокурору его искусственный интеллект оплачивает муниципальная полиция, получающая деньги из бюджета, а мы, адвокаты, покупаем эти услуги сами.
— И дерете втридорога с клиентов, — буркнул Долгов.
— В общем, да, — согласился Ковельски. — Услуги адвоката с появлением искусственного интеллекта повысились в цене, но, уверяю вас, ненамного. Впрочем, вам-то все равно…
— Угу. Намекаете, что вас мне назначил суд, и я вам должен быть обязан по гроб жизни?
Долгов ударил кулаком о кулак и посмотрел на адвоката с нескрываемой злобой. Ковельски не видел взгляда, но почувствовал. Он хорошо изучил своего подзащитного, но даже сейчас не мог определить, когда тот лжет, а когда говорит правду. О том, что он «не убивал эту сволочь», Долгов заявил при первой же встрече и держался своей версии упорно, несмотря на доказательства баллистической экспертизы, показания судмедэксперта и, наконец, сегодняшнюю «бомбу» Айзека. Мотив для убийства был только у Долгова. За него было лишь практически стопроцентное алиби. Но любое