— Поль говорил мне об этом, — перебила графиня, — и уже послал письмо бабушке, в котором благодарит ее за участие, но в то же время отказался.
Граф вскочил в ужасе:
— И вы так хладнокровно говорите! И потворствуете этому?!
— Поль совершеннолетний…
— Но он дурак… Два миллиона… и он пишет отказ…
— О, граф, это только для вас деньги были всегда главны, — с горькой улыбкой ответила Марья Никитична, — но я же вам говорю, что Поль не в вас; если хотите знать, то он любит Петрову и она его невеста…
— Невеста?! — заревел граф, отшатываясь. — И вы поощряете это?!
— Вы мне жалки, граф.
— Нет! Я, как отец, не допущу этого… я клянусь, что не допущу… я… я…
Лицо графа побагровело, он был страшен.
— Уйдите! — повелительно сказала графиня. — Вы мне противны.
— Хорошо… Но помните, что я не допущу этого!.. Граф Радищев и какая-то мамзель Петрова… — со сдавленным хохотом произнес Иероним Иванович.
Графиня еще раз, молча, дрожащим пальцем указала ему на дверь, и он вышел. Быстрые шаги его послышались в зале, потом в кабинете, потом в передней. Он ушел куда-то.
На свадьбе чиновника Курицына между прочими гостями был и чиновник Петров. В те годы он был еще холостой и на брачном пиршестве оказался наиболее ослабевшим от обильных возлияний.
Тогда это был длинный, сухощавый молодой человек с вечно красными глазами и белокурыми прядями волос. Впрочем, в общем черты лица его были довольно красивы, хотя и крупны и грубоваты.
Через год и этот долговязый юнец женился. На свадьбе его тоже все перепились, а в особенности буйно вел себя отец невесты, мелочной лавочник.
Еще через год чиновник Петров, случаем каким-то, перевелся в Петербург и тут быстро пошел на повышение. В столице он начал выглядеть человеком внушительной наружности, достиг в конце концов довольно крупного чина и вырастил дочь — невесту.
Черты лица этой девушки были, тоже как и у матери, несколько грубоваты, но в них светились ум и та простота хорошей женской натуры, которая в большинстве случаев значительно лучше кокетства, грации и прочего. Звали ее Маруся.
Был у Петрова и сынок Шурочка, апатичный белоголовый мальчуган. Чиновник Петров решил образовать его и поэтому нанял учителя. Учителем этим, по публикации, подвернулся граф Радищев.
Начались уроки; состоялась встреча девицы Марии и молодого графа. Несколько взглядов, несколько обменов мыслей, и молодые люди оказались влюбленными и предназначенными друг другу. В особенности ясно понял это граф Павел Иеронимович.
Великодушно начал заявлять он Марии Петровне, что разность их «положения» ровно ничего не значит; точно так же, как ровно ничего не значит и этот титул его, что нынче времена другие, что теперь выступают на арену деятельности другие люди.
Марья Петровна Петрова в это самое время оканчивала «курсы». Она куталась в тогу гордой плебейки и горько сетовала на то, что единственный человек, который оказался ее достойным, все-таки отделен от нее пропастью своего происхождения.
Молодой граф от этих слов приходил в благородное бешенство. Так шли дни. Прошло два года, и пылкая любовь потребовала исхода.
Однажды, именно в тот день, когда старый граф имел крупное объяснение с женою и утверждал, что он «не допустит» этого брака, в этот самый день, утром, Павел Иеронимович пришел в квартиру чиновника Петрова значительно раньше обыкновенного. Чиновник Петров, в вицмундире, надевал шубу, когда раздался звонок.
— A-а! Добро пожаловать! — закричал он, по обыкновению хватая руку молодого человека обеими своими пухлыми мягкими дланями. — А я на службу, батюшка…
Павел Иеронимович сделал очень серьезное лицо и сказал:
— Не могу ли я вас задержать, Петр Петрович? Мне надо безотлагательно сообщить вам нечто…
— Извольте, извольте, батюшка! — отвечал Петр Петрович и торопливо полез обратно из шубы.
Они вошли в кабинет.
— Мне хотелось бы, чтобы при нашем разговоре присутствовала и Марья Петровна.
— Да она спит еще, батюшка! Впрочем, я узнаю сейчас, и, если что очень важное, можно будет и разбудить…
— Да, очень важное.
— Тогда я разбужу.
И чиновник Петров, солидно ступая своими громадными мягкими сапогами, вышел.
Он ошибся. Марья Петровна, совершенно одетая, столкнулась с ним в гостиной. У нее был серьезный и озабоченный вид.
Вернувшись с отцом в кабинет, она дружески тряхнула руку посетителя и села, устремив на него свои хорошие добрые глаза..
— Петр Петрович! — начал молодой человек. — Я люблю вашу дочь и прошу у вас согласия на наш брак…
Чиновник Петров удивленно поглядел на дочь, как бы спрашивая, что значит эта шутка?
Молодой граф повторил тираду. Тогда чиновник Петров раскрыл объятия и, моргая своими повлажневшими глазами, кинулся обнимать будущего зятя.
— Спасибо! Спасибо! — бормотал он.
Павел Иеронимович возмутился:
— За что спасибо?.. Я вас должен благодарить за честь…
— Нет-нет… Вы все-таки лицо высокопоставленное… — бормотал чиновник Петров.
— Глупости вы говорите! — раздался голос Марьи Петровны.
— Простите вашего батюшку! Я у вас за него прошу прощения, — вмешался Павел Иеронимович.
Чиновник Петров пришел в окончательное недоумение. Теперь он уже решительно не знал, что ему делать.
Однако его не покидало сознание, что он уже опоздал на службу и надо как можно скорее идти.
Так совершился акт брачного предложения.
Когда чиновник Петров вырвался наконец в сферу отправления своих служебных обязанностей, когда за ним захлопнулась дверь и молодые люди остались одни, вышла из спальни чиновница Петрова, второпях забыв распустить даже две папильотки.
Ей сообщили о том же. Она выразила приблизительно то же самое, что и ее муж, с прибавкой только счастливых слез, от которых заколыхалось ее тучное тело.
Наконец-то жених и невеста остались одни.
Честно протянул Павел Иеронимович руку своей будущей жене и, сжав ее, молча поглядел в устремленные на него любящие, преданные и благодарные глаза.
— Будем счастливы, Машурка, — шепнул он, приближая лицо.
— Будем… я надеюсь сделать для этого все, что от меня зависит… Он крепко обнял ее и поцеловал. Она не сконфузилась, но глаза и щеки ее вспыхнули какой-то новой мыслью решимости на что-то честное, хорошее, почти великое. У художников такое выражение лица зовут вдохновением. И в этом вспыхнувшем взгляде ясно увидел граф Павел Иеронимович лучи своего будущего счастья… те чудные лучи солнца, которые и в последний день осени способны отогреть, хотя на миг, умирающие былинки.
Через несколько минут после ухода Андрюшки из квартиры убитого им Померанцева, в дверь ее постучался высокий господин, в модной шляпе и пальто. Не получив ответа, он попробовал дверь, и она подалась. Увидев страшную картину, он в ужасе выскочил из комнаты и созвал прислугу.
Тотчас же было послано за властями. Находчивый следователь, кроме ареста посетителя Померанцева, приступил к фотографированию зрачка убитого, так как очевидно было, что преступление совершено не более получаса назад.
Фотографирование дало ожидаемый результат. На пластинке получилось совершенно ясное изображение молодого, красивого лица.
Следователь самодовольно улыбнулся, обращаясь к агенту сыскной полиции:
— Вот видите, господин Самсонов, ваши предположения относительно самоубийства совершенно неверны… Самоубийцы обыкновенно замыкаются на ключ и в большинстве случаев пишут предсмертные записки.
— Да-с! — ответил агент. — Я ошибся…
— А теперь, — продолжал следователь, обращаясь к фотографу, — надо получить как можно скорей увеличенное изображение.
Фотограф обещал все устроить не позже завтрашнего дня к двум часам.
На другой день Самсонов в условленный час явился к фотографу и, взяв в руки карточку, остолбенел от изумления.
— Граф Радищев! — воскликнул он. — Это мой бывший школьный товарищ!.. — И в тупом изумлении он молча уставился на портрет. — Наконец-то попался этот гордый графчик, которого я так ненавидел еще в те времена; я не забыл еще и то, когда мы поспорили насчет места на скамейке… Теперь я вам приготовлю другую скамейку… — И со злобной радостью на лице агент отправился за инструкциями.
Через час он, во главе трех полицейских, звонил у дверей квартиры графа.
Увидев полицию, лакей отступил в испуге, а из кабинета показалась фигура старого графа. Лицо его побледнело, когда он вгляделся в посетителей.
— Что вам угодно, господа? — спросил он далеко не ровным голосом.
— Ваш сын дома, граф? — спросил агент.
— Дома! А что такое, господа?
— Вы сейчас узнаете!
В эту минуту из коридора в переднюю вышел молодой человек, физиономия которого была тождественна с лицом, отразившимся в зрачке убитого.
Только теперь убийца был в другом платье. Но это ничуть не изменяло, конечно, обстоятельств. Переодеться всегда можно.
Став лицом к лицу с преступником, агент торжественно произнес:
— Я вас арестую по уголовному делу!
Павел Иеронимович побелел как полотно.
— В чем я виноват? — глухо спросил он.
Агент разъяснил, в чем дело, и показал карточку. Графиня с страшным криком упала без чувств.
— Но я же там не был! — воскликнул юноша. — Я докажу это, я представлю алиби.
— Алиби тут ни при чем, когда вы оставили на месте преступления вашу фотографическую карточку.
Глаза молодого графа гордо и гневно блеснули.
— Это клевета! Вы увидите, что я докажу свою невиновность.
— Вы этим очень обрадуете ваших родителей! — отвечал агент, глядя в благородное лицо юноши. — А пока мы просим вас следовать за нами.
Молодой человек был арестован, но дня через три в кабинете следователя неожиданно разыгралась следующая сцена.
— Господин Курицын, — сказал следователь, обратившись к сморщенному существу, сидевшему за столом канцелярии в качестве вольнонаемного писца. — Сейчас я буду опрашивать свидетелей по делу об убийстве Померанцева, приготовьте бланки.