Вечно пьяненький старикашка, который был не кто иной, как собственник когда-то украденных Андрюшкой часов, окончательно отупевший за последнее время, беспомощно вскинул красные глаза на своего начальника, приподнялся, поклонился и сел.
В канцелярии скрипели перья. Все говорили о фотографии, снятой со зрачка убитого, она ходила из рук в руки, и только один чиновник Курицын не получил ее на просмотр. Он только сегодня явился в первый раз после продолжительного запоя, и все внимание его было сосредоточено на левом кармане засаленного сюртука, где хранилась плоская лекарственная бутылка и в ней водка. Надо было улучить минуту, чтобы хлебнуть и подкрепиться. Он испуганно глядел по сторонам и ждал только благоприятной минуты.
Но вдруг в то самое время, когда за шумом ввода свидетелей он думал уже совершить намеченное дело, вдруг в эту самую минуту вошел один господин, приковавший к себе его тусклые, бессмысленные глаза. Это был граф Радищев… Он должен был доказать алиби своего сына и подтвердить это другими свидетельскими показаниями.
Следователь приступил к опросу… Граф, изысканно одетый и взволнованный, начал говорить… а чиновник Курицын рассыпал нюхательный табак, уронил табакерку и все не спускал с него застывшего взгляда.
Ввели других свидетелей: графиню, всю в слезах, баронессу фон Шток, мадемуазель Петрову, самого Петрова и других, и в заключение и обвиняемого для очных ставок. При виде этого обвиняемого чиновник Курицын вдруг вскочил со стула и дребезжащим голосом сказал громко и явственно:
— Андрюшка!..
Все присутствующие вздрогнули и повернулись в его сторону.
— Андрюшка!.. — повторил чиновник Курицын и вдруг захихикал. — Ага! Попался опять, мошенник! Это ваш сынок, ваше сиятельство… узнали вы его?..
Все это было так странно, что присутствующие заподозрили было старика в помешательстве, если бы явное смущение, изобразившееся на лице графа, не заставило следователя добиться до конца этой комедии.
— Вы узнаете графа? — при гробовом молчании окружающих спросил он у чиновника Курицына.
— Да-с! — ехидно улыбнувшись, ответил пьянчужка, и на лице, его изобразилась страшная ненависть. — Это сын их!.. Андрюшка! Он воспитывался у меня и потом после сапожника уж не знаю-с. Он украл у меня часы… и я…
Следователь вызвал из-за стола чиновника Курицына по фамилии, с целью слышать его показание ближе. Взглянув случайно на лицо графа, он еще более убедился, что тут скрывается какая-то роковая тайна.
Чиновник. Курицын рассказал все, начиная со дня своей свадьбы. Следователь слушал эту странную повесть и не спускал глаз с побелевшего лица графа. Теперь стало ясно, что у графа есть сын, двойник этого сына, и что вся эта история может назваться общим заглавием «Старый грешок».
Граф Павел Радищев был освобожден, тем более что и его алиби подтвердилось во всех пунктах, а к розыску виновного постановлено было принять самые энергичные меры.
— Да чем же все это объяснить? — говорила Петрова, сидя с женихом в своей уютной комнатке, спустя несколько дней после его ареста и освобождения.
— Ты знаешь ведь о заявлении чиновника Курицына? Двойник мой — незаконнорожденный сын моего отца.
— Да-да, но все это так странно, почти фантастично…
— А мне, наоборот, теперь только стало все ясно, — задумчиво отвечал Павел Радищев. — Я теперь только понял, что за личность мой отец, и в душе моей поднимается к нему такое чувство, за которое я сам боюсь…
— Милый! — тихо сказала девушка. — Не тревожься… Бог даст, все это обойдется… Его поймают, и мы будем счастливы…
— Нет! Его не поймают, — твердо ответил юноша. — Я чувствую, что этот человек, этот брат мой, будет стоять всюду между мной и моим счастьем… Я теперь не могу быть ни на минуту спокоен, потому что ясно сознаю, какая крупная игра ведется им против меня. Или он, или я!..
— Мой дядя, к которому я ездила, обещал мне поставить на ноги всю сыскную полицию… Ему обещали лучших агентов…
— Это так, но я все-таки дрожу… Не столько, конечно, за себя, сколько за тебя… Знаешь, Маня… когда я впервые увидел тебя, то через полчаса я уже любил тебя так же, как и теперь, но тогда же, помню, какое-то тайное чувство подсказало мне, что счастье нашей любви невозможно… Что-нибудь должно стать поперек нашей дороги, по которой мы шли навстречу один другому… Я стал ломать голову. Что? Отчего наше счастье невозможно? Но ответом было одно глухое предчувствие, и вот оно исполнилось…
— Милый! Ты чересчур мрачно смотришь на все это. Что ж такого, что ты имеешь двойника? Правда, это редкий случай, но…
— Но когда этот двойник, очевидно, поставил себе целью заместить меня, борьба наша будет ужасна… Она тем более страшна, что он, этот враг мой, скрывается где-то во тьме, откуда видит меня, а я его там не вижу…
— Полно! Надо не падать духом, а действовать.
— Действовать?!
— Да, действовать, и как можно скорее и энергичнее… Будь этот двойник твой не замешан ни в каком преступлении, а только готовился совершить его, борьба, конечно, была бы труднее. Но он уже совершил преступление, и этим, на мой взгляд, устранение его с нашей дороги облегчилось…
— Конечно, это так, но где же его найти… Он, вероятно, ходит переряженный, загримированный, чтобы не выдать свою тайну…
— Я тоже думаю так…
— Тогда поймать его почти невозможно…
— У нас превосходная сыскная полиция, на нее можно положиться…
— Это только и дает мне надежду, но если у брата моего, что вероятнее всего, есть уже своя шайка, если, может быть, сегодня… по выходе от тебя я попаду в ее руки и исчезну бесследно, а вместе со мной и ты…
— Этого не может быть… Твоя мать и твой отец бросятся искать тебя, а мои — меня…
— И не найдут…
— Но тогда и его цель, если только она заключается в том, чтобы заместить тебя, не будет достигнута…
— Яне знаю, как это все будет, я не знаю его плана действий, но если мои предчувствия не обманывают меня, то нельзя ни минуты сомневаться, что план его строго обдуман и что для выполнения его у него есть такие сообщники, о которых мы не помышляем…
— А знаешь что? — вдруг сказала Петрова. — Мне даже кажется, ты преувеличиваешь это дело. С чего, например, ты взял, что двойник твой хочет воспользоваться сходством для дурных целей?
— Но ведь он негодяй?!
— Это так, но он может и не знать о твоем существовании.
— Он прочтет в газетах.
— И ты думаешь, что теперь только наткнется на мысль об извлечении выгод из этого факта?
— Конечно да.
Девушка задумчиво взглянула в окно.
Чудный летний вечер угасал, окрашивая восток в пурпурные тона. Нежно сливался он с лазурью чистого неба, но внизу, во дворе, ограниченном стенами дома, было мрачно и темно.
Какой-то разносчик зашел и вдруг резко и громко прокричал о своем товаре. Где-то упало что-то, продребезжали дрожки, и все эти звуки ворвались в тихую комнатку сквозь отворенную створку окна.
Слабый ветерок колыхнул занавеску, тронул пушистые волосы на лбу девушки, и она вздрогнула.
— Что с тобой? — спросил ее Павел Иеронимович.
Мария улыбнулась, и он, глядя на эту наивную, почти детскую улыбку, тоже улыбнулся почему-то.
— Поль! — тихо сказала она. — Полно тебе грустить, все это вздор! Все пройдет! Все будет хорошо!.. Впереди у нас еще много счастья… Бог милосерд. Он не допустит нас до худого… Потому что не за что. Знаешь что? — вставая, продолжала она. — Пойдем погулять… Сегодня такой чудный вечер…
— Куда же мы пойдем?
— А вот куда! Пойдем к Спасителю, мы помолимся там за наше счастье, и, поверь, нам будет так легко на душе. Я, Поль, искренне верю. Пойдем, голубчик! Хочешь?
— Поедем! — сказал Павел Иеронимович.
— Зачем? Пойдем пешком, говорят, что туда нехорошо ездить и всегда из усердия надо идти пешком.
— Мы устанем, а если проедем, то можем погулять там в сквере на берегу Невы… Там чудный вид…
— Ну как хочешь! — ответила девушка и вышла.
Из дальней комнаты он услышал ее голос. Она, смеясь, ответила на какой-то вопрос отца: «Ничего!» — и с улыбкой вернулась назад.
— Ну идем, — сказала она, вынимая из комода вуалетку и шляпку. — Идем! Надо вернуться домой засветло, отец просил об этом.
В знаменитом Петровом домике, несмотря на ясный летний вечер, было малолюдно. В часовенке три или четыре старухи стояли на коленях и беззвучно шевелили губами, кладя земные поклоны.
Марья Петровна присоединилась к ним и заставила, чтобы Павел непременно стал с нею рядом на колени.
На модной улице, одним концом упирающейся в Невский, а другим теряющейся в дебрях Ямской, возвышается громадный меблированный дом. С давних пор он служит местом обитания модных людей немного потертого вида и дам, профессии которых сразу определить весьма трудно, заезжих дельцов средней руки и прочих людей, багаж которых состоит из чемодана и редко двух…
Парадный подъезд заключает в себе просторный вестибюль, от которого в глубокую высь убегает широкая лестница. Направо и налево длинные коридоры, где в каждую данную минуту можно услышать треск электрического звонка из какого-нибудь номера.
Все двери и двери. Наверху матовые стеклянные оконца. Воздух сильно жилой, крепко приправленный запахом духов и помады.
В одном из таких номеров третьего этажа перед кипящим самоваром, часу в восьмом вечера, сидели двое.
Один был длинный человек с обрюзгшим, но еще не старым лицом; другой — молодой, несмотря на рыжие баки и усы. Темные очки в золотой оправе тоже тщетно старались придать солидность красивому лицу, кожа которого имела блеск первой молодости.
Темно-серые глаза его глядели умно, хотя и несколько злобно, а белоснежные зубы ярко сверкали из-под усов, закрученных в стрелки.
— Его сегодня, наверно, выпустят, — очевидно продолжая разговор, сказал человек с обрюзгшим лицом, сидевший в кресле.
— Да и я тоже думаю, если только очная ставка моего отца с чиновником Курицыным безусловно докажет невиновность графа Павла, — отвечал красавец, небрежно развалившийся на диване.